Петров сосчитал бутылки.
- Пью, пью, а все хочется, - сказал.
Люба смотрела отчужденно сквозь дрожащую пленку. "Слезы", - подумал Петров. На Любиных ресницах вспыхивали солнечные огни и, отражаясь в глазах, как бы огранивали их, как бы ослепляли. Ее выгоревшие волосы, слипшиеся сосульками от соли, придавали ей сиротский вид. И этот налет сиротства спорил с ее упитанностью, здоровьем и молодостью.
"Словно брошенная", - подумал Петров.
- У тебя ребенок есть? - спросил он.
- Нету, - ответила Люба просто.
- Причешись. - Петров протянул ей расческу.
Люба с треском начала расчесываться.
Тут раздались грохот и вопли. Сверху по лестнице скатился парень-художник. Он нес раздувшуюся от съестного сетку. Писатели, их жены, их внуки и внучки вставали, протирали глаза, утирали носы - так ликующ и громок был его бег.
- Просыпайтесь! - сказал парень щедро и радостно. - Вставайте. Начнем кушать. Все на рынке обтяпал. - До рынка от Дома творчества ходил трамвай-подкидыш.
Парень расстелил полотенца, разложил на них помидоры, огурцы, квашеные баклажаны, колбасу, брынзу, каравай хлеба. Поставил в центр бутылку сухого вина.
- Я вас никогда не забуду, - говорил он. - Я вам знаю, что подарю на память - такое, чего никто не имеет.
Парень-художник, звали его Авдей, уписывал колбасу, помидоры и баклажаны, будто пел во весь голос.
"Праздник", - подумал Петров.
Люба жевала отворотясь, она чувствовала себя лишней на этом пиршестве, и сиротство снова обволокло ее.
- Пей пиво, - сказал ей Петров. - Пиво душу веселит.
- Я когда пью - плачу, - созналась Люба.
Авдей сказал, раздавливая ртом помидор:
- Ну и дура. Ешь груши.
Эта мальчишеская конкретность и прямодушие остановили Любины слезы. Она улыбнулась. Петров засмеялся. Ему совсем стало хорошо, и медовый хмель, вызванный видением парохода, похожего на клавесин, прошел.
На пляже в бледно-зеленых брюках и бледно-зеленой рубашке появился Женька Плошкин со своей маленькой дочкой Ленкой.
Увидев пир на желтом щебне, Женька Плошкин попросил свою дочку показать дядям и тетям, как кричит петух. Ленка захлопала руками по бокам и закричала: "Ур-ра!" Люба посадила Ленку к себе на колени и прижала Ленкину голову к своей круглой груди.
Петров женился на втором курсе.
На улице он встретил своего школьного товарища Леньку, которого по-настоящему звали Иосиф. Этот Ленька пригласил Петрова на вечеринку с винегретом. На вечеринке она и встретилась Петрову: высокая и, как мечталось, статная, с гордо поднятой головой. Родом она была из Торжка. Петрова умилило название города - Торжок, - как если бы кого-то до старости называли Ванечкой. Петров нашел в этом знак ласковости и кротости.
Ее звали Сонечка. На щеках у нее были ямочки. И локон пружинился на виске.
Поженились они через две недели.
Утром после брачной ночи, а до той поры они ничего не допускали, Петров только ласково обнимал Сонечку да целовал ее в локон, она сняла с кровати простыню и забегала по комнате, словно что-то разыскивая или пряча в смущении. На следующий день она сказала ему, плача, что он, такой-сякой, сухарь, даже и внимания не обратил, что она была девушка. А он и вправду не обратил. Его такие мелочи не интересовали - он любил ее очень. "И мамаша твоя тоже черствая", - говорила Сонечка, и в ямочки на ее щеках набирались слезы. Оказывается, она с простыней в руках выскочила на кухню, но мама Петрова, она блины пекла, тоже внимания на это не обратила. Сказала:
- С добрым утром, доченька.
А тетка Петрова, она пришла в гости к завтраку, сказала:
- O, les delices de l'amour!*
_______________
* О, сладости любви! (Фр.)
- И тетка твоя не по-русски квакает, - захлебнулась слезами Сонечка.
Учился Петров в университете. Сонечка работала сменным мастером на заводе "Искусственная ароматика". От нее пахло земляничным мылом и пионерлагерем. Петров получал повышенную стипендию, мама им помогала и мамина одинокая сестра тетя Нина. Так что Петров не висел на Сонечкиной шее, а даже наоборот - подрабатывал где только мог, в основном на хлебозаводе, - по ночам разгружал муку. Но так уж повелось у них говорить, что Сонечка работает, чтобы Саша мог закончить высшее образование. Сонечке нравилось приносить себя в жертву, и спина ее становилась от этого все сильнее, затылок жестче, губы тверже, а ямочки на щеках мельче и продолговатое.
Мама Петрова в редких конфликтах всегда держала сторону Сонечки. Она ее обожала. А потом вдруг взяла и ушла жить к своей сестре Нине. Остались Петров и Сонечка да их дочка Анечка, детсадовского возраста, втроем в двухкомнатной квартире, что по тем временам было жильем райским. А Петров уже работал на должности младшего научного сотрудника, аккуратно брился, собирал материалы для кандидатской диссертации, печатался, выступал с лекциями о связи языческих мифологий с сельскохозяйственными навыками короче, был на хорошем счету, хотя и неоправданно часто краснел.
Мама Петрова была старушка ласковая, добрая, знала французский язык, получала пенсию и работала билетершей в Мариинском театре, как и ее сестра Нина. А в свободное от работы время делали сестры искусственные цветы, чтобы помочь Сонечке и Саше растить Анечку.
Нет уже у Петрова мамы, нет у него тети Нины, но, вспоминая их, он смеется, как зацелованный маленький мальчик. Воспоминания эти останавливают ток его жизни, уводят в мир неспешных, согретых любовью реальностей, где чувства, мысли и воля неразделимы, причины и следствия сближены, пророки и пророчества бесхитростны и поступки вызваны состраданием.
Когда Петров погружался в воспоминания о матери, Сонечка восклицала: "Ну, закатил глаза, пора сливать воду".
"Зачем сливать воду? Куда сливать?" - Петров так и не разобрался.
Сонечка не знала (единственное от нее утаенное), что ее муж Петров дитя греха. Для нее отец Петрова погиб в катастрофе. На самом же деле он был певец и соблазнитель, а погиб в катастрофе отчим Петрова, настройщик роялей. Мама Петрова и тетя были артистками-травести. "Маленькие клоунессы" - так они сами себя называли. "Нам хорошо, - говорили они. - У большого тела большая голова, а у большой головы большие мысли. А куда их девать? Нам удобно. Мы портативные". Но всю свою жизнь они тосковали по крупному телу. "Тогда бы мы не кукарекали и не хрюкали, мы бы пели партию Марфы и нарожали бы восемь детей".
Слушал Петров, что настоящий его родитель был как две капли воды похож на знаменитого немецкого трагика Сандро Моисси. Петров же ничего артистического ни от мамы, ни от тети, ни от Моисси, ни тем более от отца-соблазнителя не унаследовал - даже, когда брился, рож перед зеркалом не корчил.
Жили Нина и Дина в деревянном доме на последнем этаже, в небольшой квартирке. Вела туда крутая деревянная лестница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54