– нараспев обратился он к рослой разряженной женщине, рядом с которой Алессандрина показалась девочкой, и с чувством приложился к милостиво протянутой руке.
Дама выжидательно улыбнулась.
– Вы с каждым днем расцветаете, ваша светлость… Позвольте мне представить – моя племянница, мона Алессандрина.
Алессандрина присела в очень-очень низком реверансе, помня, что кастильцы – ценители церемоний.
– Рада приветствовать вас, дон Федерико, и вас, донна Алессандрина, – дама в ответ поклонилась только слегка. Она говорила с очень сильным акцентом, и была красива. И глупа, если это о ней упоминалось вчера за обедом. Алессандрина прикинулась очень скромной племянницей сиятельного посла, чтобы беспрепятственно слушать, о чем будут говорить мессер Федерико и красивая синеглазая донна, не уступающая ростом мужчине.
– Донна Алессандрина, прошу вас не брать пример с вашего дядюшки, и звать меня донна Элизабета, а не «ваша светлость», – видно было, что фраза далась ей с некоторым трудом. Алессандрина поблагодарила за честь.
Они сошли с паперти, раздавая монеты осаждающим со всех сторон нищим. Донна Элизабета была не слишком щедра, и нищим пришлось удовольствоваться медяками. А внизу у ступеней донну Элизабету ожидала свита – не меньше двадцати всадников, и ее собственная белая арабская лошадка, на длинной черной попоне которой красовался герб – алый орел, с девизом: «Все что хочу – найду, все что найду – возьму!» Мессер Федерико помог донне сесть в седло, расцеловал ей на прощание руки и шитый стеклярусом подол, Алессандрина присела.
– Какова? – спросил он уже в носилках.
– Красива. Богата. Скупа. Об остальном я не успела составить мнения. Она грандесса?
– Да, грандесса. Маркиза Морелла и графиня д'Агилар. Действительно, богата. Не сказал бы, что скупа, но бережлива. И очень приближена Ее Высочеством, очень. Я бы сказал, чрезмерно приближена. Не проходит и дня без того, чтоб королева не сказала о ней доброго слова, а за королевой повторяет весь двор. Потому не скупитесь на добрые слова. Еще у этой дамы есть муж, но он нестоящий человек, хотя и племянник короля.
– Племянник короля?
– Незаконнорожденный сын его покойного брата и какой-то мавританки.
Алессандрина покривила рот.
– И правда, нестоящий… Он красив?
Мессер Федерико хохотнул.
– Узнаю женщину. Да, красив. Но сейчас он уехал, и говорят, надолго. Вы вряд ли его увидите.
– Что же могло увести красивого мужа мавританских кровей от такой женщины?
Мессер Федерико загадочно поднял густые брови:
– Не все браки заключаются на небесах. Нам ли с вами об этом не знать?
Если мона Алессандрина и не знала об этом, то она ничем не показала своего неведения.
– Она непременно пригласит нас на прием. У нее часты приемы. Она замужем всего полгода, и еще не пресыщена светом.
День третий,
который мона Алессандрина посвящает незначащей, как кажется, болтовне.
В просторном доме донны Элизабеты не было места словесным и иным вольностям. В нем царила, даже тиранствовала благопристойность одежд и речей – мона Алессандрина ощутила это, едва только вошла туда, опираясь, по обыкновению, на локоть мессера Федерико. Зато повсюду было очень много золота и позолоты, отчего казалось, будто тонкий золотой туман стоит в неподвижном душистом воздухе обширных покоев, исчерченных по потолку тем самым четким-четким орнаментом, от которого у моны Алессандрины заломило глаза в соборе.
Общество было пестро как одеждами, так и составом – был и обласканный светом астролог, и двое молодых идальго, глядевшие на всех искательно и тревожно, и дама в широкой юбке на обручах по образу и подобию королевы Хуаны; дама эта никак не могла удобно усесться, все привскакивала, и явно прибыла из провинции, куда дошел слух о Хуаниных юбках, но не секрет их покроя. Была и доверенная подруга Ея Высочества, Беатрис де Бобадилья, маркиза Мойя. Она сидела поодаль в глубоком кресле с подушками, и неторопливо рассматривала одного гостя за другим, с таким выражением, с каким ребенок смотрит на ученых обезьян. Стоило оказаться под ее взглядом донне Элизабете, как лицо маркизы озарялось короткой холодной улыбкой, означающей видимость расположения.
Федерико подольстился к важной Элизабете, рассыпавшись в комплиментах. Та порозовела, внимая, отчего стала еще краше, и немедленно повела Алессандрину смотреть настоящий кастильский дом с патио, фонтанами, резными балконами, померанцевым садом в беленой ограде и мощеной фаянсовыми плитками асотеей. По пути донна Элизабета любезно объяснила гостье странную особенность арабесков: в них нельзя отыскать очертаний животного или растения, потому что магометанам запрещено изображать живое на мертвом. А если упорствовать и искать очертания, то в наказание разболятся глаза. Мона Алессандрина удивилась, почему, если наказание предназначено для неверных, глаза болят и у добрых христиан. Донна Элизабета пожала плечами, и сказала, что, по ее мнению, нечего вообще смотреть подолгу на арабески, потому что даже если ничего в них не ищешь, в глазах все равно рябит.
Как и всякий богатый дом, этот был полон челядью. Донна Элизабета полушутливо посетовала, что большинство прислуги без толку снашивает одежду и обувь. Будь ее воля, – сказала донна, – будь ее воля, она бы все тут устроила на милый ее сердцу английский лад, когда прислуги ровно столько, чтобы работы с избытком хватило на всех. Мона Алессандрина сказала, что у ее матушки, моны Амброджи, достойнейшей дамы и венецейской гражданки, дом не хуже, чем у других, хотя обходится мона Амброджа кухаркой, горничной и привратником, а править лодкой при надобности нанимает гондольера.
Кастильское наречие для них обоих не было родным, и от этого донна Элизабета чувствовала себя с моной Алессандриной проще, чем с остальными гостьями. Чем мона и воспользовалась, совершенно заболтав маркизу Морелла, так что прогулка по дому затянулась изрядно.
… Описав (с чьих-то слов) мраморную ванну герцогини Беатриче д'Эсте, куда горячая и холодная вода текут из золотых дельфиньих головок, и снискав восхищение маркизы итальянским rafine мона Алессандрина стала рассказывать о вещах бесполезных, но забавных. Так, рассказала она про камеру-обскуру, и про то, какая получается точность перспективы, если с оной камеры-обскуры зарисовать свинцовым грифелем, скажем, пейзаж. Донна Элизабета смутилась: перед ней была ученая женщина. О них она слышала много смешного. Однако гостья вовсе не была смешна – молодая, изящно одетая, ни на волос не отступающая от правил дворянского вежества, сыплющая словечками «камера-обскура», «квадрант», «астролябия», «космография», как иная сыплет названиями благовоний и сортов шелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Дама выжидательно улыбнулась.
– Вы с каждым днем расцветаете, ваша светлость… Позвольте мне представить – моя племянница, мона Алессандрина.
Алессандрина присела в очень-очень низком реверансе, помня, что кастильцы – ценители церемоний.
– Рада приветствовать вас, дон Федерико, и вас, донна Алессандрина, – дама в ответ поклонилась только слегка. Она говорила с очень сильным акцентом, и была красива. И глупа, если это о ней упоминалось вчера за обедом. Алессандрина прикинулась очень скромной племянницей сиятельного посла, чтобы беспрепятственно слушать, о чем будут говорить мессер Федерико и красивая синеглазая донна, не уступающая ростом мужчине.
– Донна Алессандрина, прошу вас не брать пример с вашего дядюшки, и звать меня донна Элизабета, а не «ваша светлость», – видно было, что фраза далась ей с некоторым трудом. Алессандрина поблагодарила за честь.
Они сошли с паперти, раздавая монеты осаждающим со всех сторон нищим. Донна Элизабета была не слишком щедра, и нищим пришлось удовольствоваться медяками. А внизу у ступеней донну Элизабету ожидала свита – не меньше двадцати всадников, и ее собственная белая арабская лошадка, на длинной черной попоне которой красовался герб – алый орел, с девизом: «Все что хочу – найду, все что найду – возьму!» Мессер Федерико помог донне сесть в седло, расцеловал ей на прощание руки и шитый стеклярусом подол, Алессандрина присела.
– Какова? – спросил он уже в носилках.
– Красива. Богата. Скупа. Об остальном я не успела составить мнения. Она грандесса?
– Да, грандесса. Маркиза Морелла и графиня д'Агилар. Действительно, богата. Не сказал бы, что скупа, но бережлива. И очень приближена Ее Высочеством, очень. Я бы сказал, чрезмерно приближена. Не проходит и дня без того, чтоб королева не сказала о ней доброго слова, а за королевой повторяет весь двор. Потому не скупитесь на добрые слова. Еще у этой дамы есть муж, но он нестоящий человек, хотя и племянник короля.
– Племянник короля?
– Незаконнорожденный сын его покойного брата и какой-то мавританки.
Алессандрина покривила рот.
– И правда, нестоящий… Он красив?
Мессер Федерико хохотнул.
– Узнаю женщину. Да, красив. Но сейчас он уехал, и говорят, надолго. Вы вряд ли его увидите.
– Что же могло увести красивого мужа мавританских кровей от такой женщины?
Мессер Федерико загадочно поднял густые брови:
– Не все браки заключаются на небесах. Нам ли с вами об этом не знать?
Если мона Алессандрина и не знала об этом, то она ничем не показала своего неведения.
– Она непременно пригласит нас на прием. У нее часты приемы. Она замужем всего полгода, и еще не пресыщена светом.
День третий,
который мона Алессандрина посвящает незначащей, как кажется, болтовне.
В просторном доме донны Элизабеты не было места словесным и иным вольностям. В нем царила, даже тиранствовала благопристойность одежд и речей – мона Алессандрина ощутила это, едва только вошла туда, опираясь, по обыкновению, на локоть мессера Федерико. Зато повсюду было очень много золота и позолоты, отчего казалось, будто тонкий золотой туман стоит в неподвижном душистом воздухе обширных покоев, исчерченных по потолку тем самым четким-четким орнаментом, от которого у моны Алессандрины заломило глаза в соборе.
Общество было пестро как одеждами, так и составом – был и обласканный светом астролог, и двое молодых идальго, глядевшие на всех искательно и тревожно, и дама в широкой юбке на обручах по образу и подобию королевы Хуаны; дама эта никак не могла удобно усесться, все привскакивала, и явно прибыла из провинции, куда дошел слух о Хуаниных юбках, но не секрет их покроя. Была и доверенная подруга Ея Высочества, Беатрис де Бобадилья, маркиза Мойя. Она сидела поодаль в глубоком кресле с подушками, и неторопливо рассматривала одного гостя за другим, с таким выражением, с каким ребенок смотрит на ученых обезьян. Стоило оказаться под ее взглядом донне Элизабете, как лицо маркизы озарялось короткой холодной улыбкой, означающей видимость расположения.
Федерико подольстился к важной Элизабете, рассыпавшись в комплиментах. Та порозовела, внимая, отчего стала еще краше, и немедленно повела Алессандрину смотреть настоящий кастильский дом с патио, фонтанами, резными балконами, померанцевым садом в беленой ограде и мощеной фаянсовыми плитками асотеей. По пути донна Элизабета любезно объяснила гостье странную особенность арабесков: в них нельзя отыскать очертаний животного или растения, потому что магометанам запрещено изображать живое на мертвом. А если упорствовать и искать очертания, то в наказание разболятся глаза. Мона Алессандрина удивилась, почему, если наказание предназначено для неверных, глаза болят и у добрых христиан. Донна Элизабета пожала плечами, и сказала, что, по ее мнению, нечего вообще смотреть подолгу на арабески, потому что даже если ничего в них не ищешь, в глазах все равно рябит.
Как и всякий богатый дом, этот был полон челядью. Донна Элизабета полушутливо посетовала, что большинство прислуги без толку снашивает одежду и обувь. Будь ее воля, – сказала донна, – будь ее воля, она бы все тут устроила на милый ее сердцу английский лад, когда прислуги ровно столько, чтобы работы с избытком хватило на всех. Мона Алессандрина сказала, что у ее матушки, моны Амброджи, достойнейшей дамы и венецейской гражданки, дом не хуже, чем у других, хотя обходится мона Амброджа кухаркой, горничной и привратником, а править лодкой при надобности нанимает гондольера.
Кастильское наречие для них обоих не было родным, и от этого донна Элизабета чувствовала себя с моной Алессандриной проще, чем с остальными гостьями. Чем мона и воспользовалась, совершенно заболтав маркизу Морелла, так что прогулка по дому затянулась изрядно.
… Описав (с чьих-то слов) мраморную ванну герцогини Беатриче д'Эсте, куда горячая и холодная вода текут из золотых дельфиньих головок, и снискав восхищение маркизы итальянским rafine мона Алессандрина стала рассказывать о вещах бесполезных, но забавных. Так, рассказала она про камеру-обскуру, и про то, какая получается точность перспективы, если с оной камеры-обскуры зарисовать свинцовым грифелем, скажем, пейзаж. Донна Элизабета смутилась: перед ней была ученая женщина. О них она слышала много смешного. Однако гостья вовсе не была смешна – молодая, изящно одетая, ни на волос не отступающая от правил дворянского вежества, сыплющая словечками «камера-обскура», «квадрант», «астролябия», «космография», как иная сыплет названиями благовоний и сортов шелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24