Радовался я потому, что это было похоже на неспешное путешествие из моего детства.
Стая не торопится – осенью мойли, нагулявшие жир, неповоротливы, олени, задерживаемые своими оленятами, не могут быстро уходить от нашего преследования, защищая своих детенышей. Еды вволю, дожди пойдут еще нескоро. Ты можешь играть со своими друзьями, бежать по лесу, дыша полной грудью, и каждый миг чувствовать, что ты – живой, что с каждым ударом твоего сердца, с каждым толчком крови по жилам твое тело растет, ты растешь. Прислушиваясь к многообразию звуков весеннего леса ты иногда слышишь, как растет трава, как шепчутся на непонятном древнем языке деревья, и даже как летят в небе белоснежные перья облаков.
Человек протянул мне кусок мяса, лежащий на широком листе. От мяса поднимался пар.
– Попробуешь, Белый?
– Спасибо.
Он положил лист передо мной на траву:
– Лучше немного подождать – мясо все еще горячее.
Он встал на ноги и смущенно посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу.
– Я – всё еще ваш пленник?
– Конечно же нет, Илай. Ты наш гость.
– Значит, я могу ненадолго уединиться вон в тех кустах?
Я, недоумевая посмотрел на него, и попытался уловить его эмоции. Поняв, в чем дело, мне стало смешно. У нас для этого есть слово, которое невозможно точно перевести на язык людей. Это приблизительно можно сказать так: «отдать земле». Человек так смущался этого, почти стыдился. Интересно…
– Конечно, не стесняйся.
Он кивнул, улыбаясь, и быстрым шагом скрылся в кустах.
Люди – странные. Эта их «улыбка» или «слезы» – не поймешь, зачем они им нужны. К улыбке мне пришлось привыкать – поначалу мне казалось, что Илай скалит на меня зубы. Потом я понял, что улыбка – это выражение радости, доброго расположения к собеседнику. Я понял, что люди плачут от горя или от боли. Там, на холме, Илай плакал оттого, что мы убили его друзей.
Если бы я только мог вернуть их к жизни, если бы я только мог…
* * *
Илайджа вернулся к волкам, лежащим на поляне, и, облегченно вздохнув, опустился на траву рядом с Белым.
«Полегчало?»
Охотник смущенно кивнул:
– Спасибо, что вы больше не считаете меня пленником.
«Тебе незачем благодарить».
Илайджа немного помолчал, сомневаясь – говорить ли Белому о пленном волке?
«Что тебя беспокоит?»
– Мы взяли в плен одного из ваших, еще весной, когда вы напали на людей, работавших в лесу.
Белый закрыл глаза.
«Вы убили его?»
– Нет, нет, что ты! Наши ученые пытались поговорить с ним. Они не делали ему ничего плохого. Они хорошо с ним обращаются, кормят и поят.
«Он что-нибудь говорил? Общался с вами, как я говорю с тобой?»
– Нет, я не слышал, чтобы он говорил с кем-нибудь. Я знаю, что он отказался от любого общения с нами.
Белый молчал.
– Прости меня, я не мог раньше рассказать о вашем друге.
«Ничего», – ответил волк.
– Когда я расскажу всё, наши тут же его отпустят, клянусь!
«Я верю тебе. Не страдай – тут ты ничего не исправишь. Ты ведь не вождь вашего племени».
– Нет, я – простой охотник, я даже не солдат.
«Вот видишь. Поговорим о чем-нибудь другом?»
– Тебе понравилось мясо?
«Я съел немного, но оно мне не очень понравилось – мы любим свежее мясо с кровью, прости».
– Ничего, – улыбнулся Илайджа, – у каждого свои привычки.
«Да», – наклонил голову в почти человеческом жесте согласия Белый. «Нам пора идти».
– Вы ведь охотитесь, в основном, ночью? – спросил Илайджа, старательно затаптывая догорающие угли костра.
«Да, но дневной свет для нас не помеха. Мы охотимся и днем, и ночью, в зависимости от обстоятельств».
– А это ничего, что я не могу идти также быстро, как вы?
«Нет. Мы идем медленно, потому что нам некуда спешить – твои люди вряд ли снова покинут Пустошь, опасаясь, что мы нападем на них».
– Вы же не собираетесь этого делать?
«Нет. Я приказал своему племени отступить и не вступать в бой с вами».
– Спасибо.
«Не за что. А идем мы медленно еще и потому, что я хочу показать тебе наши земли, наш лес. Я хочу, чтобы ты рассказал своим, что здесь хватит места для всех».
– Я обязательно расскажу, Белый…
…Две недели непрерывной работы, две недели сумасшедшего напряжения. Две недели снайперы напряженно всматриваются в оптические прицелы, каждую секунду ожидая нападения. Четыре пулеметных расчета, сменяющиеся каждые четыре часа, постоянно держат лес под прицелом. Позади них, на холме, стучат молотки, вбивая блестящие длинные гвозди, и топоры, обтесывающие бревна. Из каждого окна, из каждой щели торчат стволы винтовок и пулеметов. Под каждым окном в наспех сколоченных ящиках лежат, дожидаясь своего часа, гранаты. На крыше, рядом с позициями снайперов, лежат, прикрытые брезентом, громоздкие аккумуляторы Верховина. Излучатель, или бластер, как назвал свое изобретение Мазаев, всё еще лежит в своем металлическом ящике, похожем на сейф.
Две недели повторяющихся выходов в эфир, две недели, сливающиеся в непрерывную череду сменяющихся дней и ночей. Две недели не видно волков. Почему?…
Две недели напряженных тренировок. Узкая поляна полигона «беспилотчиков» изрыта воронками от попаданий бомб-имитаторов. Контейнеры, из когда-то белой (теперь уже темно-серой) ударопрочной пластмассы, теперь уже не напоминают кубики детского конструктора. Скорее, они напоминают гигантские игрушки в руках глупых детей-великанов, швыряющих их как попало, не думая.
Система наведения отлажена на все сто процентов. Теперь нет нужды в корректировщике. Дэвид Варшавский становится одним из пилотов, он, также как и остальные, ведет мини-дирижабль, выбирает боевой курс, вводит поправки на ветер, сбрасывает пока безобидный груз имитаторов. Пока еще безобидный… Так же, как и остальные «беспилотчики», он каждую ночь про себя молится, чтобы не было дождя.
А в арсенале идет совсем другая работа.
Арсенал находится на минус первом уровне Башни, в помещениях с очень толстыми стенами, под потолком которых постоянно горят местные светильники, на всякий случай забранные мелкоячеистой проволочной сеткой. Двери арсенала изготовлены из особо прочной армированной стали. Когда-то они были дверями грузового отсека одного из транспортов. Теперь в них врезан электронный замок с цифровым кодом.
В арсенале – несколько комнат, в одной на стеллажах находятся патроны, во второй комнате – запасное оружие, в третьей – взрывчатка. Во всех этих комнатах постоянно поддерживается нужная для хранения такого опасного содержимого температура, влажность и состав воздуха. Здесь сухо и немного холодно, но только немного, потому что нельзя, чтобы конденсировалась влага.
В четвертом помещении работает Швед. На дверях из той же стали – черно-красная надпись: «Помещение с повышенной взрывоопасностью! Соблюдать осторожность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Стая не торопится – осенью мойли, нагулявшие жир, неповоротливы, олени, задерживаемые своими оленятами, не могут быстро уходить от нашего преследования, защищая своих детенышей. Еды вволю, дожди пойдут еще нескоро. Ты можешь играть со своими друзьями, бежать по лесу, дыша полной грудью, и каждый миг чувствовать, что ты – живой, что с каждым ударом твоего сердца, с каждым толчком крови по жилам твое тело растет, ты растешь. Прислушиваясь к многообразию звуков весеннего леса ты иногда слышишь, как растет трава, как шепчутся на непонятном древнем языке деревья, и даже как летят в небе белоснежные перья облаков.
Человек протянул мне кусок мяса, лежащий на широком листе. От мяса поднимался пар.
– Попробуешь, Белый?
– Спасибо.
Он положил лист передо мной на траву:
– Лучше немного подождать – мясо все еще горячее.
Он встал на ноги и смущенно посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу.
– Я – всё еще ваш пленник?
– Конечно же нет, Илай. Ты наш гость.
– Значит, я могу ненадолго уединиться вон в тех кустах?
Я, недоумевая посмотрел на него, и попытался уловить его эмоции. Поняв, в чем дело, мне стало смешно. У нас для этого есть слово, которое невозможно точно перевести на язык людей. Это приблизительно можно сказать так: «отдать земле». Человек так смущался этого, почти стыдился. Интересно…
– Конечно, не стесняйся.
Он кивнул, улыбаясь, и быстрым шагом скрылся в кустах.
Люди – странные. Эта их «улыбка» или «слезы» – не поймешь, зачем они им нужны. К улыбке мне пришлось привыкать – поначалу мне казалось, что Илай скалит на меня зубы. Потом я понял, что улыбка – это выражение радости, доброго расположения к собеседнику. Я понял, что люди плачут от горя или от боли. Там, на холме, Илай плакал оттого, что мы убили его друзей.
Если бы я только мог вернуть их к жизни, если бы я только мог…
* * *
Илайджа вернулся к волкам, лежащим на поляне, и, облегченно вздохнув, опустился на траву рядом с Белым.
«Полегчало?»
Охотник смущенно кивнул:
– Спасибо, что вы больше не считаете меня пленником.
«Тебе незачем благодарить».
Илайджа немного помолчал, сомневаясь – говорить ли Белому о пленном волке?
«Что тебя беспокоит?»
– Мы взяли в плен одного из ваших, еще весной, когда вы напали на людей, работавших в лесу.
Белый закрыл глаза.
«Вы убили его?»
– Нет, нет, что ты! Наши ученые пытались поговорить с ним. Они не делали ему ничего плохого. Они хорошо с ним обращаются, кормят и поят.
«Он что-нибудь говорил? Общался с вами, как я говорю с тобой?»
– Нет, я не слышал, чтобы он говорил с кем-нибудь. Я знаю, что он отказался от любого общения с нами.
Белый молчал.
– Прости меня, я не мог раньше рассказать о вашем друге.
«Ничего», – ответил волк.
– Когда я расскажу всё, наши тут же его отпустят, клянусь!
«Я верю тебе. Не страдай – тут ты ничего не исправишь. Ты ведь не вождь вашего племени».
– Нет, я – простой охотник, я даже не солдат.
«Вот видишь. Поговорим о чем-нибудь другом?»
– Тебе понравилось мясо?
«Я съел немного, но оно мне не очень понравилось – мы любим свежее мясо с кровью, прости».
– Ничего, – улыбнулся Илайджа, – у каждого свои привычки.
«Да», – наклонил голову в почти человеческом жесте согласия Белый. «Нам пора идти».
– Вы ведь охотитесь, в основном, ночью? – спросил Илайджа, старательно затаптывая догорающие угли костра.
«Да, но дневной свет для нас не помеха. Мы охотимся и днем, и ночью, в зависимости от обстоятельств».
– А это ничего, что я не могу идти также быстро, как вы?
«Нет. Мы идем медленно, потому что нам некуда спешить – твои люди вряд ли снова покинут Пустошь, опасаясь, что мы нападем на них».
– Вы же не собираетесь этого делать?
«Нет. Я приказал своему племени отступить и не вступать в бой с вами».
– Спасибо.
«Не за что. А идем мы медленно еще и потому, что я хочу показать тебе наши земли, наш лес. Я хочу, чтобы ты рассказал своим, что здесь хватит места для всех».
– Я обязательно расскажу, Белый…
…Две недели непрерывной работы, две недели сумасшедшего напряжения. Две недели снайперы напряженно всматриваются в оптические прицелы, каждую секунду ожидая нападения. Четыре пулеметных расчета, сменяющиеся каждые четыре часа, постоянно держат лес под прицелом. Позади них, на холме, стучат молотки, вбивая блестящие длинные гвозди, и топоры, обтесывающие бревна. Из каждого окна, из каждой щели торчат стволы винтовок и пулеметов. Под каждым окном в наспех сколоченных ящиках лежат, дожидаясь своего часа, гранаты. На крыше, рядом с позициями снайперов, лежат, прикрытые брезентом, громоздкие аккумуляторы Верховина. Излучатель, или бластер, как назвал свое изобретение Мазаев, всё еще лежит в своем металлическом ящике, похожем на сейф.
Две недели повторяющихся выходов в эфир, две недели, сливающиеся в непрерывную череду сменяющихся дней и ночей. Две недели не видно волков. Почему?…
Две недели напряженных тренировок. Узкая поляна полигона «беспилотчиков» изрыта воронками от попаданий бомб-имитаторов. Контейнеры, из когда-то белой (теперь уже темно-серой) ударопрочной пластмассы, теперь уже не напоминают кубики детского конструктора. Скорее, они напоминают гигантские игрушки в руках глупых детей-великанов, швыряющих их как попало, не думая.
Система наведения отлажена на все сто процентов. Теперь нет нужды в корректировщике. Дэвид Варшавский становится одним из пилотов, он, также как и остальные, ведет мини-дирижабль, выбирает боевой курс, вводит поправки на ветер, сбрасывает пока безобидный груз имитаторов. Пока еще безобидный… Так же, как и остальные «беспилотчики», он каждую ночь про себя молится, чтобы не было дождя.
А в арсенале идет совсем другая работа.
Арсенал находится на минус первом уровне Башни, в помещениях с очень толстыми стенами, под потолком которых постоянно горят местные светильники, на всякий случай забранные мелкоячеистой проволочной сеткой. Двери арсенала изготовлены из особо прочной армированной стали. Когда-то они были дверями грузового отсека одного из транспортов. Теперь в них врезан электронный замок с цифровым кодом.
В арсенале – несколько комнат, в одной на стеллажах находятся патроны, во второй комнате – запасное оружие, в третьей – взрывчатка. Во всех этих комнатах постоянно поддерживается нужная для хранения такого опасного содержимого температура, влажность и состав воздуха. Здесь сухо и немного холодно, но только немного, потому что нельзя, чтобы конденсировалась влага.
В четвертом помещении работает Швед. На дверях из той же стали – черно-красная надпись: «Помещение с повышенной взрывоопасностью! Соблюдать осторожность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82