– О Моника! – сказала Кэтрин. Жена Бронсона опустила ресницы, удаляясь под ритм медленного фокстрота, подобно большой рыбе, скользящей вниз по замедленному на середине течению реки. Признаки живого существа не рассеивали впечатления о том, что она изваяна из мрамора. У Моники была неподвижная красота сказочно-древних городов, которую открывает порой в глубине вод мелькнувший луч солнца – часть стены, колонну храма, пустой взгляд статуи – отсутствующий мир… Случалось, правда, что в этих глазах порой вспыхивало пламя. Долго это никогда не продолжалось. И кто мог угадать мысли Моники?
– Это безумие – делать такой подарок девочке в ее возрасте, – проворчал Бронсон.
– Не вмешивайтесь не в свои дела, – услышал он в ответ.
Купить яхту было поручено Софи и этому простофиле Бромфилду. Патриция уже два месяца, с самого Нового года, находилась в Токио у своей сестры. Кэтрин заметила, впрочем не слишком убедительно, что занятия Патриции от этого пострадают. Тогда Брандт с неоспоримой логикой поинтересовался, что, собственно, изучает Патриция. Поразмыслив, Кэтрин призналась, что об этом ей ничего не известно.
– Очень важно знать другие страны, – скромно сказала Патриция, надевшая по этому случаю маленький белый школьный воротничок.
– Она права, – произнес Брандт.
Кэтрин промолчала – знак согласия. Но спустя четверть часа, в более интимной обстановке, она внушительно дала понять дочери, что ей противно, когда ее принимают за дуру. Так Миллс-колледж в Оклэнде потерял ученицу сомнительного прилежания, и красивая рыжая мисс с блестящими от любопытства глазами отправилась созерцать маленький народ, живущий на островах.
Деррик из платины в день пятидесятилетия Джозефа, яхта в день рождения Патриции – жизнь текла нормально, хотя и своеобразно.
Кэтрин оставила Бронсона. Теперь она танцевала с неврастеничным молодым человеком, который вследствие сложной комбинации наследств представлял много, много стали. Затем она танцевала с «железными рудниками» и снова со «сталью».
Бронсон закурил папиросу. Песенка, которую исполнял оркестр, вызывала в памяти прошлое. Оно встает перед глазами, будто букет искусственных цветов, когда думаешь, что все уже кончено. А на деле оказывается совсем не так.
Террасу украшали львы из золота. Они отвратительно сверкали и походили на китайских болонок. Бронсон вспоминал. То было лет пять тому назад.
– Нужно, чтобы все блестело, – говорил Брандт, – и чтобы было изысканно, в стиле Версаля или в этом духе.
– Версаль не блестит, – отвечал Бронсон.
– Пф! Все эти французы – нищие.
Он, Ван Ден Брандт, не был нищим и хотел, чтобы об этом знали все. Это понятно Бронсону? Тому ничего не оставалось, как выполнить желание Брандта. Он сделал львов из золота.
– Вот это вещь, – отметил Брандт с удовлетворением, – что ты на это скажешь, Кэтти?
Кэтрин осторожно улыбнулась.
– Это очень оригинально. Это, безусловно, самые необыкновенные львы, которых я видела в моей жизни.
Бронсон бросил на нее взгляд, полный муки. Она еще раз очень мило улыбнулась и, в то время как Брандт в экстазе вертелся вокруг своих львов, прошептала:
– Надеюсь, это не самое лучшее, что вы создали, не правда ли?
Бронсон почувствовал, что он возвращается к жизни.
– Слишком много золота, – сказал он кратко.
– Слишком! – согласилась Кэтрин.
Подошел Брандт, бросив на них омраченный взгляд.
– Следовало заказать слонов, они более декоративны.
– Во всяком случае, более внушительны, – сказала Кэтрин.
– В Версале есть слоны? – спросил Брандт.
– Масса, – ответил Бронсон.
Так все и началось. Странно, что какие-то две-три ноты смогли в одно мгновение вызвать воспоминания. В то утро Кэтрин была одета в белый джемпер с короткими пышными рукавами; в руке она держала первый тюльпан. Красный тюльпан, как у червонной дамы. Юдифь, полная гнева и наслаждений. Не Рашель Карро, не Аржина Трефля, не Палла Пика. Именно Червонная Юдифь, причиняющая горе и обожаемая всеми.
Ни на миг не смог он ее забыть. Ни разу за эти пять лет она не сделала ни намека на то, что любит его. И так будет продолжаться вечно. Сегодня, в своем длинном белом платье, она была прежней – такой же, как тогда, в маленькой гостиной, когда она сказала ему, что этого никогда не произойдет.
– Прощайте, дорогой Бронсон.
Но бывает так много оттенков этого слова… На самом деле ей не очень хотелось, чтобы он уходил. Ведь так мало людей, с которыми можно быть совершенно откровенной. Он остался, зная заранее, что ничего не произойдет, и решил попытать счастье с Моникой – этой пустой статуей.
Издалека дом Ван Ден Брандтов с широко раскрытыми окнами, должно быть, походил на фонарик. По всей лестнице, что вела из сада к морю, раздавался смех. Наступил час конфетти и бумажных колпаков. Брандт в костюме мушкетера гарцевал по галерее перед веселящейся толпой, которая расхватывала колпаки клоунов и волшебников и ковбойские шляпы. Моника легким движением фокусника вытащила из своей перчатки газовый шарф, но раскрыть секрет этого трюка не захотела. Оркестр играл так, как будто от этого зависела вся жизнь музыкантов.
– Губернатор, виски, – сказала Кэтрин, – я ведь знаю, что вы не прочь.
Губернатор любит виски, а вместе с ним и весь штат Калифорния пребывает в состоянии легкого опьянения.
– Выпьем за нашу сделку, – сказал Брандт.
Его «трюк» и «высшие интересы Соединенных Штатов» сделали свое дело. Нужный человек был покорен. Настоящее французское шампанское скрепило соглашение.
Кэтрин, у которой немного кружилась голова, выслушивала комплименты гостей. Она уже подумывала о том, что им пора расходиться. Нужно было пить шампанское, а желания у нее не было. В такой момент, думала она, Софи, жена Бромфилда, подала бы фруктовый сок. Это было бы кстати. Хотя самоуверенность Софи иногда и раздражала ее. На борт яхты Патриции она, конечно, заставила погрузить больше ящиков с райскими яблочками, чем с виски. Было бы крайне неприятно, если бы Патриция много пила. Она была полна такой нетронутой чистоты, что тяжесть опьянения казалась несовместимой с ее свежестью. Посреди океана Патриция была на своем месте… Патриция, непостоянная и поразительная, как морская пена и соленый воздух, Патриция – море и ветер – совсем не была создана для подобных балов, где накрашенные женщины тускнеют так быстро, где пудра сыплется с блестящих носов и влажных рук.
– Чин-чин, – говорит Кэтрин.
Брандт подал Кэтрин бокал. Она выпила. Несмотря на духоту и жару, она была так же прекрасна и безупречна, как и в начале бала. В открытые окна была видна светлая полоса, которая все больше и больше захватывала небо. Начинался день. Электрический свет становился бледным.
– Последний танец, Кэтрин, бал кончается… – сказал Бронсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21