В последние недели нашей совместной жизни нам было как-то не до этого, вы понимаете. Что бы там ни было, мне была невыносима мысль, что вы вернетесь с островов лотоса и в первую же ночь обнаружите в постели какие-то бугры, вот я и перевернула матрац для вас. Советую делать это каждую неделю, иначе посередине образовывается дыра. Кстати, я повесила зимние шторы, а летние сдала в химчистку на Бромптон-роуд, 159.
Целую, Джозефина».
— Помнишь, мне она писала, что в Напуле было божественно, — сказал он. — Йейльскому издателю придется сделать перекрестную ссылку.
— Ты все-таки какой-то бесчувственный, — сказала Джулия. — Милый мой, ей просто хочется быть полезной. В конце концов, мне бы и в голову не пришло заниматься шторами и матрацем.
— И ты, конечно же, собираешься написать ей пространный ответ, любезно сообщив наши домашние новости?
— Но ведь она уже давно ждет ответа, это же старое-престарое письмо.
— Да, интересно, сколько еще таких старых-престарых писем нам предстоит обнаружить. Клянусь, не я буду, если не обыщу всю квартиру — с чердака до подвала.
— У нас нет ни того, ни другого.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
— Я знаю лишь то, что ты делаешь из мухи слона. Право, ты ведешь себя так, будто боишься Джозефины.
— О черт!
Джулия выбежала из комнаты, а он попытался работать. В тот же день, попозже, разорвалась еще одна хлопушка — ничего серьезного, но легче ему не стало. Ему понадобился телеграфный код, чтобы отправить телеграмму за океан, и он обнаружил в первом томе справочника список, в алфавитном порядке отпечатанный на машинке Джозефины, где буква «о» всегда неясно пропечатывалась, — полный список телефонов, которыми он чаще всего пользовался. Его старый друг Джон Хьюз шел сразу за магазином «Харродз»; тут же были телефоны ближайшей стоянки такси, аптеки, мясника, банка, химчистки, овощного и рыбного магазинов, телефон его издателя и литературного агента, салона красоты Элизабет Арден и местных парикмахеров. В скобках было помечено (Это для Дж. Имейте в виду — вполне надежно и не очень дорого»). Тут он впервые обратил внимание, что их имена начинаются с одной буквы.
Джулия, на глазах у которой он обнаружил список, сказала:
— Просто ангел, а не женщина. Давай приколем его над телефоном. В нем и правда есть все необходимое.
— После острот в ее последнем письме можно было ждать, что она включит в список ювелирную фирму Картье.
— Дорогой, это были не остроты, а простая констатация факта. Если бы у меня не было своих денег, мы бы тоже поехали на юг Франции.
— Может, ты думаешь, я и женился на тебе, чтобы в Грецию съездить?
— Не валяй дурака. Ты ее просто не понимаешь, вот и все. Ты выворачиваешь наизнанку каждое ее доброе дело.
— Доброе?
— Наверное, это из чувства вины перед ней.
После этого он предпринял настоящий обыск: проверил пачки сигарет, ящики, картотеки, прошелся по карманам костюмов, которые оставались дома, снял заднюю панель телевизора, приподнял крышку бачка в туалете и даже сменил рулон туалетной бумаги (это было быстрее, чем перематывать старый). Когда Джулия пришла просмотреть, чем он занимается, и застала его в туалете, в ее взгляде на сей раз не было никакого сочувствия. Он заглянул за ламбрекены (кто знает, что там окажется, когда шторы пойдут в следующий раз в химчистку), вытащил грязное белье из корзины — вдруг на дне что-то осталось незамеченным. Он ползал на четвереньках по кухне, заглядывал под газовую плиту и издал что-то вроде победного клича, найдя клочок бумаги, прилепившейся к трубе, но оказалось, он остался после посещения слесаря. Он услышал, как в их ящик положили дневную почту, и тут же из холла донесся возглас Джулии:
— Ой, как хорошо! А ты никогда не говорил, что выписываешь французский «Вог».
— Я и не выписываю.
— Постой-ка, тут еще один конверт, в нем что-то вроде рождественской открытки. Подписку для нас оформила мисс Джозефина Хекстолл-Джонс. Как это мило с ее стороны!
— Она продала им серию рисунков. Я не желаю их видеть.
— Дорогой, ты ведешь себя как ребенок. Ты что, надеешься, что она перестанет читать твои книги?
— Я хочу только одного: чтобы она оставила нас в покое. Всего на несколько недель. Неужели я хочу так уж много?
— А ты, оказывается, эгоист, мой милый.
В тот вечер он почувствовал себя умиротворенным и усталым, но на душе стало немного легче: обыск он предпринял самый тщательный. Во время обеда он вдруг вспомнил про свадебные подарки, которые за недостатком места еще были в ящиках, и тут же — между первым и вторым блюдом, — проверил, хорошо ли они заколочены — он знал, что Джозефина никогда не воспользовалась бы отверткой, боясь поранить пальцы, а молотки приводили ее в ужас. Наконец-то они сидели вдвоем, окутанные вечерней тишиной и покоем, но каждый знал, что стоит им только захотеть коснуться друг друга, как эта упоительная тишина тут же будет нарушена. Это любовникам не терпится, а женатые люди могут и подождать.
— «Я умиротворен, как сама старость», -процитировал он.
— Чье это?
— Браунинга.
— Я его совсем не знаю. Почитай мне что-нибудь.
Он любил читать Браунинга вслух: у него был хорошо поставленный голос и самолюбование его было скромным, безобидным.
— Тебе действительно хочется?
— Да.
— Я и Джозефине читал, — предупредил он.
— Ну и что? Хочешь не хочешь, но в чем-то мы не можем не повторяться, правда, милый?
— Есть строки, которые я ей никогда не читал, хотя и был влюблен в нее. Это казалось как-то не к месту. Все было так непрочно. — Он начал:
Мне до боли ясно, что я стану делать
С наступленьем долгих темных вечеров…
Он сам был глубоко растроган своим чтением. Никогда еще Джулия не была ему так дорога, как в этот момент. Тут его дом, а все остальное — не что иное, как дорога к нему.
…говорить с тобой,
А не буду только наблюдать, как ты,
Сидя у камина, бережной рукою
Медленно листаешь бледные листы,
Молча, словно фея моего покоя.
Как бы он хотел, чтобы Джулия и впрямь читала, но тогда она, конечно же, не могла бы слушать его с таким восхитительным вниманием.
…Между двух влюбленных, как рубец на коже,
Может лечь граница — третьей жизни тень;
Может быть лишь рядом, не срастаясь все же…
[1]
Он перевернул страницу, там лежал листок бумаги, исписанный черным аккуратным почерком (он обнаружил бы его сразу, еще не начав читать, если бы она положила его в конверт).
«Дорогой Филип!
Я всего лишь хочу пожелать тебе спокойной ночи между страницами твоей любимой книги… и моей тоже. Нам очень повезло, что все закончилось именно так. Общие воспоминания всегда будут связывать нас.
Целую, Джозефина».
Он швырнул книгу и листок на пол:
— Сука! Сука проклятая!
— Я не позволю тебе так говорить о ней!
1 2 3 4
Целую, Джозефина».
— Помнишь, мне она писала, что в Напуле было божественно, — сказал он. — Йейльскому издателю придется сделать перекрестную ссылку.
— Ты все-таки какой-то бесчувственный, — сказала Джулия. — Милый мой, ей просто хочется быть полезной. В конце концов, мне бы и в голову не пришло заниматься шторами и матрацем.
— И ты, конечно же, собираешься написать ей пространный ответ, любезно сообщив наши домашние новости?
— Но ведь она уже давно ждет ответа, это же старое-престарое письмо.
— Да, интересно, сколько еще таких старых-престарых писем нам предстоит обнаружить. Клянусь, не я буду, если не обыщу всю квартиру — с чердака до подвала.
— У нас нет ни того, ни другого.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
— Я знаю лишь то, что ты делаешь из мухи слона. Право, ты ведешь себя так, будто боишься Джозефины.
— О черт!
Джулия выбежала из комнаты, а он попытался работать. В тот же день, попозже, разорвалась еще одна хлопушка — ничего серьезного, но легче ему не стало. Ему понадобился телеграфный код, чтобы отправить телеграмму за океан, и он обнаружил в первом томе справочника список, в алфавитном порядке отпечатанный на машинке Джозефины, где буква «о» всегда неясно пропечатывалась, — полный список телефонов, которыми он чаще всего пользовался. Его старый друг Джон Хьюз шел сразу за магазином «Харродз»; тут же были телефоны ближайшей стоянки такси, аптеки, мясника, банка, химчистки, овощного и рыбного магазинов, телефон его издателя и литературного агента, салона красоты Элизабет Арден и местных парикмахеров. В скобках было помечено (Это для Дж. Имейте в виду — вполне надежно и не очень дорого»). Тут он впервые обратил внимание, что их имена начинаются с одной буквы.
Джулия, на глазах у которой он обнаружил список, сказала:
— Просто ангел, а не женщина. Давай приколем его над телефоном. В нем и правда есть все необходимое.
— После острот в ее последнем письме можно было ждать, что она включит в список ювелирную фирму Картье.
— Дорогой, это были не остроты, а простая констатация факта. Если бы у меня не было своих денег, мы бы тоже поехали на юг Франции.
— Может, ты думаешь, я и женился на тебе, чтобы в Грецию съездить?
— Не валяй дурака. Ты ее просто не понимаешь, вот и все. Ты выворачиваешь наизнанку каждое ее доброе дело.
— Доброе?
— Наверное, это из чувства вины перед ней.
После этого он предпринял настоящий обыск: проверил пачки сигарет, ящики, картотеки, прошелся по карманам костюмов, которые оставались дома, снял заднюю панель телевизора, приподнял крышку бачка в туалете и даже сменил рулон туалетной бумаги (это было быстрее, чем перематывать старый). Когда Джулия пришла просмотреть, чем он занимается, и застала его в туалете, в ее взгляде на сей раз не было никакого сочувствия. Он заглянул за ламбрекены (кто знает, что там окажется, когда шторы пойдут в следующий раз в химчистку), вытащил грязное белье из корзины — вдруг на дне что-то осталось незамеченным. Он ползал на четвереньках по кухне, заглядывал под газовую плиту и издал что-то вроде победного клича, найдя клочок бумаги, прилепившейся к трубе, но оказалось, он остался после посещения слесаря. Он услышал, как в их ящик положили дневную почту, и тут же из холла донесся возглас Джулии:
— Ой, как хорошо! А ты никогда не говорил, что выписываешь французский «Вог».
— Я и не выписываю.
— Постой-ка, тут еще один конверт, в нем что-то вроде рождественской открытки. Подписку для нас оформила мисс Джозефина Хекстолл-Джонс. Как это мило с ее стороны!
— Она продала им серию рисунков. Я не желаю их видеть.
— Дорогой, ты ведешь себя как ребенок. Ты что, надеешься, что она перестанет читать твои книги?
— Я хочу только одного: чтобы она оставила нас в покое. Всего на несколько недель. Неужели я хочу так уж много?
— А ты, оказывается, эгоист, мой милый.
В тот вечер он почувствовал себя умиротворенным и усталым, но на душе стало немного легче: обыск он предпринял самый тщательный. Во время обеда он вдруг вспомнил про свадебные подарки, которые за недостатком места еще были в ящиках, и тут же — между первым и вторым блюдом, — проверил, хорошо ли они заколочены — он знал, что Джозефина никогда не воспользовалась бы отверткой, боясь поранить пальцы, а молотки приводили ее в ужас. Наконец-то они сидели вдвоем, окутанные вечерней тишиной и покоем, но каждый знал, что стоит им только захотеть коснуться друг друга, как эта упоительная тишина тут же будет нарушена. Это любовникам не терпится, а женатые люди могут и подождать.
— «Я умиротворен, как сама старость», -процитировал он.
— Чье это?
— Браунинга.
— Я его совсем не знаю. Почитай мне что-нибудь.
Он любил читать Браунинга вслух: у него был хорошо поставленный голос и самолюбование его было скромным, безобидным.
— Тебе действительно хочется?
— Да.
— Я и Джозефине читал, — предупредил он.
— Ну и что? Хочешь не хочешь, но в чем-то мы не можем не повторяться, правда, милый?
— Есть строки, которые я ей никогда не читал, хотя и был влюблен в нее. Это казалось как-то не к месту. Все было так непрочно. — Он начал:
Мне до боли ясно, что я стану делать
С наступленьем долгих темных вечеров…
Он сам был глубоко растроган своим чтением. Никогда еще Джулия не была ему так дорога, как в этот момент. Тут его дом, а все остальное — не что иное, как дорога к нему.
…говорить с тобой,
А не буду только наблюдать, как ты,
Сидя у камина, бережной рукою
Медленно листаешь бледные листы,
Молча, словно фея моего покоя.
Как бы он хотел, чтобы Джулия и впрямь читала, но тогда она, конечно же, не могла бы слушать его с таким восхитительным вниманием.
…Между двух влюбленных, как рубец на коже,
Может лечь граница — третьей жизни тень;
Может быть лишь рядом, не срастаясь все же…
[1]
Он перевернул страницу, там лежал листок бумаги, исписанный черным аккуратным почерком (он обнаружил бы его сразу, еще не начав читать, если бы она положила его в конверт).
«Дорогой Филип!
Я всего лишь хочу пожелать тебе спокойной ночи между страницами твоей любимой книги… и моей тоже. Нам очень повезло, что все закончилось именно так. Общие воспоминания всегда будут связывать нас.
Целую, Джозефина».
Он швырнул книгу и листок на пол:
— Сука! Сука проклятая!
— Я не позволю тебе так говорить о ней!
1 2 3 4