И он, мгновенно вступив в музыку, почти пропел:
– Люблю я вас ночью, люблю я вас днем, люблю я вас до, между тем и потом.
И весь вечер каждый из нас мурлыкал себе под нос эту неожиданную, но очень отвечающую музыке импровизацию.
Иногда Владимир Владимирович говорил: «Идемте есть макароны», – и мы шли в маленький итальянский ресторанчик около Пантеона – там были очень дешевые цены, по карману студентам, их и бывало там полно. Они ели, пили, вели горячие политические споры, высмеивали и изображали в лицах отдельных профессоров Сорбонны. Маяковский просил нас с Эльзой слушать и переводить ему, что они говорят. Студенты приводили с собой веселых подружек, с которыми танцевали на улице, так как в ресторанчике было слишком тесно. Маяковский говорил, что ему нравится этот ресторанчик – в нем вкусные макароны и симпатичные парни.
Четвертого декабря приехал в Париж первый посол СССР во Франции – Леонид Борисович Красин. На нашем посольстве подняли флаг. Маяковский ходил в посольство и общался с сотрудниками, приехавшими из СССР, среди которых у него были друзья. Тяжелое изны-вание его и бродяжничество по Парижу кончилось. Он начал работать и даже питаться стал часто дома, в отеле «Истриа». Но его тянуло в Москву.
Я стукаюсь о стол, о шкафа острия –
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь в отеле Istria –
на коротышке rue Campagne-Premieere.
Мне жмет. Парижская жизнь не про нас –
в бульвары тоску рассыпай.
Направо от нас – Boulevard Montparnasse,
Палево – Boulevard Raspail.
Хожу и хожу, не щадя каблука, –
Хожу и ночь и день я, –
хожу трафаретным поэтом, пока
в глазах не встанут виденья.
(«Верлен и Сезан»)
Вскоре Маяковский покинул Париж и вернулся на родину.
У Горького в Сорренто
Дела задержали нас в Париже. Мы попали в Сорренто к встрече нового, 1925 года, но уже не на виллу «Масса», а на виллу «Il Sorito» (что значит «Улыбка»). Улыбалась нам не только вилла, но и все обитатели ее, радуясь нашему приезду. Жили там с Алексеем Максимовичем его сын Максим с Тимошей, Соловей, Титка и Владислав Ходасевич с Ниной Берберовой. Нам там было так хорошо, что всякий раз при воспоминании об этих днях до боли щемит сердце.
Нацеловавшись, мы пошли переодеться. Когда мы появились освеженные, на нас набросились друзья и требовали, чтобы мы «отчитались» в нашей командировочной поездке Стокгольм – Лондон – Париж.
Нам было что порассказать. Всякое бывало: и трудно, и смешно, и что-то нравилось, а что-то возмущало, и мы очень устали, но в конце концов наши дела благополучно завершились. Андрея Романовича премировали довольно большой суммой денег и дали отпуск – два месяца. Наш рассказ дошел до описания наших развлечений в Лондоне, и я упомянула, что мы были в специальном театре эксцентрики, трюков и фокусов (целые пьесы на этом построены). Алексей Максимович позавидовал нам и замрачнел. Он еще в Берлине говорил: «Написал бы я пьесу для эксцентриков, да думаю, судя по „Словотекову“ – не выйдет. Я вообще плохой драматург, а эксцентрика – это вещь серьезная и очень нужная людям».
После завтрака идем на балкон комнаты Алексея Максимовича, с которого открывается ошеломивший нас красотой вид на залив, Неаполь, Везувий… И от этой красоты все мы на время замолкаем.
Популярность Горького у неаполитанцев была столь целика, а любовь их так экспансивна, что ходить с ним по улицам было почти невозможно. Многие проходящие мимо или увидевшие его из окон магазинов бросались на улицу, хватали его руки, пожимали, целовали, на ходу становились перед ним на колени… Во время одной из поездок в Неаполь, чтобы спастись от этого, увидев извозчика, мы сели в пролетку, но экипаж был окружен людьми, кто-то уже выпряг лошадь, и несколько человек, схватив оглобли, легкой рысцой потащили экипаж. Кругом бежали «охранявшие покой синьора Горького» поклонники и во весь голос кричали: «Viva Gorki! Саго! Carino! Che Cello!» (Да здравствует Горький! Дорогой! Дорогуша! Какой красавец!). Многие вскакивали на подножку пролетки, чтобы хоть на секунду приблизиться к любимому «Illustrissimo scriptore» (знаменитейшему писателю). Мы уже не слышали друг друга, а Максим, хорошо говоривший на неаполитанском диалекте, умолял сжалиться над отцом и поскорее отвезти в гостиницу «Континенталь», где всегда бросали якорь Пешковы.
Передохнув в гостинице, Алексей Максимович сказал:
– Ну, Максим, раздобывай автомобиль, задерни занавески окон, и таким образом мы всех обманем, в том числе и самих себя, ибо ничего не будем видеть. Поедем в музей, там потише, а я на всякий случай надвину шляпу до самого носа.
Алексей Максимович поощрял и нередко сам составлял маршруты наших поездок с Максимом на мотоцикле вдоль побережья Неаполитанского залива да и в другие места. Он говорил Максиму:
– Смотри не позабудь им показать… – и называл что, – знаешь – там, сразу за поворотом налево…
А как взволнованно он встречал нас после поездок, требуя подробно рассказать, что понравилось!…
Максим возил нас в Помпею и по побережью Салернского залива – до храмов Пестума. На пароходике ездили на Капри. Какое счастье было все это видеть! Красота и необычайность! И хотя зима – ласково тепло.
Первый год жизнь наших друзей на Капо ди Сорренто протекала сравнительно уединенно. Но уже при мне поток людей, русских и иностранцев, желавших попасть к Горькому, все увеличивался.
Алексей Максимович и с ним живущие издавали журнал «Соррентийская правда». Девиз журнала: «Долой профессионалов – дорогу дилетантам». В номере первом журнала от редакции сообщалось, что ни одно профессиональное произведение не будет допущено. До нашего приезда было выпущено три или четыре номера. Надо сказать, что «выпускать» этот журнал было трудно – он рукописный и богато иллюстрированный. Хорошо еще, что тираж небольшой – один экземпляр. Больше всех доставалось Максиму – он редактор и главный художник да и автор многих литературных произведений. Оформление журнала роскошное: много цветных иллюстраций. Бумага – ватман, формат – в четвертую часть листа. В журнал принимались опусы любой литературной формы: роман, повесть, рассказ, очерк, стихи… В нем были отделы «Светская жизнь» и «Страница объявлений».
Конечно, Горькому, Владиславу Ходасевичу и Берберовой трудно было избавиться от профессиональных признаков, но они очень старались и скрывались за псевдонимами. Все же Алексей Максимович был уличен редактором, и в журнале появилась гневная заметка о бесчестном поступке профессионала М. Горького. Сообщалось, что разоблаченная рукопись профессионала выброшена в мусорную корзину.
Каждый из участников скрывал от других свое участие в журнале, и только уже в готовом номере оно делалось достоянием всех и вызывало много смеха, обсуждений и споров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101