В узкую щель ворвался резкий, удушливый запах керосина и горящего сена. Обезумев, юноша изо всех сил пытался протиснуться в узкую щель. И тут из темноты его ударили по голове чем-то острым и тяжелым, словно полоснула темная и беззвучная молния. Он отшатнулся и рухнул посреди комнаты. Женщина вскрикнула и упала на колени. А сквозь узкую щель в двери, куда тщетно пытался протиснуться юноша из Мостара, пролез маленький коренастый Мудеризович, держа за спиной кинжал. Он запер дверь, через которую сильнее пробивался дым, заткнул ключ глубоко за пояс и подошел к жене, которая, онемев от ужаса, ломала руки над потерявшим сознание братом.
Какой-нибудь час спустя одна из олуяковских старушек, которой не спалось, заметила огонь и разбудила домашних. Горела уединенная деревянная хибарка, где ночевал со своей прекрасной женой из Мостара богатый Мудеризович. Пока толпа Мудеризовичей прибежала с баграми и ведрами, домишко оказался во власти пламени. Дверь и окна были заперты изнутри. Люди, пытавшиеся разбить и сорвать их, вынуждены были отступить перед огнем, так как в доме и вокруг него пылали охапки сена, разложенные на небольшом расстоянии друг от друга. Они звали Мудеризовича, его жену и шурина. Никто не отзывался. Дом трещал, глубже погружаясь в пламя. Перепуганные люди отступили.
Поднялся тяжелый, теплый южный ветер. Горящая щепа падала с крыши и, подхватываемая сильными порывами ветра, разлеталась в вихре искр, как на крыльях, по всему селу. Каждый занялся своим домом. Мужчины взбирались на крыши, а женщины и дети снизу отчаянными криками и взмахами рук указывали, где тушить. Но головни летели быстро, их было слишком много. Близился рассвет, ветер усиливался.
В ту ночь выгорела большая половина села, та, что на правом берегу Черного потока. Были увечья, но никто не погиб. Удалось спасти и переправить на другую сторону женщин, детей, стариков, больных. Спасли и наиболее ценные вещи. На большом огороде вперемешку лежали мокрые медные сосуды, ковры, инструменты и оружие. Напрасно ожидали лишь троих из хибары Мудеризовичей. Среди обгорелых балок обнаружили их останки. От Мудеризовича остался маленький обгорелый труп, а от сестры и брата – бесформенные обуглившиеся куски мяса.
Сразу после несчастья, не утруждая себя поисками более точного и глубокого объяснения случившемуся, олуяковцы бросились на развалины и пепелища расчищать и готовить место для постройки новых домов. И какая-то часть была бы возведена тогда же, если б летом не началась война и не пришла австрийская армия, что привело в смятение весь мир, да и самих олуяковцев. Но уже следующей весной, когда Босния немного успокоилась, они вновь отстроили село, как муравьи отстраивают растоптанный муравейник.
Дома, хлева и овины поставили такие же, какими они были прежде, и на тех же местах. Только хибарку Мудеризовичей, в которой случилось непонятное несчастье, не стали восстанавливать. Полянка – насколько в крутых Олуяках вообще можно говорить о полянке, – на которой ютилась хибара, осталась голой безымянной пустошью. В солнечные дни олуяковские женщины расстилали там рядна и сушили грецкие орехи.
1 2 3
Какой-нибудь час спустя одна из олуяковских старушек, которой не спалось, заметила огонь и разбудила домашних. Горела уединенная деревянная хибарка, где ночевал со своей прекрасной женой из Мостара богатый Мудеризович. Пока толпа Мудеризовичей прибежала с баграми и ведрами, домишко оказался во власти пламени. Дверь и окна были заперты изнутри. Люди, пытавшиеся разбить и сорвать их, вынуждены были отступить перед огнем, так как в доме и вокруг него пылали охапки сена, разложенные на небольшом расстоянии друг от друга. Они звали Мудеризовича, его жену и шурина. Никто не отзывался. Дом трещал, глубже погружаясь в пламя. Перепуганные люди отступили.
Поднялся тяжелый, теплый южный ветер. Горящая щепа падала с крыши и, подхватываемая сильными порывами ветра, разлеталась в вихре искр, как на крыльях, по всему селу. Каждый занялся своим домом. Мужчины взбирались на крыши, а женщины и дети снизу отчаянными криками и взмахами рук указывали, где тушить. Но головни летели быстро, их было слишком много. Близился рассвет, ветер усиливался.
В ту ночь выгорела большая половина села, та, что на правом берегу Черного потока. Были увечья, но никто не погиб. Удалось спасти и переправить на другую сторону женщин, детей, стариков, больных. Спасли и наиболее ценные вещи. На большом огороде вперемешку лежали мокрые медные сосуды, ковры, инструменты и оружие. Напрасно ожидали лишь троих из хибары Мудеризовичей. Среди обгорелых балок обнаружили их останки. От Мудеризовича остался маленький обгорелый труп, а от сестры и брата – бесформенные обуглившиеся куски мяса.
Сразу после несчастья, не утруждая себя поисками более точного и глубокого объяснения случившемуся, олуяковцы бросились на развалины и пепелища расчищать и готовить место для постройки новых домов. И какая-то часть была бы возведена тогда же, если б летом не началась война и не пришла австрийская армия, что привело в смятение весь мир, да и самих олуяковцев. Но уже следующей весной, когда Босния немного успокоилась, они вновь отстроили село, как муравьи отстраивают растоптанный муравейник.
Дома, хлева и овины поставили такие же, какими они были прежде, и на тех же местах. Только хибарку Мудеризовичей, в которой случилось непонятное несчастье, не стали восстанавливать. Полянка – насколько в крутых Олуяках вообще можно говорить о полянке, – на которой ютилась хибара, осталась голой безымянной пустошью. В солнечные дни олуяковские женщины расстилали там рядна и сушили грецкие орехи.
1 2 3