– Это только подтверждает мою мысль,– сказал Ястребцев,– вы и в реальной жизни различаете две стихии. И если ваши земные создания так часто обретают «неземной» облик, то и духи, не говоря уж о Снегурочке или Волхове, даже Водяной царь и Леший у вас полны жизни.
– Это всё мои хорошие знакомые,– сказал композитор,– я принимаю их всерьез.
– И однажды поплатился за это,– вставила хозяйка.
– Поплатился в буквальном смысле. За «Шехеразаду» мне решили уплатить только половину гонорара. Никто не сомневался в достоинствах самой музыки, но сказка из «Тысячи и одной ночи» _ помилуйте, что за сюжет! Один из членов комиссии так и сказал: «Жаль, что время и усилия потрачены на такой пустяк!»
Гости посмеялись. Ястребцев, должно быть, забыл свое намерение не утомлять хозяев и затеял новый разговор:
– Какое загадочное искусство – музыка! Сильно действует, это правда. Но если нет программы или комментариев, как угадать, что именно замыслил автор?
Хозяин так и встрепенулся:
– Вот как? А в живописи вам все понятно? Если бы известная картина Леонардо не называлась «Тайная вечеря», угадали бы вы, что там происходит?
– Догадался бы.
– Ну хорошо, возьмем другой пример: что говорят вам без комментариев фигуры Сикста и святой Варвары в не менее известной картине Рафаэля? И, наконец, в литературе-неужели все ясно? Зачем же критики так ожесточенно спорят и никак не могут прийти к единому мнению? Нет, друг мой, все искусства многозначны; музыка, пожалуй, более других, я согласен. Но она и без всяких объяснений заставляет нас волноваться, и это волнение не безотчетное.
– Я знаю людей и вовсе равнодушных к музыке,– сказал Ястребцев.
– В этом музыка не виновата.
– Разумеется. Но как было бы хорошо, если бы вы, Николай Андреевич, написали книгу о музыкальной эстетике!
– Ну, это не мое дело, скорее ваше. Скрипач – скрипи, трубач – труби… А сочинитель – сочиняй!
– Буду, буду трубить, буду вашим трубадуром,– весело отозвался Ястребцев (он любил такого рода каламбуры),– да только кому же судить об искусстве, как не самому музыканту?
Юному гостю также не терпелось высказаться:
– Эстетики еще не было, а художники уже творили. Хозяин с нарочитым удивлением поднял брови:
– Творили? Да разве они боги?
– Да, боги. Сотворил ли бог небо и землю, сомнительно, а Девятая симфония сотворена. И «Снегурочка» также. И… «Пиковая дама».
– Благодарю, что поместили в таком лестном соседстве,– сказал композитор,– но позволю себе заметить, что лучше избегать таких восторженных отзывов. Скромность необходима не только в нашей самооценке, но и в том, как отзываемся о других.
После чая, когда гости уходили, а хозяин провожал их до калитки, Ястребцев сказал:
– Как мелодичны пьесы Шумана! (Надежда Николаевна играла одну из них для гостей.) Мелодия – это душа музыки. Тем обиднее замечать, что современные музыканты в своих сочинениях пренебрегают мелодией.
Николай Андреевич остановился.
– Пренебрегают? Нет, погодите, это обвинение серьезное, но вряд ли оно справедливо. Создать оригинальную мелодию становится все труднее. И нередко мне приходит в голову, что мелодии уже оскудевают! Это процесс неизбежный, как постепенное угасание солнца. Но наша планета остывает медленно, а для мелодии – увы! – остаются в запасе не миллиарды лет, а какие-нибудь жалкие десятилетия.
– Будем надеяться, – сказал Ястребцев,– что ваши опасения не сбудутся. Если верить математикам, мелодические комбинации неисчерпаемы.
Композитор заволновался:
– Ах, разве дело в комбинациях? Никакая математика не поможет, если нет главного. Мелодии не составляются и не комбинируются. У них более глубокий источник.
Что он хотел сказать? Но продолжение разговора могло еще сильнее утомить хозяина; да и Надежда Николаевна приближалась к калитке с пледом в руках. Это было сигналом к прощанию.
…Они шли молча. Женщина была встревожена. Опять он долго не уснет, потом выйдет в сад и просидит там до рассвета. Но кто знает, всегда ли спасительны осторожность, опасливость, уединение?
Композитор тоже молчал. Окутанный пледом, тяжело опираясь на руку жены, он медленно передвигался по дорожке к дому, не отводя глаз от блистающего озера.
«Нет,– думал он,– все-таки я задиристый старик. Наедине с природой смиряюсь, как будто все вопросы решены, а перед людьми все еще стремлюсь высказаться».
1
Этот июньский вечер тысяча девятьсот восьмого года описывал шестьдесят лет спустя, историк музыки, Алексей Петрович Дубровин. Он писал своему молодому тезке, который еще недавно был его учеником.
Теперь этот способный юноша работал в небольшом городе преподавателем музыкальной школы и лектором филармонической группы. В школе с учениками ему было легко. Но с людьми, далекими от музыки, с посетителями концертов он чувствовал себя на первых порах неловко. Говорить с ними научно – наведешь скуку, излагать популярно – прослывешь дилетантом и утратишь доверие.
«Вы как-то нам говорили,– писал он старому педагогу,– что знали самого Римского-Корсакова. Правда, вы были тогда очень молоды, но ведь юношеские впечатления остаются на всю жизнь. Я был бы очень рад, если бы вы рассказали мне об этом знакомстве. Мне так нужен живой штрих!
Музыку Римского-Корсакова я очень люблю, но, когда прочитал его «Летопись» , он показался мне каким-то сухим педантом, совсем не похожим па его музыку. Я мог бы, конечно, разобрать перед слушателями некоторые его произведения и этим ограничиться. Но нельзя же ничего не сказать о человеке. А сказать, что он был сухой, холодный, непоэтичный, я же не могу. Да это и неверно».
Алексей Петрович подробно описал свою единственную встречу с композитором в Вечаше и отослал письмо. Но в тот же вечер под влиянием живых воспоминаний и грусти начал второе.
«…Не сердитесь за откровенность, милый Алеша, но меня удивляет, зачем вам, музыканту, и музыканту довольно тонкому, с хорошей фантазией понадобились еще чужие впечатления. Как дополнительный материал – возможно. Но неужели сама музыка Римского-Корсакова так мало говорит вам о нем самом? А если взять одну только биографию – то, что нам известно, – неужели вы ничего не нашли, кроме сухости и педантства? И вся его жизнь, в которой так своеобразно отразилась эпоха, неужели вы находите эту жизнь неинтересной?
Менее всего я собираюсь давать вам советы в вашем деле. Вы справитесь с ним сами. Но вы заблуждаетесь по существу дела: вы не понимаете Корсакова. Вы даже сами так думаете. Это дает мне право поделиться с вами мыслями о композиторе и человеке: я не разделяю эти два понятия.
Прочитав «Летопись», вы пришли в недоумение: сказочник с таким огромным воображением и так сух, так неромантичен в своей исповеди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43