Однако постепенно зрителям стало понятно, что роль взяла на себя актриса, чей талант нельзя было ограничить узкими рамками роли Хармианы. Эта девушка казалась слишком молодой, чтобы играть Клеопатру, она была слишком молодой, чтобы играть Клеопатру, но тем не менее, она делала это, и совсем неплохо. С растущим интересом все устроились поудобнее, чтобы наблюдать этот феномен, и там, на сцене, Керри, – объект их внимания, – почувствовала изменение в настроении зала и была этим ободрена. Во время первого антракта Керри не тревожили, если не считать услуг костюмерши Паулы, Марион Стюарт, чья преданность своей работодательнице сделала ее молчаливой, хотя внимательно-сочувствующей. Не задавая вопросов, Керри знала, что это Райан приказал всем держаться от нее подальше. Одного взгляда на ее дрожащие руки и подгибающиеся колени, когда она покинула сцену, было достаточно, чтобы понять: разумнее ее не тревожить, дать время собраться с силами для того, чтобы преодолеть следующее препятствие. Девушка была бесконечно благодарна ему за внимание. Она не вынесла бы напряжения от преждевременных поздравлений, какими бы прекрасными намерениями ни были они продиктованы.
К середине второго акта она ощутила пьянящее чувство власти, которое приходит к актеру, когда он знает, что держит зрителей в руках. Они молчали, они были внимательны, они были с ней, – Керри чувствовала атмосферу в зале. На этот раз, закончив игру, она ушла со сцены твердыми шагами и даже смогла слабо улыбнуться Райану, когда он, приоткрыв дверь, так что видна была только его темная голова, спросил ее с непривычной нерешительностью, как она себя чувствует.
– Все в порядке, – сказала она ему ровным голосом. – Я доиграю, Райан. Не очень-то понимаю, как, но доиграю.
– Играйте так, как начали, и мы все будем вами гордиться, – ответил он, не проходя в комнату. – Вы прекрасно играете, Керри. Лучше, чем все мы надеялись. После сегодняшнего дня вы будете известны всей стране, как девушка, которая встала на место Паулы Винсент и оставила в памяти зрителей столь глубокий отпечаток, что ее будут вспоминать многие годы.
«Успех», – подумала Керри с иронией, когда он ушел. Успех в двадцать два года – и она отдала бы его за одну-единственную вещь. Куда делась ее преданность делу, ее одержимость? Ей не нужна была слава, ей нужна была любовь человека, только что закрывшего за собой дверь. Без этого и успех ничего не значил. Он был лишь пустым словом. Да и его у нее еще не было, думала она. Пока. Пока не сыгран третий акт. Незабываемыми Клеопатрами были те, кто исполнял эти последние сцены, даря им «пламя и ветер» шекспировского гения. Чтобы отпечаток, о котором сказал Райан, был достаточно глубок, ей нужно сделать то же самое, а она сомневалась в своих способностях. Может только, – Керри изучающе заглянула в глаза своему отражению в зеркале, – может только она сделает это для Райана. Потому что она любит его, несмотря на то, что он ее – нет. Для Райана…
Керри не преувеличивала важности последнего акта. Зрители тоже знали об этом, и, затаив дыхание, ждали, когда «мраморная стойкость» восстанет над оболочкой своего прежнего существа, когда гордость и страсть египетской царицы наконец поднимутся до любви. И они поняли, что не будут разочарованы, как только через рампу до них донеслись первые слова: «Всего лишь женщина…» В зрительном зале воцарилась глубокая тишина, и все следили за тем, как самодержавная властительница идет через долину теней и дальше – к смерти и славе.
Едва только стал опускаться занавес, раздались аплодисменты. Оглушенная Керри сознавала, что ее хлопают по плечу, поздравляют, ей улыбаются, говорят что-то, чего она никак не может разобрать. Девушка думала только об одном: все уже позади, и она свободна. Все позади!
Из тупого чувства облегчения ее вывел Райан. Он втянул Керри обратно на сцену и протолкнул перед собой за занавес. Звуки аплодисментов ударяли ей в барабанные перепонки, вид энергично хлопающих зрителей заставил отступить на шаг, к успокаивающему пожатию руки, на секунду опустившейся ей на плечо. А потом внезапно рука исчезла, и она осталась одна, и зрители стали вставать. Вставать перед ней! По щекам Керри безудержно бежали слезы, но она все же сумела поклониться в знак признательности, а потом в отчаянии повернулась к просвету в занавесе, где увидела ожидавшего Райана, и умоляюще протянула руку, ища его поддержки. Когда он подал ей руку, девушка отчаянно вцепилась в нее, как будто боялась утонуть, и почувствовала, как его сильные пальцы крепко сомкнулись вокруг ее кисти. Он стал подле нее перед всеми этими людьми, которые, казалось, были намерены аплодировать всю ночь.
Наконец, спустя много времени, они оба оказались за занавесом, и Райан отрицательно покачал головой в ответ на просьбу ведущего спектакль еще раз выйти на поклоны.
– С нее хватит, – сказал он, все еще удерживая руку Керри. – Я проведу ее вниз, пока не появились толпы. Если увидите Роджерса, скажите, чтобы он постарался пустить как можно меньше народа, ладно? Шумиха может подождать до завтра.
Керри послушно следовала за ним. Ее губы механически улыбались, пока они шли мимо остальных участников спектакля. Уборная Паулы (она не могла думать о ней, как о своей) уже была полна народа, нетерпеливо ожидавшего их возвращения. Ошеломленная летевшими к ней со всех сторон вопросами, Керри снова прибегла к защите Райана и была глубоко благодарна, когда он вежливо, но твердо отстранил собравшихся журналистов и провел ее в собственную уборную, где, по крайней мере, было чем дышать.
После этого все окончательно смешалось. Ей представляли кого-то, звучали теплые и искренние поздравления; запомнились только слова одного человека: «Вы, конечно, слишком молоды, вам нужно еще много учиться, но в конце вы меня тронули почти до слез». Только потом она узнала, что говоривший был одним из самых авторитетных и уважаемых критиков, который мало что хорошего сказал о Пауле, комментируя ее игру в день премьеры. Когда благодаря твердой настойчивости Райана комната стала постепенно пустеть, Керри почувствовала непреодолимое желание сесть и дать отдохнуть ногам. Она испытывала такую усталость, которой не знала никогда раньше, она была измучена огромными усилиями, потребовавшимися от нее в последние четыре часа. Момент ее торжества миновал. Завтра вернется Паула, и жизнь пойдет так, как шла до сих пор, все с той же безнадежностью и болью.
Тишина внезапно оглушила ее, и она подняла голову, возвращаясь к настоящему. Райан стоял, прислонившись к двери в комнате, где не было никого, кроме них, и наблюдая за ней со странным выражением лица. На нем все еще был костюм воина, и девушка снова подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
К середине второго акта она ощутила пьянящее чувство власти, которое приходит к актеру, когда он знает, что держит зрителей в руках. Они молчали, они были внимательны, они были с ней, – Керри чувствовала атмосферу в зале. На этот раз, закончив игру, она ушла со сцены твердыми шагами и даже смогла слабо улыбнуться Райану, когда он, приоткрыв дверь, так что видна была только его темная голова, спросил ее с непривычной нерешительностью, как она себя чувствует.
– Все в порядке, – сказала она ему ровным голосом. – Я доиграю, Райан. Не очень-то понимаю, как, но доиграю.
– Играйте так, как начали, и мы все будем вами гордиться, – ответил он, не проходя в комнату. – Вы прекрасно играете, Керри. Лучше, чем все мы надеялись. После сегодняшнего дня вы будете известны всей стране, как девушка, которая встала на место Паулы Винсент и оставила в памяти зрителей столь глубокий отпечаток, что ее будут вспоминать многие годы.
«Успех», – подумала Керри с иронией, когда он ушел. Успех в двадцать два года – и она отдала бы его за одну-единственную вещь. Куда делась ее преданность делу, ее одержимость? Ей не нужна была слава, ей нужна была любовь человека, только что закрывшего за собой дверь. Без этого и успех ничего не значил. Он был лишь пустым словом. Да и его у нее еще не было, думала она. Пока. Пока не сыгран третий акт. Незабываемыми Клеопатрами были те, кто исполнял эти последние сцены, даря им «пламя и ветер» шекспировского гения. Чтобы отпечаток, о котором сказал Райан, был достаточно глубок, ей нужно сделать то же самое, а она сомневалась в своих способностях. Может только, – Керри изучающе заглянула в глаза своему отражению в зеркале, – может только она сделает это для Райана. Потому что она любит его, несмотря на то, что он ее – нет. Для Райана…
Керри не преувеличивала важности последнего акта. Зрители тоже знали об этом, и, затаив дыхание, ждали, когда «мраморная стойкость» восстанет над оболочкой своего прежнего существа, когда гордость и страсть египетской царицы наконец поднимутся до любви. И они поняли, что не будут разочарованы, как только через рампу до них донеслись первые слова: «Всего лишь женщина…» В зрительном зале воцарилась глубокая тишина, и все следили за тем, как самодержавная властительница идет через долину теней и дальше – к смерти и славе.
Едва только стал опускаться занавес, раздались аплодисменты. Оглушенная Керри сознавала, что ее хлопают по плечу, поздравляют, ей улыбаются, говорят что-то, чего она никак не может разобрать. Девушка думала только об одном: все уже позади, и она свободна. Все позади!
Из тупого чувства облегчения ее вывел Райан. Он втянул Керри обратно на сцену и протолкнул перед собой за занавес. Звуки аплодисментов ударяли ей в барабанные перепонки, вид энергично хлопающих зрителей заставил отступить на шаг, к успокаивающему пожатию руки, на секунду опустившейся ей на плечо. А потом внезапно рука исчезла, и она осталась одна, и зрители стали вставать. Вставать перед ней! По щекам Керри безудержно бежали слезы, но она все же сумела поклониться в знак признательности, а потом в отчаянии повернулась к просвету в занавесе, где увидела ожидавшего Райана, и умоляюще протянула руку, ища его поддержки. Когда он подал ей руку, девушка отчаянно вцепилась в нее, как будто боялась утонуть, и почувствовала, как его сильные пальцы крепко сомкнулись вокруг ее кисти. Он стал подле нее перед всеми этими людьми, которые, казалось, были намерены аплодировать всю ночь.
Наконец, спустя много времени, они оба оказались за занавесом, и Райан отрицательно покачал головой в ответ на просьбу ведущего спектакль еще раз выйти на поклоны.
– С нее хватит, – сказал он, все еще удерживая руку Керри. – Я проведу ее вниз, пока не появились толпы. Если увидите Роджерса, скажите, чтобы он постарался пустить как можно меньше народа, ладно? Шумиха может подождать до завтра.
Керри послушно следовала за ним. Ее губы механически улыбались, пока они шли мимо остальных участников спектакля. Уборная Паулы (она не могла думать о ней, как о своей) уже была полна народа, нетерпеливо ожидавшего их возвращения. Ошеломленная летевшими к ней со всех сторон вопросами, Керри снова прибегла к защите Райана и была глубоко благодарна, когда он вежливо, но твердо отстранил собравшихся журналистов и провел ее в собственную уборную, где, по крайней мере, было чем дышать.
После этого все окончательно смешалось. Ей представляли кого-то, звучали теплые и искренние поздравления; запомнились только слова одного человека: «Вы, конечно, слишком молоды, вам нужно еще много учиться, но в конце вы меня тронули почти до слез». Только потом она узнала, что говоривший был одним из самых авторитетных и уважаемых критиков, который мало что хорошего сказал о Пауле, комментируя ее игру в день премьеры. Когда благодаря твердой настойчивости Райана комната стала постепенно пустеть, Керри почувствовала непреодолимое желание сесть и дать отдохнуть ногам. Она испытывала такую усталость, которой не знала никогда раньше, она была измучена огромными усилиями, потребовавшимися от нее в последние четыре часа. Момент ее торжества миновал. Завтра вернется Паула, и жизнь пойдет так, как шла до сих пор, все с той же безнадежностью и болью.
Тишина внезапно оглушила ее, и она подняла голову, возвращаясь к настоящему. Райан стоял, прислонившись к двери в комнате, где не было никого, кроме них, и наблюдая за ней со странным выражением лица. На нем все еще был костюм воина, и девушка снова подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38