Он в мельчайших подробностях увидел несчастный случай, который должен произойти. Все было до изумления просто.
Он невольно огляделся вокруг, ища машину Лаббока, и увидел ее в самом начале подъездной дорожки под раскидистым каштаном – большой черный «мерседес». «Мерседес» стоял один, народ еще не успел съехаться, и Пей-Гуляй, не колеблясь, двинулся к машине; руки его все так же отчаянно тряслись, он не мог их укротить и был словно в бреду, звуки не доходили до сознания, и когда ветер срывал вдруг с дерева каштаны и бросал их на асфальт, он ничего не замечал и не слышал.
Он сразу же нашел в багажнике ключ и отвертку. Все было до изумления, до абсурда просто. Через минуту колпак левого переднего колеса был снят, и он трудился над гайками. Гайки были завернуты очень туго, ему пришлось изо всех сил налегать на ключ, и от этого руки его ненадолго перестали дрожать.
Ослабив гайки, он стал представлять себе, как далеко отсюда, в поле, в холодной ветреной ночи колесо «мерседеса» слетает и пьяный Лаббок беспомощно летит под откос. Он подстроил все так смехотворно просто, что никто никогда не догадается, убеждал он себя. Но для верности решил ослабить гайки еще одного колеса.
Он уже взялся за первую гайку правого переднего колеса, и тут к гостинице сквозь дождь подъехало большое такси. Он смутно слышал, как оно остановилось, как хлопнула дверца, как разговаривали два голоса. Но ему и в голову не пришло спрятаться. Такси стояло ярдах в тридцати-сорока, и ветер уносил все звуки и шумы.
Потом такси развернулось и уехало, метнув под сосны свет фар. Он еще довольно долго возился с остальными болтами, и руки его не дрожали, а перед глазами стояла пронзительно ясная картина – машина Лаббока крутится в смертельном штопоре.
И прошла, наверное, еще целая минута, прежде чем он понял, что кто-то стоит с ним рядом и внимательно наблюдает. Он медленно поднял голову. Это была Стелла Говард в ярко-желтом плаще и голубом шарфе на голове.
– Что вы делаете с машиной мистера Лаббока?
Она спросила еле слышным шепотом, но даже самый громкий крик не ошеломил бы его так, не привел в такой ужас. Его руки вдруг неуемно заплясали. Казалось, какой-то сумасшедший невидимка в бешенстве схватил их своими могучими руками и одержимо дергает с нечеловеческой силой.
Он не мог остановить этот приступ и не произносил ни слова. Она тоже молчала, но пристально смотрела на него, и в глазах ее была чудесная тишина, как в ту первую их встречу, когда она догадалась о самой большой его беде – что он не умеет ни читать, ни писать.
И сейчас она тоже все поняла. Ей было совершенно ясно, что он замыслил, но она осталась само спокойствие.
– Страшную вещь вы задумали.
И опять он ничего не сказал, а она все так же стояла и с жалостью смотрела на его неудержимо трясущиеся руки. Она могла бы заговорить с ним сейчас о розах, сказать, что знает, кто их посылал и почему, могла бы укорить его, пригрозить какой-нибудь карой за преступление, которое он хотел совершить.
Но она молчала, как и он. Просто вдруг она взяла его за руки и сжала. Держала их долго-долго, минута шла за минутой, оба они молчали, а ветер сек их неподвижные лица острыми каплями дождя, и постепенно дрожь из его рук ушла и улеглось волнение.
И тогда она сказала так же спокойно:
– Дайте мне слово, что никогда больше не решитесь на такое. От этого ужаса всю жизнь не избавиться. Каждую минуту думать, что запятнал кровью свои…
Она запнулась и умолкла. Он, онемев, стоял под дождем Потом слегка склонил голову, и в этом движении скорее мелькнула мука, а не признание того, что она права, и единственный звук, который у него вырвался, был судорожный вздох, похожий на всхлип ребенка.
Больше ей нечего было ему сказать; но в последний миг она вдруг нагнулась, помедлила немного и быстро поцеловала ему одну руку, потом другую. Резко повернулась и пошла в гостиницу искать Лаббока, а Пей-Гуляй тотчас же схватил ключ и, упершись подбородком в грудь, принялся закреплять гайки под проливным дождем.
Сейчас он больше не работает в гостиницах. Он продает вечерние газеты – зимой в центральных графствах, летом в курортных городках на побережье. Случается, опьяненный бодрящим летним воздухом, он бежит по пляжу, выкрикивая результаты бегов, животрепещущие сообщения о последних скандалах, катастрофах, международных сенсациях, убийствах. А если новости бывают особенно пикантными, он даже преподносит их с шуткой.
И редко, очень редко его руки вдруг начинают дрожать, но дрожат недолго. Вообще же они у него тверды как сталь, особенно когда он думает о Стелле Говард.
1 2 3 4
Он невольно огляделся вокруг, ища машину Лаббока, и увидел ее в самом начале подъездной дорожки под раскидистым каштаном – большой черный «мерседес». «Мерседес» стоял один, народ еще не успел съехаться, и Пей-Гуляй, не колеблясь, двинулся к машине; руки его все так же отчаянно тряслись, он не мог их укротить и был словно в бреду, звуки не доходили до сознания, и когда ветер срывал вдруг с дерева каштаны и бросал их на асфальт, он ничего не замечал и не слышал.
Он сразу же нашел в багажнике ключ и отвертку. Все было до изумления, до абсурда просто. Через минуту колпак левого переднего колеса был снят, и он трудился над гайками. Гайки были завернуты очень туго, ему пришлось изо всех сил налегать на ключ, и от этого руки его ненадолго перестали дрожать.
Ослабив гайки, он стал представлять себе, как далеко отсюда, в поле, в холодной ветреной ночи колесо «мерседеса» слетает и пьяный Лаббок беспомощно летит под откос. Он подстроил все так смехотворно просто, что никто никогда не догадается, убеждал он себя. Но для верности решил ослабить гайки еще одного колеса.
Он уже взялся за первую гайку правого переднего колеса, и тут к гостинице сквозь дождь подъехало большое такси. Он смутно слышал, как оно остановилось, как хлопнула дверца, как разговаривали два голоса. Но ему и в голову не пришло спрятаться. Такси стояло ярдах в тридцати-сорока, и ветер уносил все звуки и шумы.
Потом такси развернулось и уехало, метнув под сосны свет фар. Он еще довольно долго возился с остальными болтами, и руки его не дрожали, а перед глазами стояла пронзительно ясная картина – машина Лаббока крутится в смертельном штопоре.
И прошла, наверное, еще целая минута, прежде чем он понял, что кто-то стоит с ним рядом и внимательно наблюдает. Он медленно поднял голову. Это была Стелла Говард в ярко-желтом плаще и голубом шарфе на голове.
– Что вы делаете с машиной мистера Лаббока?
Она спросила еле слышным шепотом, но даже самый громкий крик не ошеломил бы его так, не привел в такой ужас. Его руки вдруг неуемно заплясали. Казалось, какой-то сумасшедший невидимка в бешенстве схватил их своими могучими руками и одержимо дергает с нечеловеческой силой.
Он не мог остановить этот приступ и не произносил ни слова. Она тоже молчала, но пристально смотрела на него, и в глазах ее была чудесная тишина, как в ту первую их встречу, когда она догадалась о самой большой его беде – что он не умеет ни читать, ни писать.
И сейчас она тоже все поняла. Ей было совершенно ясно, что он замыслил, но она осталась само спокойствие.
– Страшную вещь вы задумали.
И опять он ничего не сказал, а она все так же стояла и с жалостью смотрела на его неудержимо трясущиеся руки. Она могла бы заговорить с ним сейчас о розах, сказать, что знает, кто их посылал и почему, могла бы укорить его, пригрозить какой-нибудь карой за преступление, которое он хотел совершить.
Но она молчала, как и он. Просто вдруг она взяла его за руки и сжала. Держала их долго-долго, минута шла за минутой, оба они молчали, а ветер сек их неподвижные лица острыми каплями дождя, и постепенно дрожь из его рук ушла и улеглось волнение.
И тогда она сказала так же спокойно:
– Дайте мне слово, что никогда больше не решитесь на такое. От этого ужаса всю жизнь не избавиться. Каждую минуту думать, что запятнал кровью свои…
Она запнулась и умолкла. Он, онемев, стоял под дождем Потом слегка склонил голову, и в этом движении скорее мелькнула мука, а не признание того, что она права, и единственный звук, который у него вырвался, был судорожный вздох, похожий на всхлип ребенка.
Больше ей нечего было ему сказать; но в последний миг она вдруг нагнулась, помедлила немного и быстро поцеловала ему одну руку, потом другую. Резко повернулась и пошла в гостиницу искать Лаббока, а Пей-Гуляй тотчас же схватил ключ и, упершись подбородком в грудь, принялся закреплять гайки под проливным дождем.
Сейчас он больше не работает в гостиницах. Он продает вечерние газеты – зимой в центральных графствах, летом в курортных городках на побережье. Случается, опьяненный бодрящим летним воздухом, он бежит по пляжу, выкрикивая результаты бегов, животрепещущие сообщения о последних скандалах, катастрофах, международных сенсациях, убийствах. А если новости бывают особенно пикантными, он даже преподносит их с шуткой.
И редко, очень редко его руки вдруг начинают дрожать, но дрожат недолго. Вообще же они у него тверды как сталь, особенно когда он думает о Стелле Говард.
1 2 3 4