Два выстрела, один за другим, свалили его. Третий уже был послан неподвижному телу ребёнка.
Прохор чувствовал, как дрожит лежащая на его запястье рука агронома.
Женщина стояла как изваяние. Её голова была откинута, неподвижный взгляд — устремлён в небо, залитое алым заревом заката.
— Теперь говори! — крикнул немец. Раскинув руки, словно для распятия, женщина судорожно выдавила:
— Вы зверьё… вы стали бы его мучить, чтобы заставить говорить… он умер легко, мой мальчик.
Её голова бессильно поникла, руки упали, как крылья подстреленной птицы.
Немцы поволокли её к деревне.
Когда вдали затих стук мотоциклеток, Прохор почувствовал, что у него совершенно затекла рука, сдавленная агрономом. Светло-голубые глаза партизана были устремлены туда, где на фоне алого горизонта темнели крутые крыши избушек…
На рассвете они улетели…
— Как ты мог это выдержать? — удивлённо спросил я Прохора.
— Если бы рядом со мною не было этого маленького человека в очках, я… сорвал бы задание, — сказал Прохор и закрыл глаза. — Иди-ка, дай мне поспать.
Я вышел из землянки, хотя и видел, что глаза его по-прежнему открыты и едва ли он собирается спать.

1 2