Непоправимо испорчен был драгоценный портрет семьи.
Художник вздохнул и машинально начал писать поверх предыдущей картины. На алом фоне полотна появилось множество глаз - живых, любопытных, горящих детских и прижмуренных стариковских, огромных девичьих и хитроватых женских очей, затем художник нарисовал узлы, перины, красные цветастые юбки и черно-алые шали, окна с нагромождением кастрюль и банок, изобразил медный самовар, уже горячий, стоящий на полу на белой скатерти, и множество красных чашек вокруг него, а также груду золотых баранок, тарелку с малиновой карамелью, банку соленых огурцов, груду нарезанного черного хлеба и заварочный чайник, алый с золотом, литра на три.
На одном полотне разместилась вся бесхитростная, бедная кочевая жизнь - все было на виду, но еще столько же оставалось внутри.
- А меня, а меня! - вопили дети, и художник щедро рисовал каждого, и население квартиры всем кагалом толпилось вокруг.
Он так увлекся, что не замечал времени.
Когда картина была уже почти закончена, художник услышал за спиной, в отдалении, испуганный плач. Обернувшись, он увидел, что комната, в которой он рисовал, опустела, а в дальнем углу, под стеной, сидит маленькая девочка с младенцем на руках и рыдает. Живописец понял, что она обижена, и тут же нашел место и для этой малышки. Он нарисовал ее юбки, бусы, слезы, черные слипшиеся кудри, худые ручки, которыми она прижимала к животу мирно спящего крошечного младенца - и его розовые щеки, черные густые ресницы, темный пух на кукольно-маленькой голове.
Когда художник перенес эту пару на полотно, в квартире воцарилась гулкая тишина.
Теперь, вытерев кисти, художник огляделся вокруг. Было пусто. Девочка с ребенком исчезла.
Только в углу еще лежал узел, из которого блестела кружевная крышечка самовара.
Художник, превозмогая себя, нарисовал внизу, в углу, и этот самовар в пестром платке.
Теперь можно было спокойно вздохнуть.
Художник прошелся по комнатам и вдруг обнаружил, что этого последнего платка с самоваром нет на месте.
Видимо, люди умчались и унесли с собой все. Испугались, что ли, что их рисуют?
Художник сходил проверил, закрыли ли за собой дверь его гости, и для верности еще задвинул внутренний засов.
Квартира была совершенно пуста, валялся только мелкий житейский мусор, да еще из ванной несся знакомый храп со свистом и стонами.
Художник открыл дверцу, увидел там могучего Рому, который спал в ванне на груде перин в полном обмундировании животом вверх.
- Слона-то я и не приметил! - воскликнул художник и помчался писать Рому.
Рома уместился у него на полотне поверх груды узлов над роялем.
Работа шла на удивление легко, десяток мазков - и спящий вождь своего племени предстал во всей своей красе, как бы паря над народом.
Закончив картину, художник заглянул в ванную проверить, все ли получилось.
Высокое ложе Ромы опустело.
Проверив засов на двери, наш живописец убедился, что никто не выходил из квартиры.
На окнах были все те же решетки.
Художник сел на пол и по-настоящему испугался. Кочевой народ ушел в его картину?
Тогда где те, другие, - тетка с батоном на углу Сивцева Вражка, колченогая бабушка в оранжевом халате у дверей булочной? Где семья с пятью собаками и котом? Там, где бродячее племя?
Художник давно подозревал, что те, кого он рисует, как-то растворяются, плошают, выцветают, что ли, после того как картина бывает закончена. Розы вянут, люди бледнеют, небо линяет, оно уже явно не то сияющее небо, которое горело над улицей два часа назад.
И автор тайно гордился, что только на его картинах сохраняется свет, и этот свет всегда можно увидеть, ощутить снова... И семейство с собаками он рисовал, чтобы оставить его жить вечно, и переулочек с булочной, и своих кочевников.
А завтра будет новый день, так он считал раньше, новое солнце и другие обстоятельства, у Бога всего много. Все вернется, не вернется только то, что уже было однажды написано на холсте, всего и забот.
Но теперь, после исчезновения самовара и Ромы, сами собой возникали ужасные мысли и подозрения.
Этот холст и краски - не дар ли страшного Старого Товарища?
Иногда самые безобидные вещи убивают, если ими орудуют злодеи.
Что уж говорить о таком сложном деле как рисование, с помощью которого живописец может остановить мгновенье и сделать бессмертным любого человека! А сам может погибнуть как собака под забором, в позоре, нищете и безумии! Спросите историков - они много знают подобных случаев.
В ужасе смотрел художник на свою картину, и с картины смотрело на него семейство, которое он, может быть, убил.
Печальные черные глаза как будто просили его о чем-то.
Мигом собрав краски в мольберт и прихватив картину, художник помчался как ветер на улицу и дальше, дальше, к знакомому переулку, к булочной...
Он не нашел этого места.
Шел какой-то вселенский ремонт, вместо мостовой зияла как бы преисподняя, везде громоздились механизмы, заборы, кучи земли.
Стоя над этой свежей могилой, в которую ушел его любимый переулок, художник дрожал: он понял, что такое был подарок Старого Товарища. Ничто, нарисованное на холсте, больше не вернется. Все. Миру приходит конец. Сколько еще таких холстов и мольбертов рассует по магазинам Старый Товарищ, сколько художников по дешевке купит эти орудия смерти...
Значит, нельзя выбрасывать холст и краски.
И художник потащился со своим смертоносным грузом вдаль по городу. Он хотел найти то место, где ему всучили эти опасные дары.
Он шел и шел, то и дело ему преграждали путь свежие развалины, среди которых хлопотали огромные, как звероподобные ящеры, механизмы.
Он хотел встретить Извосю и договориться с этим Старым Товарищем, чтобы тот взял обратно свое "оборудование" в чистом виде, а то, что было нарисовано на холстах, вернул бы в жизнь.
Художник собирался предложить жадному Извосе свою квартиру - все равно нечем платить адвокату.
Или пусть берет тогда жизнь, зачем жить, если хроменькая девушка Вера погибла вместе со своей семьей?
Наконец художнику Игорю показалось, что он добрался до проклятого места - зрительная память у него была прекрасной. Вот здесь кончалась улица, здесь стоял дом и забор...
Но теперь тут возвышался настоящий дворец - с башней этажей в пять, с балконами, красной черепичной крышей и глухим забором вокруг, снабженным колючей проволокой.
Художник попытался позвонить в железную дверку, вмурованную в стену, но ему ответили только собаки. Сколько раз он нажимал кнопку, столько раз ужасно взлаивали псы, как будто их пытали током.
Дом хранил молчание, все было неподвижно.
Машинально, по своей всегдашней привычке, художник Игорь снял с плеча мольберт, установил его, раскрыл, выдавил краску из тюбиков, налил скипидара в чашечку, поставил проклятый холст и начал писать поверх прежней картины.
1 2 3 4 5 6 7