Она и рассказала мне об Амосе Маккензи и его судьбе. Это было так удивительно, что я обратился за помощью к Кромарти.
Кромарти все это было уже известно, но он так же внимательно слушал и смотрел на меня. Джиб Дуглас нервничал и дальше, пил и курил, словно собираясь для чего-то неприятного. Не знаю, что подумала Изабел Джаггард о моей истории. Ее белое лицо и слепые глаза больше не могли выражать каких бы то ни было чувств. Но пока я говорил, ее голова склонилась набок, что, наверное, могло означать интерес.
Я рассказал ей о своих последних открытиях, о еще двух Маккензи, Рахили и Эсфирь, которые носили ту же фамилию и, судя по всему, могли оказаться членами той же семьи; и я рассказал ей, как они умерли. Раз или два, когда я делал паузу, она покачивала головой.
– Надо же… надо же…
Когда я сказал все, что хотел, Изабел Джаггард поджала губы, которые время от времени казались мне парой пиявок, извивающихся на мертвом лице. И заговорила снова.
– Работы профессора Кромарти широко известны. Хотя я не могу больше читать, но мне читают, каждый день. Да, Джиб?
Этот вопрос чувственно соскользнул с ее губ.
– Когда я услышала, – продолжала она, – что профессор наводит справки о семье Маккензи, я подумала, что пора рассеять туман, прежде чем все, кто знает, умрут.
Поэтому она посоветовала Джибу Дугласу ответить на объявление и таким образом узнала, что за этим стою я. Она направила слова в мою сторону.
– Я знала, что вы должны быть здесь, когда прозвучит правда, – сказала она. Мне стало не по себе под взглядом Кромарти, но она продолжала: – Я никогда не говорила об этом, кроме как с Джибом. Я убедила его, что нет ничего плохого в том, чтобы предоставить факты людям, которые не станут использовать их в дурных целях.
Я не имел представления, какими в этом случае могли быть дурные – или же добрые – цели; но попросил ее продолжать.
– Много лет назад, – сказала она, – я была в этом городе издателем. В той жизни, когда еще могла видеть. – Ее пустое лицо не смогло изобразить горечь. – Я по-прежнему думаю, что выгляжу так же, как тогда. У меня были каштановые волосы и зеленые глаза. Джиб иногда говорит мне, как я выгляжу сейчас. Да, Джиб? Это единственное преимущество слепоты. Ты не видишь, как стареешь сам, не видишь уродства окружающих.
В этот момент ее губы стали сочно-алыми. Джиб Дуглас взглянул на нее, но я не мог определить, что он думает.
– Кто-нибудь в моей семье всегда занимался книгами, начиная с XVI века. Я не хотела нарушать традицию.
Я унаследовала сколько-то денег и основала небольшое издательство. Я знала, что не разбогатею на этом; деньги, спущенные в трубу, вот что мне говорили. Это правда, любой издатель вам подтвердит.
Я заметил, что ее голос был не так глубок, чуть легче, пока она говорила о тех давних временах. Тогда она только-только окончила университет и пыталась запустить свое дело, тут и там выискивая рукописи, достойные публикации. Она помнила то утро, когда в ее контору на Верхней улице вошел человек. Высокий, с узким лицом, около пятидесяти. При нем был коричневый конверт с рукописью. Он сказал, что писал ее двадцать лет с перерывами – с тех пор, как оставил мореходство; он много лет служил судовым механиком. До сих пор ему не удавалось ничего напечатать.
Он представился как Захария Маккензи.
– Я сказала ему, что хотела бы посмотреть на рукопись, но ничего не стала обещать. Я сказала, что свяжусь с ним. И он ушел.
Мы с Кромарти сидели в этом безрадостном баре, наблюдая, как Джиб Дуглас нежно пожимает пальцы Изабел Джаггард, обнимающие стакан портвейна. Кромарти смотрел молча; не знаю, что было у него в голове. Здесь присутствовал, во плоти и крови, очевидец (ибо тогда она могла видеть), способный подтвердить, что по крайней мере один Маккензи, Захария, действительно существовал. Может быть, даже существует до сих пор. Кромарти не смотрел на меня.
Изабел Джаггард не торопилась. Она восстанавливала порядок событий, впервые в жизни рассказывая эту историю. Ее кроличьи глаза, казалось, не находили ни справа, ни слева никаких причин для беспокойства. Она глубоко вздохнула и перешла к тому, как тем вечером взяла рукопись Захарии Маккензи домой и прочла от первой страницы до последней.
5
Сразу было видно, что бестселлера из нее не выйдет. Роман, озаглавленный «Клетки», был сжатым, однако высокопарным рассказом о жизни исправительной колонии, с архаичным языком и малоубедительными персонажами. Например, в романе фигурировал человек, посадивший лес искусственных деревьев; ведьма, блевавшая разнообразными предметами, например, книгами и пистолетами; женщина-мэр, поощрявшая граждан обмениваться жизнями по первому желанию, пока те не забудут, кем они были вначале; начальник тюрьмы, не менее эксцентричный, чем его заключенные.
Хотя у романа были и свои достоинства, Изабел Джаггард хорошо понимала, что он не ко времени. Не так давно кончилась Великая депрессия и, что важнее, в силу вошло националистическое движение. Люди были настроены читать книги, возбуждающие оптимизм или патриотические чувства, а не запутанные фантазии, наподобие «Клеток».
Но все же книга чем-то понравилась Изабел Джаггард; она не знала, чем именно. Поэтому, несмотря на то что ее недооперившееся деловое чутье содрогалось от ее опрометчивости, нечто такое, что ей нравилось считать взрослой, эстетской частью себя, подтолкнуло ее роман опубликовать.
Уже в те давние дни она взяла за правило близко знакомиться со своими авторами. Поэтому она несколько раз встречалась с Захарией Маккензи при молчаливом уговоре не вспоминать о рукописи. Только через некоторое время, узнав его получше и поверив в его потенциал, она договорилась с ним о встрече в конторе. Там она официально сообщила ему о своем решении напечатать книгу. Он был окрылен. Она пыталась предостеречь его от чрезмерных ожиданий. Она сказала ему:
– Захария, если честно, это нельзя назвать настоящим романом. Это скорее набор едва связанных между собой коротких рассказов.
Он удивил ее своей готовностью к обороне. Он сказал:
– Так и вся наша жизнь – горстка рассказов, притворяющаяся романом.
Когда она пыталась подробнее разузнать, его биографию для рекламы в прессе, он отвечал очень неохотно. Несмотря на то что они встречались уже не в первый раз и были хорошо знакомы, он отказывался говорить о своей прошлой жизни. Она смогла вытянуть из него только одно: в его семье произошла трагедия, а его с братом и сестрами отправили в приют; и еще, что он был судовым механиком торгового флота.
Затем он посмотрел на нее молочно – голубыми глазами и попросил об особенном одолжении. Он был бы глубоко благодарен, если бы она воздержалась от использования каких бы то ни было сведений, полученных от него, ибо он не хотел, чтобы его книга публиковалась под его собственным именем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Кромарти все это было уже известно, но он так же внимательно слушал и смотрел на меня. Джиб Дуглас нервничал и дальше, пил и курил, словно собираясь для чего-то неприятного. Не знаю, что подумала Изабел Джаггард о моей истории. Ее белое лицо и слепые глаза больше не могли выражать каких бы то ни было чувств. Но пока я говорил, ее голова склонилась набок, что, наверное, могло означать интерес.
Я рассказал ей о своих последних открытиях, о еще двух Маккензи, Рахили и Эсфирь, которые носили ту же фамилию и, судя по всему, могли оказаться членами той же семьи; и я рассказал ей, как они умерли. Раз или два, когда я делал паузу, она покачивала головой.
– Надо же… надо же…
Когда я сказал все, что хотел, Изабел Джаггард поджала губы, которые время от времени казались мне парой пиявок, извивающихся на мертвом лице. И заговорила снова.
– Работы профессора Кромарти широко известны. Хотя я не могу больше читать, но мне читают, каждый день. Да, Джиб?
Этот вопрос чувственно соскользнул с ее губ.
– Когда я услышала, – продолжала она, – что профессор наводит справки о семье Маккензи, я подумала, что пора рассеять туман, прежде чем все, кто знает, умрут.
Поэтому она посоветовала Джибу Дугласу ответить на объявление и таким образом узнала, что за этим стою я. Она направила слова в мою сторону.
– Я знала, что вы должны быть здесь, когда прозвучит правда, – сказала она. Мне стало не по себе под взглядом Кромарти, но она продолжала: – Я никогда не говорила об этом, кроме как с Джибом. Я убедила его, что нет ничего плохого в том, чтобы предоставить факты людям, которые не станут использовать их в дурных целях.
Я не имел представления, какими в этом случае могли быть дурные – или же добрые – цели; но попросил ее продолжать.
– Много лет назад, – сказала она, – я была в этом городе издателем. В той жизни, когда еще могла видеть. – Ее пустое лицо не смогло изобразить горечь. – Я по-прежнему думаю, что выгляжу так же, как тогда. У меня были каштановые волосы и зеленые глаза. Джиб иногда говорит мне, как я выгляжу сейчас. Да, Джиб? Это единственное преимущество слепоты. Ты не видишь, как стареешь сам, не видишь уродства окружающих.
В этот момент ее губы стали сочно-алыми. Джиб Дуглас взглянул на нее, но я не мог определить, что он думает.
– Кто-нибудь в моей семье всегда занимался книгами, начиная с XVI века. Я не хотела нарушать традицию.
Я унаследовала сколько-то денег и основала небольшое издательство. Я знала, что не разбогатею на этом; деньги, спущенные в трубу, вот что мне говорили. Это правда, любой издатель вам подтвердит.
Я заметил, что ее голос был не так глубок, чуть легче, пока она говорила о тех давних временах. Тогда она только-только окончила университет и пыталась запустить свое дело, тут и там выискивая рукописи, достойные публикации. Она помнила то утро, когда в ее контору на Верхней улице вошел человек. Высокий, с узким лицом, около пятидесяти. При нем был коричневый конверт с рукописью. Он сказал, что писал ее двадцать лет с перерывами – с тех пор, как оставил мореходство; он много лет служил судовым механиком. До сих пор ему не удавалось ничего напечатать.
Он представился как Захария Маккензи.
– Я сказала ему, что хотела бы посмотреть на рукопись, но ничего не стала обещать. Я сказала, что свяжусь с ним. И он ушел.
Мы с Кромарти сидели в этом безрадостном баре, наблюдая, как Джиб Дуглас нежно пожимает пальцы Изабел Джаггард, обнимающие стакан портвейна. Кромарти смотрел молча; не знаю, что было у него в голове. Здесь присутствовал, во плоти и крови, очевидец (ибо тогда она могла видеть), способный подтвердить, что по крайней мере один Маккензи, Захария, действительно существовал. Может быть, даже существует до сих пор. Кромарти не смотрел на меня.
Изабел Джаггард не торопилась. Она восстанавливала порядок событий, впервые в жизни рассказывая эту историю. Ее кроличьи глаза, казалось, не находили ни справа, ни слева никаких причин для беспокойства. Она глубоко вздохнула и перешла к тому, как тем вечером взяла рукопись Захарии Маккензи домой и прочла от первой страницы до последней.
5
Сразу было видно, что бестселлера из нее не выйдет. Роман, озаглавленный «Клетки», был сжатым, однако высокопарным рассказом о жизни исправительной колонии, с архаичным языком и малоубедительными персонажами. Например, в романе фигурировал человек, посадивший лес искусственных деревьев; ведьма, блевавшая разнообразными предметами, например, книгами и пистолетами; женщина-мэр, поощрявшая граждан обмениваться жизнями по первому желанию, пока те не забудут, кем они были вначале; начальник тюрьмы, не менее эксцентричный, чем его заключенные.
Хотя у романа были и свои достоинства, Изабел Джаггард хорошо понимала, что он не ко времени. Не так давно кончилась Великая депрессия и, что важнее, в силу вошло националистическое движение. Люди были настроены читать книги, возбуждающие оптимизм или патриотические чувства, а не запутанные фантазии, наподобие «Клеток».
Но все же книга чем-то понравилась Изабел Джаггард; она не знала, чем именно. Поэтому, несмотря на то что ее недооперившееся деловое чутье содрогалось от ее опрометчивости, нечто такое, что ей нравилось считать взрослой, эстетской частью себя, подтолкнуло ее роман опубликовать.
Уже в те давние дни она взяла за правило близко знакомиться со своими авторами. Поэтому она несколько раз встречалась с Захарией Маккензи при молчаливом уговоре не вспоминать о рукописи. Только через некоторое время, узнав его получше и поверив в его потенциал, она договорилась с ним о встрече в конторе. Там она официально сообщила ему о своем решении напечатать книгу. Он был окрылен. Она пыталась предостеречь его от чрезмерных ожиданий. Она сказала ему:
– Захария, если честно, это нельзя назвать настоящим романом. Это скорее набор едва связанных между собой коротких рассказов.
Он удивил ее своей готовностью к обороне. Он сказал:
– Так и вся наша жизнь – горстка рассказов, притворяющаяся романом.
Когда она пыталась подробнее разузнать, его биографию для рекламы в прессе, он отвечал очень неохотно. Несмотря на то что они встречались уже не в первый раз и были хорошо знакомы, он отказывался говорить о своей прошлой жизни. Она смогла вытянуть из него только одно: в его семье произошла трагедия, а его с братом и сестрами отправили в приют; и еще, что он был судовым механиком торгового флота.
Затем он посмотрел на нее молочно – голубыми глазами и попросил об особенном одолжении. Он был бы глубоко благодарен, если бы она воздержалась от использования каких бы то ни было сведений, полученных от него, ибо он не хотел, чтобы его книга публиковалась под его собственным именем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37