думаю, в дальнейшем вам было бы разумнее воздержаться от подобных откровений.
– Как! Неужто я сделал это? – в испуге вскричал Казот. – Но я заботился лишь о том, чтобы развлечь читателей и доказать, что следует остерегаться козней дьявола!
– Откуда же вы взяли, что наша наука имеет хоть какое-нибудь отношение к князю Тьмы? А ведь именно к такой мысли приводит читателей ваша опасная книга. Я принял вас за нашего собрата, предавшего тайны общества по мотивам, которые и решил выяснить. Но коль скоро вы, как я вижу, профан, не ведающий о нашей высшей цели, я берусь наставить вас, посвятив в тайны того мира, который окружает нас со всех сторон и в который вы проникли единственно благодаря вашей интуиции.
Разговор их затянулся надолго; биографы расходятся в подробностях, но все они единодушно констатируют внезапный переворот, что произошел с тех пор в убеждениях Казота, невольно ставшего адептом этого загадочного учения; он даже не подозревал о том, что представители его все еще существуют. Он признал, что выказал в своем «Влюбленном дьяволе» непростительную строгость к каббалистам, о коих имел весьма смутное представление, и что их обряды, вероятно, не были такими уж пагубными, как он их там представил. Он даже покаялся в том, что слегка оклеветал невинных духов, населяющих и оживляющих срединные области воздуха, приписав им сомнительную сущность духа женского пола, отзывающегося на имя Вельзевул.
– Узнайте же, – сказал ему посвященный, – что отец Кирхер, аббат Виллар, а также многие другие знатоки данного вопроса давно уже доказали полную невинность этих духов с точки зрения христианского учения. Еще в Капитуляриях Карла Великого они упоминались как существа, принадлежащие к небесной иерархии; Платон и Сократ, наимудрейшие из греков, а также Ориген, Эвсебий и святой Августин, эти светочи церкви, единодушно согласились различать власть духов стихий от власти сынов бездны.
Этого оказалось более чем достаточно, чтобы убедить Казота, который, как мы увидим позже, применил эти идеи – но не к своим книгам, а к собственной жизни и не изменял им до конца дней.
Казот стремился загладить указанную ему оплошность тем старательнее, что в ту пору было весьма опасно навлечь на себя ненависть иллюминатов – многочисленных, могущественных и разделенных на великое множество сект, обществ и масонских лож, сообщавшихся меж собою по всему королевству. Казоту, обвиненному в раскрытии перед профанами тайны инициации, угрожала та же судьба, что аббату Виллару, который в «Графе де Кабалис» позволил себе потешить любопытных читателей, изложив им в полушутливой форме все догматы розенкрейцеров о мире духов. В один прекрасный день аббата нашли убитым на Лионской дороге; виновными в этом загадочном злодеянии оставалось считать разве что сильфов или гномов. Впрочем, Казот не особенно противился советам явившегося к нему посвященного еще и потому, что по складу ума был весьма привержен подобным идеям. Путаница в мыслях – результат беспорядочного чтения – утомляла его самого; хотелось прилепиться к какой-нибудь стройной системе убеждений. Одна из таких систем – учение мартинистов, в общество которых он и вступил, – была завезена во Францию неким Мартинесом Паскуалесом и являла собою просто обновленные каббалистические ритуалы XI века – последние отзвуки учения гностиков, в котором отдельные положения еврейской метафизики сочетались с темными теориями философов Александрийской школы.
Лионская школа, к которой отныне принадлежал Казот, проповедовала, по Мартинесу, что ум и воля суть единственные активные силы природы, откуда следовал вывод: для изменения любых явлений достаточно лишь сильно захотеть и властно приказать. Далее: размышляя над собственными идеями и отвлекаясь от всего, имеющего отношение к внешнему миру и к телу, человек может возвыситься до безупречного постижения космической субстанции и достичь той власти над духами, секрет коей содержался в «Тройном принуждении ада» – всемогущем заклинании, принятом у каббалистов средневековья.
Мартинес, буквально наводнивший Францию масонскими ложами, подчиненными его ритуалу, уехал в Санто-Доминго и там умер; его учение, таким образом, не смогло сохраниться в первозданной чистоте и вскоре модифицировалось, восприняв идеи Сведенборга и Якова Бёме, хотя их весьма затруднительно было соединить в одной доктрине. Знаменитый Сен-Мартен, один из самых молодых и пылких неофитов, особенно увлекся принципами Бёме. В это время Лионская школа уже влилась в общество Филиалетов, куда Сен-Мартен вступить отказался, мотивируя это тем, что оно отдает предпочтение науке о душах, по Сведенборгу, но не о духах, по Мартинесу.
Позже, повествуя о своей жизни среди иллюминатов Лиона, этот известнейший теософ писал: «В школе, где я учился четверть века тому назад, общения всех видов были весьма частым явлением; я получил свою долю, как и многие другие. Во время них знаки Искупителя проявлялись зримым образом; я был подготовлен к этому еще при инициациях. Но, – добавлял он, – опасность этих инициации состоит в том, что человек выдается на волю неистовых духов; и я не могу поручиться за то, что формы, со мною сообщавшиеся, были истинными».
Опасность, которой боялся Сен-Мартен, как раз и грозила Казоту; вполне вероятно, что она навлекла на него величайшие несчастья. Еще долго его верования отличались мягкостью и терпимостью, видения оставались радостными и светлыми; именно в эти несколько лет он и сложил свои новые арабские сказки; их постоянно путали с книгой «Тысячи и одной ночи», которую они продолжали, вот почему они не принесли автору вполне заслуженной славы. Главные из них: «Неизвестная дама», «Сказка о рыцаре», «Наказанная неблагодарность», «Сила судьбы», «Симустафа», «Вороватый калиф» (послуживший сюжетом для «Багдадского калифа»), «Любовник звезд» и, наконец, «Маг, или Маграбинец» – интереснейшая сказка, полная очаровательных бытовых зарисовок.
Все эти произведения отличают изящество стиля и любовь к мельчайшим подробностям; что же до богатства воображения автора, то здесь он ни в чем не уступает настоящим восточным сказочникам; правда, частично это объясняется тем, что многие их сюжеты пересказаны Казоту неким арабским монахом по имени дом Шави.
Теория о духах стихий, столь дорогая всякому мистическому воображению, в равной степени приложима, как известно, и к восточным верованиям; бледные призраки, различимые среди северных туманов разве лишь при галлюцинациях или головокружениях, там, на Востоке, окрашиваются в яркие, блестящие тона щедрой южной волшебной природы. В «Сказке о рыцаре» – необыкновенно поэтичном произведении – Казот особенно удачно соединил романтический вымысел с теорией различения добрых и злых духов, умело обновленной каббалистами Востока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Как! Неужто я сделал это? – в испуге вскричал Казот. – Но я заботился лишь о том, чтобы развлечь читателей и доказать, что следует остерегаться козней дьявола!
– Откуда же вы взяли, что наша наука имеет хоть какое-нибудь отношение к князю Тьмы? А ведь именно к такой мысли приводит читателей ваша опасная книга. Я принял вас за нашего собрата, предавшего тайны общества по мотивам, которые и решил выяснить. Но коль скоро вы, как я вижу, профан, не ведающий о нашей высшей цели, я берусь наставить вас, посвятив в тайны того мира, который окружает нас со всех сторон и в который вы проникли единственно благодаря вашей интуиции.
Разговор их затянулся надолго; биографы расходятся в подробностях, но все они единодушно констатируют внезапный переворот, что произошел с тех пор в убеждениях Казота, невольно ставшего адептом этого загадочного учения; он даже не подозревал о том, что представители его все еще существуют. Он признал, что выказал в своем «Влюбленном дьяволе» непростительную строгость к каббалистам, о коих имел весьма смутное представление, и что их обряды, вероятно, не были такими уж пагубными, как он их там представил. Он даже покаялся в том, что слегка оклеветал невинных духов, населяющих и оживляющих срединные области воздуха, приписав им сомнительную сущность духа женского пола, отзывающегося на имя Вельзевул.
– Узнайте же, – сказал ему посвященный, – что отец Кирхер, аббат Виллар, а также многие другие знатоки данного вопроса давно уже доказали полную невинность этих духов с точки зрения христианского учения. Еще в Капитуляриях Карла Великого они упоминались как существа, принадлежащие к небесной иерархии; Платон и Сократ, наимудрейшие из греков, а также Ориген, Эвсебий и святой Августин, эти светочи церкви, единодушно согласились различать власть духов стихий от власти сынов бездны.
Этого оказалось более чем достаточно, чтобы убедить Казота, который, как мы увидим позже, применил эти идеи – но не к своим книгам, а к собственной жизни и не изменял им до конца дней.
Казот стремился загладить указанную ему оплошность тем старательнее, что в ту пору было весьма опасно навлечь на себя ненависть иллюминатов – многочисленных, могущественных и разделенных на великое множество сект, обществ и масонских лож, сообщавшихся меж собою по всему королевству. Казоту, обвиненному в раскрытии перед профанами тайны инициации, угрожала та же судьба, что аббату Виллару, который в «Графе де Кабалис» позволил себе потешить любопытных читателей, изложив им в полушутливой форме все догматы розенкрейцеров о мире духов. В один прекрасный день аббата нашли убитым на Лионской дороге; виновными в этом загадочном злодеянии оставалось считать разве что сильфов или гномов. Впрочем, Казот не особенно противился советам явившегося к нему посвященного еще и потому, что по складу ума был весьма привержен подобным идеям. Путаница в мыслях – результат беспорядочного чтения – утомляла его самого; хотелось прилепиться к какой-нибудь стройной системе убеждений. Одна из таких систем – учение мартинистов, в общество которых он и вступил, – была завезена во Францию неким Мартинесом Паскуалесом и являла собою просто обновленные каббалистические ритуалы XI века – последние отзвуки учения гностиков, в котором отдельные положения еврейской метафизики сочетались с темными теориями философов Александрийской школы.
Лионская школа, к которой отныне принадлежал Казот, проповедовала, по Мартинесу, что ум и воля суть единственные активные силы природы, откуда следовал вывод: для изменения любых явлений достаточно лишь сильно захотеть и властно приказать. Далее: размышляя над собственными идеями и отвлекаясь от всего, имеющего отношение к внешнему миру и к телу, человек может возвыситься до безупречного постижения космической субстанции и достичь той власти над духами, секрет коей содержался в «Тройном принуждении ада» – всемогущем заклинании, принятом у каббалистов средневековья.
Мартинес, буквально наводнивший Францию масонскими ложами, подчиненными его ритуалу, уехал в Санто-Доминго и там умер; его учение, таким образом, не смогло сохраниться в первозданной чистоте и вскоре модифицировалось, восприняв идеи Сведенборга и Якова Бёме, хотя их весьма затруднительно было соединить в одной доктрине. Знаменитый Сен-Мартен, один из самых молодых и пылких неофитов, особенно увлекся принципами Бёме. В это время Лионская школа уже влилась в общество Филиалетов, куда Сен-Мартен вступить отказался, мотивируя это тем, что оно отдает предпочтение науке о душах, по Сведенборгу, но не о духах, по Мартинесу.
Позже, повествуя о своей жизни среди иллюминатов Лиона, этот известнейший теософ писал: «В школе, где я учился четверть века тому назад, общения всех видов были весьма частым явлением; я получил свою долю, как и многие другие. Во время них знаки Искупителя проявлялись зримым образом; я был подготовлен к этому еще при инициациях. Но, – добавлял он, – опасность этих инициации состоит в том, что человек выдается на волю неистовых духов; и я не могу поручиться за то, что формы, со мною сообщавшиеся, были истинными».
Опасность, которой боялся Сен-Мартен, как раз и грозила Казоту; вполне вероятно, что она навлекла на него величайшие несчастья. Еще долго его верования отличались мягкостью и терпимостью, видения оставались радостными и светлыми; именно в эти несколько лет он и сложил свои новые арабские сказки; их постоянно путали с книгой «Тысячи и одной ночи», которую они продолжали, вот почему они не принесли автору вполне заслуженной славы. Главные из них: «Неизвестная дама», «Сказка о рыцаре», «Наказанная неблагодарность», «Сила судьбы», «Симустафа», «Вороватый калиф» (послуживший сюжетом для «Багдадского калифа»), «Любовник звезд» и, наконец, «Маг, или Маграбинец» – интереснейшая сказка, полная очаровательных бытовых зарисовок.
Все эти произведения отличают изящество стиля и любовь к мельчайшим подробностям; что же до богатства воображения автора, то здесь он ни в чем не уступает настоящим восточным сказочникам; правда, частично это объясняется тем, что многие их сюжеты пересказаны Казоту неким арабским монахом по имени дом Шави.
Теория о духах стихий, столь дорогая всякому мистическому воображению, в равной степени приложима, как известно, и к восточным верованиям; бледные призраки, различимые среди северных туманов разве лишь при галлюцинациях или головокружениях, там, на Востоке, окрашиваются в яркие, блестящие тона щедрой южной волшебной природы. В «Сказке о рыцаре» – необыкновенно поэтичном произведении – Казот особенно удачно соединил романтический вымысел с теорией различения добрых и злых духов, умело обновленной каббалистами Востока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14