А пассажиры разве знают? Сели и поехали. А если бы они заглянули в котел да знали, что там делается, ни за что не поехали бы. Я сам не поехал бы, жизнь дороже… Вон в Англии, мне рассказывал один механик, так там по котлам, по машинной, скрозь комиссия лазит, смотрит, нюхает. Чуть котел не чист, не в исправности иллюминатор, машина – стоп! Не смей ходить, оставайся! Вот как в
Англии!
Старшина выпалил эту тираду одним духом.
Он меня поразил и заставил глубоко призадуматься.
Действительно, какой мы подвергаемся опасности! Садимся мы на пароход, а в котле у него подготовляется драма.
Милый шарик! Он открыл мне одну из ужаснейших язв наших частных пароходных обществ. У этих обществ, с таким богатым аппетитом, отсутствует правильный надзор за судами. Правда, на случай катастрофы все у них застраховано, и это заставляет их быть оптимистами – но пассажиры!
– Почему вас называют шариками? – продолжал я расспрашивать.
– Не знаю. Наверно, потому, что мы маленькие и только мы одни можем лазить по котлам. Большие лазить не могут. Нас и выбирают поэтому худых, маленьких, ну, шариков. В котле ведь узко. Вон под топку я и сам не пролезу. Лезет самый худенький.
Старшина чего-то усмехнулся.
– Вы чего? – спросил я.
– Так, ничего! – И он опять усмехнулся. – А мне пароходный доктор вот что сказывал: вы, говорит, настоящие шарики. Есть у каждого человека шарики – красные такие. Когда болезнь какая заберется к человеку, шарики ее и выпирают. Вы тоже, говорит, такие шарики. Выпираете из котла болезнь, накипь!
Почти дитя, мальчик, в этом темном и грязном котле, поведавший мне теорию Мечникова, изумил меня. А не прав доктор?
Его определение самое меткое и верное. Они и есть те же спасительные для парохода шарики, что и кровяные для организма.
– Вы старшина? Какая ваша обязанность?
– Обязанность? Да смотреть, чтобы все работали. Шарики любят и побаловаться. Заберутся куда-нибудь в угол все вместе, постукивают молотками, будто работают, и рассказывают. Я и слежу. Кто не слушает меня, провинится, того я наказываю.
– Как же вы наказываете?
– А так, возьму да наложу зиноватому после работы побольше инструментов – пусть тащит до дома.
Кру-у-тится, вертится шар голу-бой,
Кру-у-тится, вертится над головой.
Кру-у-тится, вертится, хочет упасть…
Кавалер барышню хочет украсть! –
раздался из-за третьей топки чей-то пискливый и задорный голосок.
– Цыц! – прикрикнул старшина, и писк оборвался.
– Дай огня! – раздался сбоку тот же голосок, и вынырнувший снизу шарик потянулся потухшей свечой к горящей свече старшины.
– Это тебе уже двадцатый раз! – заметил ему старшина.
– Ну и двадцатый! Что ж, когда тушится! А тебе жалко? – возразил тот с прежним задором. – Небось не убудет!
– Много вас, шариков? – полюбопытствовал я.
– Сто наберется!
– А у кого служите?
– У подрядчика! Он ходит по пароходным конторам и берет на очистку подряды.
– По сколько же вы получаете?
– Кто по тридцать пять – сорок копеек в день, а старшина – шестьдесят.
– А тяжела работа?
Стук утих, и счетом восемь шариков выкатились наверх со свечами и окружили меня, как белки.
– Тяжела работа? – повторил я.
Шарики переглянулись. Все молчали.
Дух подрядчика, видно, витал здесь, и никто не решался высказаться.
– Сахалин! – вдруг отрезал кто-то.
Я обернулся. Отрезавший был лет двенадцати, хилый и слабый ребенок.
Маленькая стеариновая свеча так и прыгала в его слабой и худенькой ручке, и, весь покрытый грязным потом и испариной котла, он походил на дохлую и забившуюся в котел пташку.
– Ноги болят, грудь, руки, все, все чисто, – пролепетал он и понурил свою птичью курчавую головку.
Бедный ребенок! Глухо раздались его слова в безответном и мрачном котле, и я заметил, как к горлу у него подступают спазмы.
– И сильно болит грудь? – спросил я.
– Сильно! А все – от накипи. Накипь, видите, бывает разная, пресная и соленая. Пресная-то – ничего, терпеть можно, а соленая!… Здесь, в этом котле, накипь пресная, потому что на всех пароходах Добровольного флота есть опреснитель. Идет, примерно, пароход в окиан, ну, в Черный…
– Какой Черный! – живо перебил маленького рассказчика другой шарик, со вздернутым носиком. – Такого окиана нет, море Черное есть, а окиан есть Индейский.
– Ну, Индейский, – смущенно согласился тот и продолжал дальше: – Вода, примерно, в котле вышла. Вот и накачивают морской в опреснитель. Опреснитель прежде очистит ее, сделает пресной, а потом уж ее в котел впустят, накипь и получится пресная. А на частных пароходах опреснителей нет. Только морской водой котлы питать и приходится. А в морской воде – соль. Она и оседает в котле вместе с накипью. Вот и сидишь весь день, молотком постукиваешь, и пыль соленая тебе – в глаза, нос, рот. И ест она здорово. Прямо слепнешь. Еще – соль есть разная. Есть соль Индейского окиана, Средиземного моря… Соль Индейского чуть-чуть горьковатая, а Средиземного моря – так не дай господи, какая соленая. Раз лизнешь ее и весь день пить хочется, так и печет на сердце. Бочку воды выпить можешь, ей-богу.
– Это еще ничего! – ввернул третий шарик. – Бывает и похуже! Срочный, например, пароход нынче пришел, а завтра уходит. Времени выходит стоять ему мало. А котел когда-нибудь да чистить надо. Тут-то и штука. Кочегар гасит топки, выкачивает пар, и нас загоняют в котел. А котел еще не отпотелся. И где ему отпотеться, когда три дня потеть надо. Трубы и топки в нем еще горячие, не остыли. Ну, и сидим мы, как в ванне, прямо дух захватывает. Печет руки, лицо, ноги. Весь обжигаешься. Свечи тухнут, тают, потому что горячо и воздуху мало. Голова болит, грудь болит, потом тебя прошибает, и так работаешь. Откалываешь соленую накипь, и соль тебе в рот, нос. Вот так работа! Каждые пять минут не вытерпишь, бросишь молоток и летишь наверх напиться и отдыхаться. А то тебе каюк, крышка (смерть). И работаешь так, когда спешная работа, до двух часов ночи.
– Как же механик посылает вас в такой котел?
– Ему что?! Я, говорит, знать ничего не знаю. Котел должен быть чист, вот и все. Пусть чистят.
– А сколько вы работаете, когда срочная работа?
– С семи часов утра до пяти вечера и с семи часов вечера до двух ночи.
Ну, это, положим, ничего, но отчего котла не охлаждают и не дадут ему отпотеться?
Какой ужас! Котел горяч, не остыл, и в него загоняют детей, как микробов. Пусть жарятся и задыхаются в безвоздушном пространстве.
– А бывают какие-нибудь несчастные случаи с вами?
– Бывают! Прошлым годом один шарик поскользнулся в котле и сильно разбил себе голову. Был и такой случай, да это механик пошутил. Пьян был, что ли. Чистили мы третий котел, а в первом кипело, потому что лебедка была в ходу. Котлы все, знаете, связаны трубками. Вот механик возьми и открой клапан…
– И что?
1 2 3 4
Англии!
Старшина выпалил эту тираду одним духом.
Он меня поразил и заставил глубоко призадуматься.
Действительно, какой мы подвергаемся опасности! Садимся мы на пароход, а в котле у него подготовляется драма.
Милый шарик! Он открыл мне одну из ужаснейших язв наших частных пароходных обществ. У этих обществ, с таким богатым аппетитом, отсутствует правильный надзор за судами. Правда, на случай катастрофы все у них застраховано, и это заставляет их быть оптимистами – но пассажиры!
– Почему вас называют шариками? – продолжал я расспрашивать.
– Не знаю. Наверно, потому, что мы маленькие и только мы одни можем лазить по котлам. Большие лазить не могут. Нас и выбирают поэтому худых, маленьких, ну, шариков. В котле ведь узко. Вон под топку я и сам не пролезу. Лезет самый худенький.
Старшина чего-то усмехнулся.
– Вы чего? – спросил я.
– Так, ничего! – И он опять усмехнулся. – А мне пароходный доктор вот что сказывал: вы, говорит, настоящие шарики. Есть у каждого человека шарики – красные такие. Когда болезнь какая заберется к человеку, шарики ее и выпирают. Вы тоже, говорит, такие шарики. Выпираете из котла болезнь, накипь!
Почти дитя, мальчик, в этом темном и грязном котле, поведавший мне теорию Мечникова, изумил меня. А не прав доктор?
Его определение самое меткое и верное. Они и есть те же спасительные для парохода шарики, что и кровяные для организма.
– Вы старшина? Какая ваша обязанность?
– Обязанность? Да смотреть, чтобы все работали. Шарики любят и побаловаться. Заберутся куда-нибудь в угол все вместе, постукивают молотками, будто работают, и рассказывают. Я и слежу. Кто не слушает меня, провинится, того я наказываю.
– Как же вы наказываете?
– А так, возьму да наложу зиноватому после работы побольше инструментов – пусть тащит до дома.
Кру-у-тится, вертится шар голу-бой,
Кру-у-тится, вертится над головой.
Кру-у-тится, вертится, хочет упасть…
Кавалер барышню хочет украсть! –
раздался из-за третьей топки чей-то пискливый и задорный голосок.
– Цыц! – прикрикнул старшина, и писк оборвался.
– Дай огня! – раздался сбоку тот же голосок, и вынырнувший снизу шарик потянулся потухшей свечой к горящей свече старшины.
– Это тебе уже двадцатый раз! – заметил ему старшина.
– Ну и двадцатый! Что ж, когда тушится! А тебе жалко? – возразил тот с прежним задором. – Небось не убудет!
– Много вас, шариков? – полюбопытствовал я.
– Сто наберется!
– А у кого служите?
– У подрядчика! Он ходит по пароходным конторам и берет на очистку подряды.
– По сколько же вы получаете?
– Кто по тридцать пять – сорок копеек в день, а старшина – шестьдесят.
– А тяжела работа?
Стук утих, и счетом восемь шариков выкатились наверх со свечами и окружили меня, как белки.
– Тяжела работа? – повторил я.
Шарики переглянулись. Все молчали.
Дух подрядчика, видно, витал здесь, и никто не решался высказаться.
– Сахалин! – вдруг отрезал кто-то.
Я обернулся. Отрезавший был лет двенадцати, хилый и слабый ребенок.
Маленькая стеариновая свеча так и прыгала в его слабой и худенькой ручке, и, весь покрытый грязным потом и испариной котла, он походил на дохлую и забившуюся в котел пташку.
– Ноги болят, грудь, руки, все, все чисто, – пролепетал он и понурил свою птичью курчавую головку.
Бедный ребенок! Глухо раздались его слова в безответном и мрачном котле, и я заметил, как к горлу у него подступают спазмы.
– И сильно болит грудь? – спросил я.
– Сильно! А все – от накипи. Накипь, видите, бывает разная, пресная и соленая. Пресная-то – ничего, терпеть можно, а соленая!… Здесь, в этом котле, накипь пресная, потому что на всех пароходах Добровольного флота есть опреснитель. Идет, примерно, пароход в окиан, ну, в Черный…
– Какой Черный! – живо перебил маленького рассказчика другой шарик, со вздернутым носиком. – Такого окиана нет, море Черное есть, а окиан есть Индейский.
– Ну, Индейский, – смущенно согласился тот и продолжал дальше: – Вода, примерно, в котле вышла. Вот и накачивают морской в опреснитель. Опреснитель прежде очистит ее, сделает пресной, а потом уж ее в котел впустят, накипь и получится пресная. А на частных пароходах опреснителей нет. Только морской водой котлы питать и приходится. А в морской воде – соль. Она и оседает в котле вместе с накипью. Вот и сидишь весь день, молотком постукиваешь, и пыль соленая тебе – в глаза, нос, рот. И ест она здорово. Прямо слепнешь. Еще – соль есть разная. Есть соль Индейского окиана, Средиземного моря… Соль Индейского чуть-чуть горьковатая, а Средиземного моря – так не дай господи, какая соленая. Раз лизнешь ее и весь день пить хочется, так и печет на сердце. Бочку воды выпить можешь, ей-богу.
– Это еще ничего! – ввернул третий шарик. – Бывает и похуже! Срочный, например, пароход нынче пришел, а завтра уходит. Времени выходит стоять ему мало. А котел когда-нибудь да чистить надо. Тут-то и штука. Кочегар гасит топки, выкачивает пар, и нас загоняют в котел. А котел еще не отпотелся. И где ему отпотеться, когда три дня потеть надо. Трубы и топки в нем еще горячие, не остыли. Ну, и сидим мы, как в ванне, прямо дух захватывает. Печет руки, лицо, ноги. Весь обжигаешься. Свечи тухнут, тают, потому что горячо и воздуху мало. Голова болит, грудь болит, потом тебя прошибает, и так работаешь. Откалываешь соленую накипь, и соль тебе в рот, нос. Вот так работа! Каждые пять минут не вытерпишь, бросишь молоток и летишь наверх напиться и отдыхаться. А то тебе каюк, крышка (смерть). И работаешь так, когда спешная работа, до двух часов ночи.
– Как же механик посылает вас в такой котел?
– Ему что?! Я, говорит, знать ничего не знаю. Котел должен быть чист, вот и все. Пусть чистят.
– А сколько вы работаете, когда срочная работа?
– С семи часов утра до пяти вечера и с семи часов вечера до двух ночи.
Ну, это, положим, ничего, но отчего котла не охлаждают и не дадут ему отпотеться?
Какой ужас! Котел горяч, не остыл, и в него загоняют детей, как микробов. Пусть жарятся и задыхаются в безвоздушном пространстве.
– А бывают какие-нибудь несчастные случаи с вами?
– Бывают! Прошлым годом один шарик поскользнулся в котле и сильно разбил себе голову. Был и такой случай, да это механик пошутил. Пьян был, что ли. Чистили мы третий котел, а в первом кипело, потому что лебедка была в ходу. Котлы все, знаете, связаны трубками. Вот механик возьми и открой клапан…
– И что?
1 2 3 4