– Вот и вагоны! – вырвалось у него с облегчением.
Счетом восемь, они развернулись хвостом в десяти шагах от моря. Крыши и бока у них сверкали от массы насевшего льду и снега.
Шкентель выбрал один – средний.
Этот вагон, хотя и был наполовину набит снегом и с открытыми по обеим сторонам дверцами, отчего ветер гулял внутри свободно, тем не менее Шкентелю он показался лучшим.
Здесь Шкентель нашел солому и две циновки.
Выбрав из вагона снег, Шкентель устроил из соломы и циновок в углу постель и уложил Витьку.
Тут Шкентель спохватился. Через открытые дверцы вагона ветер наносил снег. Снег таял и ручейками стекал под подстилку Вити.
И Витя, ощущая под собой влагу, ерзал, дрожал и барабанил зубами.
– Холодно? – спросил корзинщик.
– Холодно! – процедил мальчик.
Тогда корзинщик в отчаянии сорвал с себя хламиду и укрыл ею Витьку.
Но что оставалось делать дальше?
Ветер продолжал наносить снег.
Злой, он, видно, решил доконать их. Он не покидал их и в вагоне.
Шкентель осатанел.
– Постой, уж я тебя выживу! – заскрипел он зубами.
Надо было закрыть дверцы, и Шкентель принялся за работу. Ухватившись обеими руками за дверцы, он стал их сильно дергать. Но они не поддавались. Они крепко примерзли.
Тогда Шкентель отыскал гвоздь и стал им.оббивать лед.
Тяжело приходилось Шкентелю.
Ветер, как бы догадываясь об его замысле, дул резче. Несколько раз он вырывал гвоздь из его посиневших пальцев, залеплял ему снегом глаза и опрокидывал его навзничь.
Слезы выступили на глазах у корзинщика.
Нет, не осилить было ему ветра. И он сдался. Промерзший, с перекошенным от мороза лицом и весь синий-синий, Шкентель вернулся к Вите.
Он подсел к нему на корточки и стал растирать снегом его белые и точно окаменевшие ноги.
Витя, казалось, не чувствовал, как растирает его Шкентель. Он не шевелился.
– Витя, дружок, товарищ! – задергал его корзинщик.
Мальчик вяло и на минуту открыл глаза и тотчас же закрыл их.
Шкентель не знал, что делать.
– Витя, – стал он его опять дергать, – слушай, я тебе расскажу сказку.
И он стал рассказывать глухо, с трудом выдавливая каждое слово:
– «Жил да был не в нашем царстве, не в нашем государстве…»
Но Шкентель тотчас же осекся, так как заметил, что Витя не слушает его.
В душу его стало закрадываться тяжелое предчувствие.
– Витя, – задергал он сильнее, – открой глаза, вставай!
Ответа не последовало.
– Вставай, – зашептал уже с отчаянием в голосе Шкентель, – милый мой, дружок, шарик! Да ну, брось, чего бабишься? Скоро лето. Лед растает. Порт откроется. Закружатся опять чайки. Ну и заживем же мы с тобой, уйдем отсюда. В Киев уйдем… А табаку хочешь?! – И он стал совать ему, за неимением чего другого, табак.
Но Витя ничего не хотел.
Он в последний раз открыл стеклянные глаза и равнодушно остановил их на корзинщике.
«Ничего мне теперь не нужно», – говорили эти глаза.
А Шкентель не подозревал истины, страшной истины и продолжал развивать свои планы.
– Схожу я с тобой, Витька, в Киев. И непременно сходим пешком. Пешком лучше. Будем спать в поле и слушать жаворонков. В Киеве у меня – баба. Славная она, хотя и бросила меня и живет с другим. Она торгует фруктами. Родной матерью тебе будет. Приголубит она тебя. Оденет, причешет и посылать в школу будет… Витя, чего же ты не отвечаешь?… А… так вот что, – схватился он за голову и с громким воплем припал к трупу, – умер, умер!!.
Шкентель пролежал с минуту над трупом, потом вскочил и, высунувшись наполовину из вагона, крикнул не своим голосом в упор ветру:
– Сюда, стра-аж-ник!

1 2 3