Послушайте, вы, если вы не перестанете между собой ругаться, то я сию же секунду удалюсь по аристократическому обычаю на файв-о-клок. Только ваши ругательства в мой адрес меня очень забавляют, хлюпики вы вислозадые, кретины вонючие, недоноски вшивые…
Саэтан (уныло).Все! Мы слушаем. Никто больше не пикнет.
Княгиня. Так вот, они – «супротив» вас, это я так, популярно выражаюсь, чтобы вы поняли, в чем дело. Самое же существенное то, что они разнородны. Мы, то есть аристократия, это разноцветные мотыльки над экскрементами мира сего. Вам, вероятно, приходилось наблюдать, как мотылек садится на дерьмо? Прежде мы походили на железных червей, копошащихся в оболочке бесконечности бытия, но закон трансцендентности или как это правильно назвать – я ведь всего лишь простая, малограмотная княгиня, ну да ладно, хватит об этом, – так вот, нас губит разнородность, поскольку для нас, pour les aristos, отвага этих самых «Отважных Ребят» чересчур демократична и поэтому никогда не известно, в какую сторону она повернется и во что может вылиться. Скурви уже снюхивается с государственным социализмом старого образца, а Его Отважное Величество Гнэмбон Пучиморда считает его уж слишком близким к вам и даже похожим на вас, – ах, эта относительность социальных перспектив! Видите, как переплетается эта вереница всевозможных условностей и то, что для одного воняет, для другого благоухает. И наоборот. Я не переношу подобных идейных драм, ну в самом деле, что это такое: бургомистр, кузнец, двенадцать депутатов, женщина через большое «Ж» как символ трудолюбия. Он – якобы самый главный, имени никто не знает, рабочие, работницы и некто неизвестный, а в облаках Христос – нет, не с Шимановским – с Карлом Марксом под руку; меня на такую чушь не возьмешь, меня нужно посадить на кол, а потом бить по морде. Я люблю реальность, а не доморощенные символы в ченстоховских виршах эпигонов Выспянского, основанные на абсолютно ненаучной, газетной политэкономии.
1-й подмастерье. Растрещалась, балаболка, пес бы ее драл! Заехать бы ей разок по морде, по этому ангельскому рылу, а потом будь что будет.
2-й подмастерье. Я боюсь, что если я ей разик двину, то потом уже не удержусь и не смогу остановиться – получится «нон-стоп-битье-по-морде». О! Мастер тоже глядит волком, потому что разочек ей уже врезал. Разорвем ее, ребята, на куски, эту духовную кочерыжку… (Машет по воздуху руками и чмокает губами.)
Саэтан, придвигаясь, грозно кашляет; фокстерьер бросается к нему: Грр, грр, грр. Гмр-р, гмр-р, гмр-р…
Княгиня. Терусь! Фу!
Стена с окошком падает, на сцену вываливается гнилой пень; внезапно все погружается во мрак – лишь в глубине поблескивают далекие огоньки и у потолка тускло светит лампочка. Из-за портьеры выходит Скурви в красном гусарском костюме а-ля Лассаль. За ним выбегают одетые в красные трико с золотыми лампасами «Отважные Ребята» во главе с сыном Саэтана Юзефом.
Скурви. Вот – «Отважные Ребята», вот Юзек Темпе, сын присутствующего здесь Саэтана. Сейчас произойдет, как я позволю себе выразиться, «сцена знакомства в сокращенном виде» – у нас нет времени на долгие процессы, происходящие естественным путем. Взять их всех! Всех до одного! Здесь гнездится наиотвратительнейшая аполитичная мировая революция, имеющая целью парализовать все начинания, исходящие сверху, – идеи эти зарождаются не без помощи извращенной, неудовлетворенной самки, ренегатки собственного класса; ее конечная цель – бабоматриархат, принижающий и позорящий твердое мужское начало; общество же, как женщина, должно иметь самца, который бы его насиловал, – ка-та-строфаль-ные совершенно-таки мысли, не правда ли?
Саэтан. Постыдился бы – это же все чушь собачья.
Скурви. Молчать, Саэтан, молчать, ради господа бога! Вы являетесь президентом тайного общества разрушителей культуры – мы это сделаем сами на более высоком уровне: здесь слово возьмет твой сын, старый ты дурак, – нет, не буду ругаться. Телефонным звонком я был назначен министром юстиции, а заодно и министром Величия Действительности. Отправить всех по моему приказу в тюрьму во имя защиты самых твердолобых идей!
Саэтан. Скорее во имя нескольких толстопузых маньяков, рабов денег как таковых – als solches – мать их…
Скурви. Замолчи ты, Христа ради…
Княгиня. Вы не имеете права…
Ее хватают, но затем отпускают.
Скурви (заканчивая).…старый идиот, и не говори банальностей, потому что сегодня я за себя не ручаюсь, а мне бы не хотелось начинать новую жизнь в качестве первого прокурора государства с убийства в состоянии аффекта, хотя в конце концов можно бы было себе это позволить. Завтра я все подпишу в своем кабинете – у меня еще нет личной печати.
Саэтан. Что за глупая мелочность в такую-то минуту!!!
Скурви (обращаясь к княгине, которая спокойно нюхает цветок).Видите, каким образом можно приглушить дьявольскую страсть: ничего для себя лично, я все отдаю обществу.
Княгиня. И вот это тоже? (Указывает хлыстиком, услужливо поданным ей Фердущенко, на нижнюю часть живота Скурви.)
Скурви (отклоняя от себя хлыстик, кричит в дикой ярости).Взять! Взять их всех четверых! Это может показаться смешным, но никто не знает – может быть, именно здесь зрел злодейский заговор тех сил, которые могли бы уничтожить наше светлое будущее и погрузить мир в анархию. С вами же, княгиня, мы разберемся попозже – теперь наконец-то у нас времени предостаточно.
Саэтан (подавая руки под наручники).Ну, Юзек, быстрее! Не знал я, кого мое лоно…
Юзеф Темпе (поставленным, актерским голосом).Ну, ну, отец, без громких фраз. Здесь нет никаких лон – одни факты, причем факты социально значимые, а не наши гадкие личные ощущения: последний раз сопротивляется индивидуум наступлению засранизма будущих дней.
Саэтан. К сожалению – не будем говорить глупых вещей, эх!!!
«Отважные Ребята» постепенно добираются до присутствующих. Молчание. Скука. Тоска. Медленно опускается занавес, начинает подниматься и вновь опускается. Тоска все усиливается.
Действие второе
Тюрьма. Отделение принудительной безработицы, разделенное так называемыми балясинами на две части: налево нет ничего, направо – прекрасно оборудованная сапожная мастерская. Посредине на возвышении стоит кафедра для прокурора, отгороженная от остального помещения резной решеткой; за ней – дверь, над дверью витраж, изображающий «благо, даваемое заработной платой», – это может быть, например, совершенно непонятная кубистская абракадабра – ее смысл поясняют зрителям слова лозунга, написанные огромными буквами. По левой части камеры, как голодные гиены, слоняются сапожники из первого действия. Они то ложатся, то приседают на землю, в их движениях чувствуется первобытная усталость от безделья и отсутствия работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Саэтан (уныло).Все! Мы слушаем. Никто больше не пикнет.
Княгиня. Так вот, они – «супротив» вас, это я так, популярно выражаюсь, чтобы вы поняли, в чем дело. Самое же существенное то, что они разнородны. Мы, то есть аристократия, это разноцветные мотыльки над экскрементами мира сего. Вам, вероятно, приходилось наблюдать, как мотылек садится на дерьмо? Прежде мы походили на железных червей, копошащихся в оболочке бесконечности бытия, но закон трансцендентности или как это правильно назвать – я ведь всего лишь простая, малограмотная княгиня, ну да ладно, хватит об этом, – так вот, нас губит разнородность, поскольку для нас, pour les aristos, отвага этих самых «Отважных Ребят» чересчур демократична и поэтому никогда не известно, в какую сторону она повернется и во что может вылиться. Скурви уже снюхивается с государственным социализмом старого образца, а Его Отважное Величество Гнэмбон Пучиморда считает его уж слишком близким к вам и даже похожим на вас, – ах, эта относительность социальных перспектив! Видите, как переплетается эта вереница всевозможных условностей и то, что для одного воняет, для другого благоухает. И наоборот. Я не переношу подобных идейных драм, ну в самом деле, что это такое: бургомистр, кузнец, двенадцать депутатов, женщина через большое «Ж» как символ трудолюбия. Он – якобы самый главный, имени никто не знает, рабочие, работницы и некто неизвестный, а в облаках Христос – нет, не с Шимановским – с Карлом Марксом под руку; меня на такую чушь не возьмешь, меня нужно посадить на кол, а потом бить по морде. Я люблю реальность, а не доморощенные символы в ченстоховских виршах эпигонов Выспянского, основанные на абсолютно ненаучной, газетной политэкономии.
1-й подмастерье. Растрещалась, балаболка, пес бы ее драл! Заехать бы ей разок по морде, по этому ангельскому рылу, а потом будь что будет.
2-й подмастерье. Я боюсь, что если я ей разик двину, то потом уже не удержусь и не смогу остановиться – получится «нон-стоп-битье-по-морде». О! Мастер тоже глядит волком, потому что разочек ей уже врезал. Разорвем ее, ребята, на куски, эту духовную кочерыжку… (Машет по воздуху руками и чмокает губами.)
Саэтан, придвигаясь, грозно кашляет; фокстерьер бросается к нему: Грр, грр, грр. Гмр-р, гмр-р, гмр-р…
Княгиня. Терусь! Фу!
Стена с окошком падает, на сцену вываливается гнилой пень; внезапно все погружается во мрак – лишь в глубине поблескивают далекие огоньки и у потолка тускло светит лампочка. Из-за портьеры выходит Скурви в красном гусарском костюме а-ля Лассаль. За ним выбегают одетые в красные трико с золотыми лампасами «Отважные Ребята» во главе с сыном Саэтана Юзефом.
Скурви. Вот – «Отважные Ребята», вот Юзек Темпе, сын присутствующего здесь Саэтана. Сейчас произойдет, как я позволю себе выразиться, «сцена знакомства в сокращенном виде» – у нас нет времени на долгие процессы, происходящие естественным путем. Взять их всех! Всех до одного! Здесь гнездится наиотвратительнейшая аполитичная мировая революция, имеющая целью парализовать все начинания, исходящие сверху, – идеи эти зарождаются не без помощи извращенной, неудовлетворенной самки, ренегатки собственного класса; ее конечная цель – бабоматриархат, принижающий и позорящий твердое мужское начало; общество же, как женщина, должно иметь самца, который бы его насиловал, – ка-та-строфаль-ные совершенно-таки мысли, не правда ли?
Саэтан. Постыдился бы – это же все чушь собачья.
Скурви. Молчать, Саэтан, молчать, ради господа бога! Вы являетесь президентом тайного общества разрушителей культуры – мы это сделаем сами на более высоком уровне: здесь слово возьмет твой сын, старый ты дурак, – нет, не буду ругаться. Телефонным звонком я был назначен министром юстиции, а заодно и министром Величия Действительности. Отправить всех по моему приказу в тюрьму во имя защиты самых твердолобых идей!
Саэтан. Скорее во имя нескольких толстопузых маньяков, рабов денег как таковых – als solches – мать их…
Скурви. Замолчи ты, Христа ради…
Княгиня. Вы не имеете права…
Ее хватают, но затем отпускают.
Скурви (заканчивая).…старый идиот, и не говори банальностей, потому что сегодня я за себя не ручаюсь, а мне бы не хотелось начинать новую жизнь в качестве первого прокурора государства с убийства в состоянии аффекта, хотя в конце концов можно бы было себе это позволить. Завтра я все подпишу в своем кабинете – у меня еще нет личной печати.
Саэтан. Что за глупая мелочность в такую-то минуту!!!
Скурви (обращаясь к княгине, которая спокойно нюхает цветок).Видите, каким образом можно приглушить дьявольскую страсть: ничего для себя лично, я все отдаю обществу.
Княгиня. И вот это тоже? (Указывает хлыстиком, услужливо поданным ей Фердущенко, на нижнюю часть живота Скурви.)
Скурви (отклоняя от себя хлыстик, кричит в дикой ярости).Взять! Взять их всех четверых! Это может показаться смешным, но никто не знает – может быть, именно здесь зрел злодейский заговор тех сил, которые могли бы уничтожить наше светлое будущее и погрузить мир в анархию. С вами же, княгиня, мы разберемся попозже – теперь наконец-то у нас времени предостаточно.
Саэтан (подавая руки под наручники).Ну, Юзек, быстрее! Не знал я, кого мое лоно…
Юзеф Темпе (поставленным, актерским голосом).Ну, ну, отец, без громких фраз. Здесь нет никаких лон – одни факты, причем факты социально значимые, а не наши гадкие личные ощущения: последний раз сопротивляется индивидуум наступлению засранизма будущих дней.
Саэтан. К сожалению – не будем говорить глупых вещей, эх!!!
«Отважные Ребята» постепенно добираются до присутствующих. Молчание. Скука. Тоска. Медленно опускается занавес, начинает подниматься и вновь опускается. Тоска все усиливается.
Действие второе
Тюрьма. Отделение принудительной безработицы, разделенное так называемыми балясинами на две части: налево нет ничего, направо – прекрасно оборудованная сапожная мастерская. Посредине на возвышении стоит кафедра для прокурора, отгороженная от остального помещения резной решеткой; за ней – дверь, над дверью витраж, изображающий «благо, даваемое заработной платой», – это может быть, например, совершенно непонятная кубистская абракадабра – ее смысл поясняют зрителям слова лозунга, написанные огромными буквами. По левой части камеры, как голодные гиены, слоняются сапожники из первого действия. Они то ложатся, то приседают на землю, в их движениях чувствуется первобытная усталость от безделья и отсутствия работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22