И такое у Вовки от Полувовкиной руки по всему телу тепло.
"Молодец", - шепчут ему подземные воды. "Растешь", - шепчут высокие сосны. "Уже близко", - говорят березы. И весь светлый лес, тот, что вверху над волчьим лыком и папоротниками, зовет его и дышит ему в лицо теплом и медом.
А Вовкина мама на кухне с Лукоморьевной пьют чай. Кажется Вовкиной маме, что Лукоморьевна хоть и старая, но красивая.
- Твой-то пишет ли? - спрашивает Лукоморьевна.
- Телеграмму прислал. Целует. Рекомендует "Висти".
- Это насчет чего? - заинтересовалась Лукоморьевна.
- Лыжная мазь. От нуля и выше...
- Лыжи мажь. А насчет того, чтобы отрока смазывать - в голову не бери. Слушай, пусть твой-то, как есть, с парашютами прыгает, ты ему события не описывай. А то еще не с той высоты прыгнет... Печаль твоя крутенька. Бывали такие явления и раньше. Только все больше с рогами бывали, да с копытами, да с хвостами. С ластами не было... Заговоры я знаю. И настои. И отвары. Бабушка моя колдунья была, и прабабушка - все новгородские ведьмы. Славились они на всю Русь. Это они царю Грозному Ивану предсказали смерть после бани. Мол, придешь, царь, в пятницу из бани, чару вина выпьешь и протянешься... Налей-ка мне чайку, да покрепче. И варенья положи в три розетки. Я разное варенье люблю... Значит так: пришел Грозный-царь из бани в палаты красные, напарившись, выпил чарку вина генуэзского, засмеялся и говорит своим боярам: "Побегите-ка на подворье, отходите этих ведьм новгородских кнутом - пусть не врут на меня. Вот он я, Грозный-царь - живой..." Тут захрипел он и протянулся... Посмотри-ка, голубица, в окно. Какие видишь дома? Серые ты видишь дома, до крайности скучные, без кондибобера.
- Зачем же домам кондибобер*, бабушка? - спросила мама.
_______________
* Яркая особенность. (Народное, ироническое.)
- Кондибобер - он больше для кондибобера.
Лукоморьевна выпила стопочку армянского дорогого вина, прокашлялась и зашептала таинственно:
- В музее есть столп волшебный. По-нынешнему - колонна. Этот столп в давние времена из Ильмень-озера к Новгороду сам приплыл. Если столп сей опоганит кто - супостаты не в счет, - пропадет в Новгороде рукотворная красота. И в сегодняшнем дне, и в прошлом, и на будущие века. И понятие о ней пропадет. И память о ней истребится.
- Что вы, бабушка, - сказала мама. - Извините, я о своем сыне Вове страдаю.
- Графинчик у тебя есть?
- Есть.
Старуха перелила дорогое армянское вино в графинчик хрустальный, а в бутылку налила воды из-под крана. Фукнула на нее - вода стала изумрудно-зеленой.
- Это для твоего самородка. При волдырях, при ожогах. Прыскай. И при упадке сил... Значит, что я тебе говорила? Ага! Кто-то столб волшебный обезобразил. Может быть, твой?
Мама из-за стола вскочила нервно.
- Что вы, бабушка! Мой Вова мальчик интеллигентный.
- Значит, его друзья. У меня этот первый "А" на примете.
- Может быть, - согласилась мама и покраснела.
Тут раздался громкий вздох, словно кто-то свалил со своих плеч тяжелую ношу и вздохнул с облегчением.
- Мальчики так не вздыхают, - сказала мама. Побледнела и бросилась к Вовке в комнату. И Лукоморьевна вслед за ней.
А Вовка лежит на полу. Руки, ноги, плечи - все в волдырях.
Мама заголосила, запричитала. К телефону метнулась. А Лукоморьевна и говорит:
- Крапива.
- Какая крапива? Какая крапива? Что вы, бабушка, насмехаетесь?
- Крапива обыкновенная. Волдыри от нее и зуд. А что зуд, что? Тут, голубица, надобно жизнь отдать.
- Я отдам, - прошептала мама.
- Тебе нельзя. Мать не считается. Мать, она - мать. Художник нужен, большой силы мастер. Твой самородок-то не рисует?
- Нет! - воскликнула мама. - Я и краски все выброшу.
Лукоморьевна положила Вовке на лоб руку.
Вовка сел, почесался.
- Крапива! Как сто собак! И пауки. Но мы прошли... Я столб испортил малиновым карандашом. А вам Предельная Старуха посылает большой приветик.
- Теперь мне пора, - сказала Лукоморьевна. - Засиделась я, голубица, у тебя за чайком да за разговорами. - И, надевая шубейку и укутывая голову платком, все говорила: - Нынче в Новгороде-то старики помирать примутся старые мастера. Рукотворная красота ушла - что мастерам в жизни делать? В жизни у них одно было - красота. Возьмись, голубица, пироги печь - а без красоты нельзя. Едево получится, а не пирог. Вот оно как обернулось. Из-за одного самородка сколько старых-то мастеров помрет, сколько новых не родится... - Лукоморьевна поцеловала маму в лоб, свистнула круговым свистом и пропала.
А место, где она только что стояла, светилось еще несколько мгновений.
Когда Попугаев и Полувовка, выйдя из болотной душной низины, прошли сквозь урочище цветочно-земляничное, то вступили в древний-предревний бор. Мох под ногами белый, чуть в желтоватую зеленцу. Сосны широко стоят, вольно.
Посреди бора поляна. На поляне дуб. Под дубом избушка на курьей ноге. Цепью к дубу прикованная. И приплясывает та избушка - потому на цепи.
- Мне сюда, - сказал Полувовка. - Чувствую. А ты домой ступай.
- А кто мне покажет, где из этого лета в нашу зиму дорога? - спросил Вовка.
Избушка скакать перестала. На дубу черны вороны сидели, так они все на ребят уставились.
Дверь избушки открылась с ветром и стоном. На крылечко старуха вышла - страхоты непроглядной.
- А-а... - говорит. - Самородки! Вот я вас! - Рука у нее вытянулась телескопическая, схватила Попугаева за ухо - и в избушку его. За Попугаевым и Полувовка прибыл.
Сидят на скамье.
Старуха в воспоминания ушла:
- Отроков, - говорит, - кушала. Отроковиц - кушала. И купцов, и купчих, и простых людей. Самородков - не доводилось. Может, отрыжные вы? Ядовитые? - Тут она спохватилась. - Ох! - говорит. - Что ж это я? Заказано мне строжайше. Пугать, говорю, вас заказано. Особенно вот его. - Старуха ткнула страшным, как ястребиный клюв, пальцем в Полувовку. - Путь тебе будет тяжелый. Я Предельная Старуха. На такое имечко отзываюсь. Ты готов?
- Готов, - Полувовка кивнул.
А Попугаев сразу замерз.
- Не трясись. - Предельная Старуха ему погрозила. - Тяжесть пути будет и от тебя зависеть. От твоего терпения и от твоей готовности.
- А вы бабушку Лукоморьевну знаете? - спросил Вовка.
- Как не знать, если она мне младшая сестра. А волшебница Маков Цвет нам племянница. Они обе там, а я тут. Горемычная я - живу на границе сущего. Мим меня туда-сюда путь идет.
- Куда именно?
- Во все стороны.
Полувовка, тот сидел задумчивый, старуху ни о чем не расспрашивал. Сосредоточенный.
- На-ка на дорожку хлебни кваску верескового.
Пока Полувовка пил, избушка и повернулась.
Старуха дверь открыла.
А за дверью зной - море синее, небо высокое, каменистый берег и белый город на отвесной скале.
- Всего, Попугай, - Полувовка сошел со скамьи.
- Позови, - сказал ему Попугаев.
Полувовка прыгнул прямо в пену прибоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
"Молодец", - шепчут ему подземные воды. "Растешь", - шепчут высокие сосны. "Уже близко", - говорят березы. И весь светлый лес, тот, что вверху над волчьим лыком и папоротниками, зовет его и дышит ему в лицо теплом и медом.
А Вовкина мама на кухне с Лукоморьевной пьют чай. Кажется Вовкиной маме, что Лукоморьевна хоть и старая, но красивая.
- Твой-то пишет ли? - спрашивает Лукоморьевна.
- Телеграмму прислал. Целует. Рекомендует "Висти".
- Это насчет чего? - заинтересовалась Лукоморьевна.
- Лыжная мазь. От нуля и выше...
- Лыжи мажь. А насчет того, чтобы отрока смазывать - в голову не бери. Слушай, пусть твой-то, как есть, с парашютами прыгает, ты ему события не описывай. А то еще не с той высоты прыгнет... Печаль твоя крутенька. Бывали такие явления и раньше. Только все больше с рогами бывали, да с копытами, да с хвостами. С ластами не было... Заговоры я знаю. И настои. И отвары. Бабушка моя колдунья была, и прабабушка - все новгородские ведьмы. Славились они на всю Русь. Это они царю Грозному Ивану предсказали смерть после бани. Мол, придешь, царь, в пятницу из бани, чару вина выпьешь и протянешься... Налей-ка мне чайку, да покрепче. И варенья положи в три розетки. Я разное варенье люблю... Значит так: пришел Грозный-царь из бани в палаты красные, напарившись, выпил чарку вина генуэзского, засмеялся и говорит своим боярам: "Побегите-ка на подворье, отходите этих ведьм новгородских кнутом - пусть не врут на меня. Вот он я, Грозный-царь - живой..." Тут захрипел он и протянулся... Посмотри-ка, голубица, в окно. Какие видишь дома? Серые ты видишь дома, до крайности скучные, без кондибобера.
- Зачем же домам кондибобер*, бабушка? - спросила мама.
_______________
* Яркая особенность. (Народное, ироническое.)
- Кондибобер - он больше для кондибобера.
Лукоморьевна выпила стопочку армянского дорогого вина, прокашлялась и зашептала таинственно:
- В музее есть столп волшебный. По-нынешнему - колонна. Этот столп в давние времена из Ильмень-озера к Новгороду сам приплыл. Если столп сей опоганит кто - супостаты не в счет, - пропадет в Новгороде рукотворная красота. И в сегодняшнем дне, и в прошлом, и на будущие века. И понятие о ней пропадет. И память о ней истребится.
- Что вы, бабушка, - сказала мама. - Извините, я о своем сыне Вове страдаю.
- Графинчик у тебя есть?
- Есть.
Старуха перелила дорогое армянское вино в графинчик хрустальный, а в бутылку налила воды из-под крана. Фукнула на нее - вода стала изумрудно-зеленой.
- Это для твоего самородка. При волдырях, при ожогах. Прыскай. И при упадке сил... Значит, что я тебе говорила? Ага! Кто-то столб волшебный обезобразил. Может быть, твой?
Мама из-за стола вскочила нервно.
- Что вы, бабушка! Мой Вова мальчик интеллигентный.
- Значит, его друзья. У меня этот первый "А" на примете.
- Может быть, - согласилась мама и покраснела.
Тут раздался громкий вздох, словно кто-то свалил со своих плеч тяжелую ношу и вздохнул с облегчением.
- Мальчики так не вздыхают, - сказала мама. Побледнела и бросилась к Вовке в комнату. И Лукоморьевна вслед за ней.
А Вовка лежит на полу. Руки, ноги, плечи - все в волдырях.
Мама заголосила, запричитала. К телефону метнулась. А Лукоморьевна и говорит:
- Крапива.
- Какая крапива? Какая крапива? Что вы, бабушка, насмехаетесь?
- Крапива обыкновенная. Волдыри от нее и зуд. А что зуд, что? Тут, голубица, надобно жизнь отдать.
- Я отдам, - прошептала мама.
- Тебе нельзя. Мать не считается. Мать, она - мать. Художник нужен, большой силы мастер. Твой самородок-то не рисует?
- Нет! - воскликнула мама. - Я и краски все выброшу.
Лукоморьевна положила Вовке на лоб руку.
Вовка сел, почесался.
- Крапива! Как сто собак! И пауки. Но мы прошли... Я столб испортил малиновым карандашом. А вам Предельная Старуха посылает большой приветик.
- Теперь мне пора, - сказала Лукоморьевна. - Засиделась я, голубица, у тебя за чайком да за разговорами. - И, надевая шубейку и укутывая голову платком, все говорила: - Нынче в Новгороде-то старики помирать примутся старые мастера. Рукотворная красота ушла - что мастерам в жизни делать? В жизни у них одно было - красота. Возьмись, голубица, пироги печь - а без красоты нельзя. Едево получится, а не пирог. Вот оно как обернулось. Из-за одного самородка сколько старых-то мастеров помрет, сколько новых не родится... - Лукоморьевна поцеловала маму в лоб, свистнула круговым свистом и пропала.
А место, где она только что стояла, светилось еще несколько мгновений.
Когда Попугаев и Полувовка, выйдя из болотной душной низины, прошли сквозь урочище цветочно-земляничное, то вступили в древний-предревний бор. Мох под ногами белый, чуть в желтоватую зеленцу. Сосны широко стоят, вольно.
Посреди бора поляна. На поляне дуб. Под дубом избушка на курьей ноге. Цепью к дубу прикованная. И приплясывает та избушка - потому на цепи.
- Мне сюда, - сказал Полувовка. - Чувствую. А ты домой ступай.
- А кто мне покажет, где из этого лета в нашу зиму дорога? - спросил Вовка.
Избушка скакать перестала. На дубу черны вороны сидели, так они все на ребят уставились.
Дверь избушки открылась с ветром и стоном. На крылечко старуха вышла - страхоты непроглядной.
- А-а... - говорит. - Самородки! Вот я вас! - Рука у нее вытянулась телескопическая, схватила Попугаева за ухо - и в избушку его. За Попугаевым и Полувовка прибыл.
Сидят на скамье.
Старуха в воспоминания ушла:
- Отроков, - говорит, - кушала. Отроковиц - кушала. И купцов, и купчих, и простых людей. Самородков - не доводилось. Может, отрыжные вы? Ядовитые? - Тут она спохватилась. - Ох! - говорит. - Что ж это я? Заказано мне строжайше. Пугать, говорю, вас заказано. Особенно вот его. - Старуха ткнула страшным, как ястребиный клюв, пальцем в Полувовку. - Путь тебе будет тяжелый. Я Предельная Старуха. На такое имечко отзываюсь. Ты готов?
- Готов, - Полувовка кивнул.
А Попугаев сразу замерз.
- Не трясись. - Предельная Старуха ему погрозила. - Тяжесть пути будет и от тебя зависеть. От твоего терпения и от твоей готовности.
- А вы бабушку Лукоморьевну знаете? - спросил Вовка.
- Как не знать, если она мне младшая сестра. А волшебница Маков Цвет нам племянница. Они обе там, а я тут. Горемычная я - живу на границе сущего. Мим меня туда-сюда путь идет.
- Куда именно?
- Во все стороны.
Полувовка, тот сидел задумчивый, старуху ни о чем не расспрашивал. Сосредоточенный.
- На-ка на дорожку хлебни кваску верескового.
Пока Полувовка пил, избушка и повернулась.
Старуха дверь открыла.
А за дверью зной - море синее, небо высокое, каменистый берег и белый город на отвесной скале.
- Всего, Попугай, - Полувовка сошел со скамьи.
- Позови, - сказал ему Попугаев.
Полувовка прыгнул прямо в пену прибоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10