— простодушно спросил Курам. — А потом убить.
Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.
— Следует прислушиваться к мнению Курама, — задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. — Это очень смышленый в своем роде человек.
— Несомненно! — процедил Гютри. — Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а затем убить.
— Вы не сделаете этого, Гютри! — с ужасом воскликнула Мюриэль.
— Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.
— Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, — вмешался Айронкестль. — Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?
— Курам, может быть, понимает.
— Нет, он может только угадывать. А этого недостаточно.
— Вы правы, — сказал Филипп. — Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.
— Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?
— А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?
Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.
— Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?
— Об этом я и сам думал, — сказал Айронкестль. — Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода, или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке…
— Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.
— Им будет очень тяжело! — вздохнула Мюриэль.
— Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.
— Позовем Курама, — сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
— Хорошо! — ответил он, — Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
— Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? — вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
— Ну, — спросил однажды вечером Филипп Курама, — они все еще говорят со своими?
— Говорят, — серьезно ответил Курам. — Они слушают и отвечают.
— Но каким образом?
— Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
— А разве вы не стираете их знаков?
— Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шам-бор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
— Почему страшная? — спросила Мюриэль.
— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.
— Это правда! — прошептала молодая девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой — свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь к обстоятельствам.
— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки— человеческие жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать:
Twinkle, twinkle, little star,
Oh, I wonder, what —you are
— Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробирающегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.
Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку. Они остановились, устремив глаза на водную равнину. Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
— Лодки! — приказал Гертон.
В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.
— Следует прислушиваться к мнению Курама, — задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. — Это очень смышленый в своем роде человек.
— Несомненно! — процедил Гютри. — Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а затем убить.
— Вы не сделаете этого, Гютри! — с ужасом воскликнула Мюриэль.
— Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.
— Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, — вмешался Айронкестль. — Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?
— Курам, может быть, понимает.
— Нет, он может только угадывать. А этого недостаточно.
— Вы правы, — сказал Филипп. — Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.
— Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?
— А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?
Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.
— Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?
— Об этом я и сам думал, — сказал Айронкестль. — Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода, или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке…
— Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.
— Им будет очень тяжело! — вздохнула Мюриэль.
— Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.
— Позовем Курама, — сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
— Хорошо! — ответил он, — Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
— Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? — вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
— Ну, — спросил однажды вечером Филипп Курама, — они все еще говорят со своими?
— Говорят, — серьезно ответил Курам. — Они слушают и отвечают.
— Но каким образом?
— Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
— А разве вы не стираете их знаков?
— Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шам-бор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
— Почему страшная? — спросила Мюриэль.
— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.
— Это правда! — прошептала молодая девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой — свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь к обстоятельствам.
— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки— человеческие жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать:
Twinkle, twinkle, little star,
Oh, I wonder, what —you are
— Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробирающегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.
Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку. Они остановились, устремив глаза на водную равнину. Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
— Лодки! — приказал Гертон.
В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39