Когда у него живот болел, у него настроение портилось и он на всех бросался. Помощник подождал, когда у короля живот заболит, и нашептал ему на ухо, что полководец готовит в войске измену. Король приказал полководца позвать и как закричит на него:
«Говори, пёс-изменник ты или нет?!» – «Я твой верный солдат», – сказал ему полководец ровным голосом. «А чем докажешь?» – «Даю руку на отсечение».
Король выхватил свой обоюдоострый меч и отсёк полководцу руку. И ни один мускул не дрогнул у полководца на лице. Вот какой был, – Вандербуль вздохнул и даже закашлялся от восторга. – Вот я про что спрашиваю. Ему руку отсекли, а у него даже брови не шевельнулись.
Старик засмеялся.
– Красивая твоя сказка. Только, думается, она не для жизни, а так – вроде бы для картинки. Для жизни она дюже красивая.
Дождь оборвался внезапно, только отдельные капли шлёпали по асфальту. На улице стало шумно и очень людно.
Осторожно ступая, вышла из ворот пёстрая кошка. Голуби вылетели из-под карнизов.
– Славный был дождь, – сказал старик. – Хочешь, в кино пойдём, картину посмотрим? Всё равно я сейчас свободный от дела.
– Спасибо, – пробормотал Вандербуль. – Я домой.
Он пожал старикову руку. Старик попридержал его.
– Тебе куда?
– Туда.
– Значит, нам в одну сторону.
Прохожие покупали сигареты с такой поспешностью, будто билеты на киносеанс, который уже начался. Старик взял пачку махорочных и коробку болгарской «Фемины».
– Для угощения, – объяснил он. – Твои родители кто?
Вандербулю стало неловко.
– Обыкновенные, – прошептал Вандербуль.
Он даже не знал, где работает его отец-инженер. Отец никогда не рассказывал о себе ничего такого, чем Вандербуль мог бы похвастать. Не отличался его отец ни силой, ни ростом, ни бойкостью в разговорах. Мать у него тоже была обыкновенная. Вандербуль вдруг почувствовал себя обворованным и униженным. Ему стало ясно, что жизнь обошла его, не одарив с рождения гордостью за родителей.
Мимо прошел пожилой моряк с широкой нашивкой. «Капитан, – подумал Вандербуль. – У этого есть чем гордиться». Он позавидовал капитанским детям и, не глядя на старика, соврал:
– Мой отец капитан. Его корабль налетел на старую мину у Курильских островов… Никто не спасся.
– Значит, ты моряцкой породы, – пробормотал старик. – А мамка что же? Снова замужем? Или вдовствует?
Люди врут, чтоб возвыситься. Ложь потащила Вандербуля в щемящую смуту, где каждый человек может увидеть себя хоть самим Прометеем.
– Она в больнице. Может быть, умерла…
– Вот как, – остановился старик.
Вандербуль смотрел в землю. Струйки грязной воды текли по асфальту.
– А я, старый леший, тебе рассказываю. Вот почему ты болью интересуешься.
– Я у тёти живу, – сказал Вандербуль.
Он ещё был высоко в своей лжи и чувствовал, что придуманные страдания сжимают сердце не слабее, чем настоящие. Ему даже показалось, что великие герои тесно столпились вокруг и смотрят на него, как на равного. И он поднял голову.
За деревьями, за чёрными крышами торчали антенны и клювастые краны. По Межевому каналу буксир тащил баржу. Пахло корюшкой, будто свежими разрезанными огурцами.
– Я домой, – сказал Вандербуль.
На просмолённых досках дрожала радуга. Автобусы разрывали её, но она снова смыкалась.
Старик проводил Вандербуля до самых ворот. Дворник Людмила Тарасовна подметала асфальт.
– Что с ним? – спросила она. – Может, его машиной задело?
Старик угостил её сигаретами – распечатал коробку «Фемины».
– Напрасно так думаете. Кто же ж такого хлопца заденет? Славный хлопец. И вы тоже славная женщина.
Старик попрощался с Вандербулем. И когда он ушёл, Вандербуль почувствовал, что остался один на всем свете.
СЕРЬЕЗНАЯ МУЗЫКА
Вандербуль позвонил своему товарищу Геньке. Генька распахнул дверь и потащил Вандербуля по тёмному коридору.
– Хочешь, я тебе электрический граммофон заведу? – сказал Генька в комнате. – Серьезная музыка успокаивает нервы.
Вандербуль посмотрел на него пустыми глазами.
– Не нужно. Меня из больницы прогнали.
Генька остановился с пластинкой в руке.
– Жалко.
Генька всё знал про боль. И никто не видел, как он плачет.
Сейчас он стоял перед Вандербулем, рассматривал граммофонную пластинку, словно она разбилась. Вандербуль тоже смотрел на эту пластинку, переминался с ноги на ногу. Генька вытер пластинку рукавом, поставил её в проигрыватель. В динамике загремели трубы, заверещали скрипки, рояль сыпал звуки, словно падала из шкафа посуда. Музыка была очень громкая, очень победная.
– Что делать? – спросил Генька тихо.
Вандербуль уже знал: нужно сделать такое, чтобы люди пооткрывали рты от восхищения и чтобы смотрели на тебя, как на чудо.
* * *
– Позовём ребят, – сказал Вандербуль.
Пришли Лёшка-Хвальба, Шурик-Простокваша, девчонка Люциндра.
Сидели на кухне.
– Я опущу руку в кипящую воду, – сказал Вандербуль. – Кто будет считать до пяти?
У Лёшки обвисли уши. Люциндра вцепилась пальцами в табурет. Шурик проглотил слюну.
– Ты опустишь?
– Я.
Шурик забормотал быстро-быстро.
– Давай лучше завтра. Завтра суббота.
Генька, ни на кого не глядя, зажег газ. Поставил на огонь кастрюлю с водой.
– Я буду считать, – медленно сказал Лёшка-Хвальба. Он встал, прислонился к стене, прилип к ней, как переводная картинка. – Если человек хочет, пускай хоть застрелится.
Люциндра и Генька переглянулись и побледнели.
– Нетушки, – прошептала Люциндра. Она повернулась к Лёшке, сказала с неожиданной злостью: – А ты молчи, молчи! Я сама буду считать. – И спрятала под табурет исцарапанные лодыжки.
– Считай, – Лёшка плюнул на чистый линолеум. – Только вслух.
Огонь под кастрюлей был похож на голубую ромашку. На дрожащих её концах переходил в малиновый с мгновенными ярко-красными искрами.
Вандербуль пытался представить себе героев, с улыбкой идущих на казнь. Великие герои окаменели, как памятники, занесённые снегом.
Донышко и стены кастрюли обросли пузырями. Мелкие, блестящие пузыри налипли на алюминий, словно вылезли из всех его металлических пор. Несколько пузырьков оторвались, полетели кверху и растворились, не дойдя до поверхности. Потом вдруг все пузыри дрогнули, стремительно ринулись вверх. На самом дне вода уплотнилась, заблестела серым свинцовым блеском, поднялась мягким ударом и закрутилась, сотрясая кастрюлю.
– Ты кого-нибудь ругай на чём свет стоит, – научил его Генька. – Тогда не так больно.
В кухне было тихо и очень безмолвно. Только клокотала вода, беспощадно горячая.
– Закипела, – прошептал Шурик.
Лёшка сказал, отступя от стены:
– Ну, давай.
Люциндра захлопнула рот дрожащей ладонью.
«Кого бы ругать? – подумал про себя Вандербуль, – Может быть, генерала Франко? Франко дурак. Фашист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33