– Поднял голову, а надо мной стоят три вражеских автоматчика.
Рядом догорал самолет, и в нем Толя Баранский, убитый во время атаки. Гитлеровцы отобрали у советского летчика пистолет, опорожнили карманы, посадили его в машину, полную автоматчиков, и повезли. Долго ехали в колонне отступавших войск. Маркелов чувствовал себя плохо: болели все кости, от ожогов прямо-таки пылала спина, туманилась голова. Колонна остановилась в небольшом селе Анастасиевка. Здесь находился какой-то штаб, и Маркелова повели на допрос.
Фашистский офицер интересовался аэродромом штурмовиков, количеством самолетов в полку, позывными радиостанций. Летчик молчал. Боль не проходила, но яснее стала голова. Офицер терял терпение, переводчик стал ругаться. И вот в русский и немецкий говор, в грубые голоса вдруг стремительно ворвался все нарастающий гул, от которого сильнее забилось сердце. Маркелов сразу определил – летят родные «илы». Как он обрадовался им! В один миг хата опустела, гитлеровцы бросились врассыпную. Ударили «эрликоны», послышались взрывы бомб. Летчик выскочил из хаты. Вокруг рвались эрэсы.
«Нет, шалишь, свои не убьют», – решил Маркелов, осматриваясь. Фашисты все попрятались, на улице горели две машины, метрах в пятидесяти на привязи металась лошадь. Не чувствуя в спешке боли, летчик добежал до коновязи, вскочил в седло и рванулся в поле. Вслед раздались автоматные очереди, лошадь споткнулась, и Маркелов кубарем полетел через ее голову. На счастье, рядом оказались заросли кукурузы, он ползком добрался до них. А над головой гудели краснозвездные штурмовики, они словно прикрывали отход своего побратима. Потом собрались «на змейке» и бреющим ушли на восток. Наступила тишина. Летчик забрался в глубь кукурузного поля и прислушался. По дороге возобновился поток машин, раздавались немецкие команды, перебранка водителей. Все тело ломило, боль от ожогов становилась нетерпимой, хотелось кричать, но он только крепче сцепил зубы. Постепенно нервное напряжение спало, и незаметно для себя он уснул. Проснулся от сильного озноба, зуб на зуб не попадал. На востоке загоралась заря. Жаль – потерял ночь. Решил двигаться навстречу фронту. Пока выбрался из кукурузы, немного согрелся. Залег в бурьяне рядом с дорогой и стал наблюдать. Прошло несколько машин с артиллерией, послышался топот ног. В одежде людей показалось что-то знакомое, но боялся ошибиться. И вдруг русский голос:
– Лейтенанта Егорова к комбату!
Летчик поднялся и пошагываясь вышел на дорогу…
Через два дня Маркелов был на своем аэродроме. Но нашего полка там не было, он перебазировался. Оставалось несколько человек из батальона обслуживания. С ними он нашел полк.
– Вот так все и было, – закончил Николай рассказ о своей «одиссее». – Теперь снова летаю…
В волосах двадцатитрехлетнего летчика я приметил седину, карие глаза смотрели задумчиво и строго. Казалось, в них отражается отблеск виденного им пожара. Закончив рассказ, Маркелов задумался, очевидно, вспоминал пережитое. После побега из плена лейтенант Маркелов воевал с какой-то особой злостью, в боях проявлял отчаянную храбрость, атаковал противника смело и решительно, Число его боевых вылетов подходило уже к сотне. Сотый, юбилейный, вылет был одним из самых трудных. Состоялся он в Крыму весной 1944 года, о нем я еще расскажу.
Я находился в родном полку уже неделю. Все ждал решения командира дивизии о моем назначении. Командование полка старалось уверить меня, что сумеет договориться с полковником Чумаченко. Но команда из штаба дивизии оказалась прямо-таки для военной поры неожиданной: старшего лейтенанта Пальмова направить в Дом отдыха! Готовится второй штурм вражеской обороны на реке Молочная, в полку на счету каждый летчик – и вдруг Дом отдыха!
Вскоре я понял, чьих это рук дело. «Доктор Карло», первый узнал о телеграмме и откровенно обрадовался ей.
– Нэ думай, дарагой, отказаться, – предупреждал Миколаишвили. – Все равно лэтать нэлзя! Рана заживьот – тогда можно. Война длинная, хватит и тэбэ.
Подполковник Смыков, стоило лишь мне усомниться в целесообразности отдыха в такое время, сразу перебил:
– Приказ ясен? Выполняй. Отдых – не безделье, а восстановление здоровья. Оно – тоже казенное имущество.
Пришлось отбыть в Таганрог, где размещался дом отдыха 8-й воздушной армии, для ремонта «казенного имущества». Там мы узнали об освобождении столицы Украины города Киева. Быстро пролетели дни отдыха и лечения. Здесь я услышал историю о двух летчиках-истребителях, которые по ошибке сели на вражеский аэродром. Когда заметили просчет, было поздно, они были окружены фашистами. Летчики отстреливались до последнего патрона, затем подожгли самолеты и погибли, но не сдались в плен. Свой полк я догнал уже за Мелитополем. Капитан Миколаишвили встретил меня сияющей улыбкой:
– Вижу – харашо отдохнул. Давай смотреть рана. После осмотра довольно сказал: – Еще неделька, и можно лэтать…
Стоял конец ноября, готовился удар по фашистской обороне на Никопольском плацдарме. Штурман полка Герой Советского Союза майор Лобанов сделал со мной несколько тренировочных полетов на «спарке» и дал «добро» на включение в состав боевой группы. Перед этим вылетом я волновался, как новичок. И не удивительно. Ведь почти четыре месяца не был над линией фронта, не чувствовал в груди того холодка, который ощущаешь, когда видишь летящую навстречу трассу огня. Все это время самой страшной опасностью для меня была толстая игла в руках медсестры. Как и положено в авиации, в первый вылет после перерыва я шел ведомым. Ведущим у меня был Александр Карпов. Он ободряюще говорил:
– Держись, Вася, моего хвоста, а все остальное – по старой методе.
Стояла хмурая осенняя погода, десятибалльная белесая облачность прижимала нас к земле. Еле просматривался мутный горизонт, а под крылом белела припорошенная снегом запорожская степь. Карпов вел группу уверенно, сразу чувствовалось – летчик с хорошим опытом. Ведь он все эти четыре месяца был в боях и обогнал меня в количестве вылетов, которое уже приближалось к сотне. Слева показался поселок Новорубановка. Где-то рядом – фронтовая полоса. Заметно нарастает волнение, в первом боевом вылете я чувствовал себя спокойнее.
Присматриваюсь к земле: что там? В кабине самолета, заполненного моторным гулом, звуков боя не слышно. О ходе его можно судить лишь по следам огня да по видимым разрывам и воронкам. Карпов тоже смотрит на землю, водит головой то влево, то вправо – ищет цель. Вот вырисовываются очертания траншей. Ага, это линия фронта. Но почему не стреляют зенитки? Иногда прямо-таки хочется, чтобы они заявили о себе. Ну вот и напросился: слева брызнула трасса красных шаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Рядом догорал самолет, и в нем Толя Баранский, убитый во время атаки. Гитлеровцы отобрали у советского летчика пистолет, опорожнили карманы, посадили его в машину, полную автоматчиков, и повезли. Долго ехали в колонне отступавших войск. Маркелов чувствовал себя плохо: болели все кости, от ожогов прямо-таки пылала спина, туманилась голова. Колонна остановилась в небольшом селе Анастасиевка. Здесь находился какой-то штаб, и Маркелова повели на допрос.
Фашистский офицер интересовался аэродромом штурмовиков, количеством самолетов в полку, позывными радиостанций. Летчик молчал. Боль не проходила, но яснее стала голова. Офицер терял терпение, переводчик стал ругаться. И вот в русский и немецкий говор, в грубые голоса вдруг стремительно ворвался все нарастающий гул, от которого сильнее забилось сердце. Маркелов сразу определил – летят родные «илы». Как он обрадовался им! В один миг хата опустела, гитлеровцы бросились врассыпную. Ударили «эрликоны», послышались взрывы бомб. Летчик выскочил из хаты. Вокруг рвались эрэсы.
«Нет, шалишь, свои не убьют», – решил Маркелов, осматриваясь. Фашисты все попрятались, на улице горели две машины, метрах в пятидесяти на привязи металась лошадь. Не чувствуя в спешке боли, летчик добежал до коновязи, вскочил в седло и рванулся в поле. Вслед раздались автоматные очереди, лошадь споткнулась, и Маркелов кубарем полетел через ее голову. На счастье, рядом оказались заросли кукурузы, он ползком добрался до них. А над головой гудели краснозвездные штурмовики, они словно прикрывали отход своего побратима. Потом собрались «на змейке» и бреющим ушли на восток. Наступила тишина. Летчик забрался в глубь кукурузного поля и прислушался. По дороге возобновился поток машин, раздавались немецкие команды, перебранка водителей. Все тело ломило, боль от ожогов становилась нетерпимой, хотелось кричать, но он только крепче сцепил зубы. Постепенно нервное напряжение спало, и незаметно для себя он уснул. Проснулся от сильного озноба, зуб на зуб не попадал. На востоке загоралась заря. Жаль – потерял ночь. Решил двигаться навстречу фронту. Пока выбрался из кукурузы, немного согрелся. Залег в бурьяне рядом с дорогой и стал наблюдать. Прошло несколько машин с артиллерией, послышался топот ног. В одежде людей показалось что-то знакомое, но боялся ошибиться. И вдруг русский голос:
– Лейтенанта Егорова к комбату!
Летчик поднялся и пошагываясь вышел на дорогу…
Через два дня Маркелов был на своем аэродроме. Но нашего полка там не было, он перебазировался. Оставалось несколько человек из батальона обслуживания. С ними он нашел полк.
– Вот так все и было, – закончил Николай рассказ о своей «одиссее». – Теперь снова летаю…
В волосах двадцатитрехлетнего летчика я приметил седину, карие глаза смотрели задумчиво и строго. Казалось, в них отражается отблеск виденного им пожара. Закончив рассказ, Маркелов задумался, очевидно, вспоминал пережитое. После побега из плена лейтенант Маркелов воевал с какой-то особой злостью, в боях проявлял отчаянную храбрость, атаковал противника смело и решительно, Число его боевых вылетов подходило уже к сотне. Сотый, юбилейный, вылет был одним из самых трудных. Состоялся он в Крыму весной 1944 года, о нем я еще расскажу.
Я находился в родном полку уже неделю. Все ждал решения командира дивизии о моем назначении. Командование полка старалось уверить меня, что сумеет договориться с полковником Чумаченко. Но команда из штаба дивизии оказалась прямо-таки для военной поры неожиданной: старшего лейтенанта Пальмова направить в Дом отдыха! Готовится второй штурм вражеской обороны на реке Молочная, в полку на счету каждый летчик – и вдруг Дом отдыха!
Вскоре я понял, чьих это рук дело. «Доктор Карло», первый узнал о телеграмме и откровенно обрадовался ей.
– Нэ думай, дарагой, отказаться, – предупреждал Миколаишвили. – Все равно лэтать нэлзя! Рана заживьот – тогда можно. Война длинная, хватит и тэбэ.
Подполковник Смыков, стоило лишь мне усомниться в целесообразности отдыха в такое время, сразу перебил:
– Приказ ясен? Выполняй. Отдых – не безделье, а восстановление здоровья. Оно – тоже казенное имущество.
Пришлось отбыть в Таганрог, где размещался дом отдыха 8-й воздушной армии, для ремонта «казенного имущества». Там мы узнали об освобождении столицы Украины города Киева. Быстро пролетели дни отдыха и лечения. Здесь я услышал историю о двух летчиках-истребителях, которые по ошибке сели на вражеский аэродром. Когда заметили просчет, было поздно, они были окружены фашистами. Летчики отстреливались до последнего патрона, затем подожгли самолеты и погибли, но не сдались в плен. Свой полк я догнал уже за Мелитополем. Капитан Миколаишвили встретил меня сияющей улыбкой:
– Вижу – харашо отдохнул. Давай смотреть рана. После осмотра довольно сказал: – Еще неделька, и можно лэтать…
Стоял конец ноября, готовился удар по фашистской обороне на Никопольском плацдарме. Штурман полка Герой Советского Союза майор Лобанов сделал со мной несколько тренировочных полетов на «спарке» и дал «добро» на включение в состав боевой группы. Перед этим вылетом я волновался, как новичок. И не удивительно. Ведь почти четыре месяца не был над линией фронта, не чувствовал в груди того холодка, который ощущаешь, когда видишь летящую навстречу трассу огня. Все это время самой страшной опасностью для меня была толстая игла в руках медсестры. Как и положено в авиации, в первый вылет после перерыва я шел ведомым. Ведущим у меня был Александр Карпов. Он ободряюще говорил:
– Держись, Вася, моего хвоста, а все остальное – по старой методе.
Стояла хмурая осенняя погода, десятибалльная белесая облачность прижимала нас к земле. Еле просматривался мутный горизонт, а под крылом белела припорошенная снегом запорожская степь. Карпов вел группу уверенно, сразу чувствовалось – летчик с хорошим опытом. Ведь он все эти четыре месяца был в боях и обогнал меня в количестве вылетов, которое уже приближалось к сотне. Слева показался поселок Новорубановка. Где-то рядом – фронтовая полоса. Заметно нарастает волнение, в первом боевом вылете я чувствовал себя спокойнее.
Присматриваюсь к земле: что там? В кабине самолета, заполненного моторным гулом, звуков боя не слышно. О ходе его можно судить лишь по следам огня да по видимым разрывам и воронкам. Карпов тоже смотрит на землю, водит головой то влево, то вправо – ищет цель. Вот вырисовываются очертания траншей. Ага, это линия фронта. Но почему не стреляют зенитки? Иногда прямо-таки хочется, чтобы они заявили о себе. Ну вот и напросился: слева брызнула трасса красных шаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71