А если вам вдумываться не хочется, закройте данную книгу, возьмите другую, поинтереснее, или смотрите мультики по телевизору. Спасибо за внимание, уважаемые читатели, пошли, как говорится, дальше.
Но прежде вернёмся немного назад, во вчерашний день, несколько событий которого остались мною неосвещенными.
Нам, к примеру, необходимо узнать, чем закончился разговор Вовика и воспитанной девочки Вероники, у которой вся голова в разноцветных бантиках.
Помните, она просила его дать честное слово, что он её никогда нигде и ни за что не подведёт, и мальчик надолго замолчал?
А после долгого молчания он медленно и неуверенно произнес:
– Я бы дал честное-пречестное слово, если бы знал, кто ты такая.
– Чтобы наш разговор, который вполне может оказаться последним, не был бесконечным и безрезультатным, слушайте внимательно, – строго сказала воспитанная девочка Вероника. – Если вы действительно намереные спасти меня от грозящей опасности, приходите сюда ровно к двенадцати дня. Не явитесь – это будет означать, и я тому не удивлюсь, что моя несчастная судьба вас ни капельки не беспокоит, даже не волнует! – И воспитанная девочка Вероника стала отдаляться от Вовика обиженной, но вместе с тем и независимой походкой, однако все разноцветные бантики на её голове покачивались насмешливо и даже с долей презрения.
Сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, Вовик ненавидел воспитанную девочку Веронику и тоже презирал её. Но страдал от этого! Конечно, и упоминать, наверное, не стоит, что сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, он был убежден, что завтра сюда не придёт, и вообще… Восемь минут промелькнули, и он уже мечтал, чтобы завтра наступило как можно быстрее.
А что делать до завтра? Известно, что! Можно вот так столбом стоять и думать, и размышлять, и гадать, и соображать, кто она такая… Но Вовик уже знал, что думать, размышлять и гадать о ней бесполезно. Он стал ещё краснощёчее, потом стал краснолицым, а затем и красношеим, уши побагровели: Робке-Пробке, она ведь… нравится! А он ей?! А она – ему, Вовику?!?!?! Он почти мгновенно побледнел… Стыд и страх прямо-таки не охватили, а сдавили его, и он не двигался с места лишь потому, что всё его сдавленное стыдом и страхом существо стремилось лететьв шестнадцатую квартиру – будь что будет!.. Однако ноги не послушались, будто понятия не имели о стремлении их владельца, а сами направились в другой подъезд и стали подниматься (вернее, поднимать Вовика) по лестнице.
Он смутно сообразил, что делает доброе дело – идёт помогать Григорию Григорьевичу. Это смутное соображение несколько прояснилось и освободило, частично, конечно, Вовика от наитягчайших ощущений и переживаний. И, ни на секунду не забывая о воспитанной девочке Веронике, он был способен уже думать а другом. Ему надо было, обязательно и необходимо, увидеть Иллариона Венедиктовича. А сделать это можно было, кстати, лишь при помощи Григория Григорьевича.
– Он ушёл, мальчик, примерно с полчаса назад, – сообщила Анастасия Георгиевна с заплаканным лицом и плачущим голосом. – Они ушли… Он и она, Джульетточка! Посидите, пожалуйста, со мной, мальчик! Вас ведь, кажется, зовут Вовиком? Побудьте со мной, пожалуйста, если можно! Я в такой тоске, в таком горе, в такой, стыдно признаться, ревности… Никогда бы не поверила, что мое сокровище способно столь неожиданно разлюбить меня!
И как бы ни просила Вовика Анастасия Георгиевна, он ушёл бы. Но тут он услышал:
– Знаете, во всём нашем огромном доме меня понимает в смысле моих отношений с Джульетточкой только один человек – милая, очень, очень, очень воспитанная девочка Вероника!
– Вероника?! – так обрадовался, обезумел, ошалел Вовик, что не прошёл, а пробежал на кухню, куда жестом пригласила его хозяйка. – Вы её знаете?!
– О! Я счастлива знакомством с ней. Присаживайтесь, Вовик, пожалуйста. Хотите чаю?
– Ещё как хочу! А она…
– Понимаете, все её считают злой, непослушной, неискренней, удивляются, как я могу общаться с ней, даже презирают меня за это. Но она ведь такая маленькая…
– Про неё ещё говорят, что она лживая, – осторожно сказал Вовик, разомлевший от счастья.
– На неё возвели столько клеветы, особенно её бабушка Ирэна! А она… – Анастасия Георгиевна молитвенно сложила руки на груди. – Вам, Вовик, она, видимо, понравилась, да?
– Да… – И Вовик не услышал собственного голоса: ведь он впервые откровенно признался в этом не только самому себе, но и постороннему человеку.
– Я сразу заметила ваше высокое и прекрасное чувство! – восхитилась Анастасия Георгиевна. – Такой нам больше не найти! Я принесу варенье. Вас не шокирует, что я принимаю вас на кухне? Я просто привыкла быть здесь с самыми близкими. И с НЕЙ мы здесь провели немало счастливейших, незабываемейших часов….
Она ушла, а Вовик вскочил, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать и не заорать от внезапного счастья. Ведь подумать только: Вероника – милая, очень, очень, очень воспитанная девочка!!!!! Все на неё клевещут!!!!!!!!Особенно бабушка Ирэна! Особенно!.. И, конечно, ОНА ему сразу понравилась… Вовик, обессиленный, сел.
– Я ужасно довольна, у меня просто нет слов благодарности за то, что вы полностью разделяете мое мнение о ней, – оживлённо и весело говорила, вернувшись на кухню с несколькими банками варенья в руках, Анастасия Георгиевна. – А ведь чего о ней только не наслышишься, правда, Вовик? Например, эта самая бабушка Ирэна упорно, с настойчивостью, достойной лучшего применения, распространяет слух, что наша любимица, дескать, блохастая…
– К… к… клевета! – с запинанием на первом звуке вырвалось у Вовика. – Нельзя так про человека!!!
– К… к… к… – Анастасия Георгиевна словно чем-то подавилась. – Какого человека??? Вы о ком?
– О Веронике, конечно… А вы?
– А я, конечно, о Джульетточке, – сверхразочарованно произнесла Анастасия Георгиевна. – А вы… а я-то думала… надеялась… черпала силы…
– Я тоже думал… – ещё более сверхразочарованно произнес Вовик. – Тоже надеялся… тоже черпал силы… Начали-то вы про Веронику…
Анастасия Георгиевна машинально взяла банки с вареньем и ушла, вернулась и, собирая со стола чашки и блюдца, спросила упавшим голосом:
– Значит, всё то хорошее, что вы утверждали, к Джульетточке не относится?
Конечно, обескураженному и, главное, совершенно сбитому с толку Вовику хотелось упрекнуть Анастасию Георгиевну, что всё-таки нельзя о собаченции говорить как о девочке, а о девочке-то и забыть! Но он помнил, ЧТО она сказала о милой, очень, очень, очень воспитанной девочке Веронике, и ответил:
– Всё хорошее относится и к Джульетточке.
Вот опять, уважаемые читатели, мне придётся прибегнуть к уже несколько раз использованной мною в нашем повествовании формуле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Но прежде вернёмся немного назад, во вчерашний день, несколько событий которого остались мною неосвещенными.
Нам, к примеру, необходимо узнать, чем закончился разговор Вовика и воспитанной девочки Вероники, у которой вся голова в разноцветных бантиках.
Помните, она просила его дать честное слово, что он её никогда нигде и ни за что не подведёт, и мальчик надолго замолчал?
А после долгого молчания он медленно и неуверенно произнес:
– Я бы дал честное-пречестное слово, если бы знал, кто ты такая.
– Чтобы наш разговор, который вполне может оказаться последним, не был бесконечным и безрезультатным, слушайте внимательно, – строго сказала воспитанная девочка Вероника. – Если вы действительно намереные спасти меня от грозящей опасности, приходите сюда ровно к двенадцати дня. Не явитесь – это будет означать, и я тому не удивлюсь, что моя несчастная судьба вас ни капельки не беспокоит, даже не волнует! – И воспитанная девочка Вероника стала отдаляться от Вовика обиженной, но вместе с тем и независимой походкой, однако все разноцветные бантики на её голове покачивались насмешливо и даже с долей презрения.
Сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, Вовик ненавидел воспитанную девочку Веронику и тоже презирал её. Но страдал от этого! Конечно, и упоминать, наверное, не стоит, что сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, он был убежден, что завтра сюда не придёт, и вообще… Восемь минут промелькнули, и он уже мечтал, чтобы завтра наступило как можно быстрее.
А что делать до завтра? Известно, что! Можно вот так столбом стоять и думать, и размышлять, и гадать, и соображать, кто она такая… Но Вовик уже знал, что думать, размышлять и гадать о ней бесполезно. Он стал ещё краснощёчее, потом стал краснолицым, а затем и красношеим, уши побагровели: Робке-Пробке, она ведь… нравится! А он ей?! А она – ему, Вовику?!?!?! Он почти мгновенно побледнел… Стыд и страх прямо-таки не охватили, а сдавили его, и он не двигался с места лишь потому, что всё его сдавленное стыдом и страхом существо стремилось лететьв шестнадцатую квартиру – будь что будет!.. Однако ноги не послушались, будто понятия не имели о стремлении их владельца, а сами направились в другой подъезд и стали подниматься (вернее, поднимать Вовика) по лестнице.
Он смутно сообразил, что делает доброе дело – идёт помогать Григорию Григорьевичу. Это смутное соображение несколько прояснилось и освободило, частично, конечно, Вовика от наитягчайших ощущений и переживаний. И, ни на секунду не забывая о воспитанной девочке Веронике, он был способен уже думать а другом. Ему надо было, обязательно и необходимо, увидеть Иллариона Венедиктовича. А сделать это можно было, кстати, лишь при помощи Григория Григорьевича.
– Он ушёл, мальчик, примерно с полчаса назад, – сообщила Анастасия Георгиевна с заплаканным лицом и плачущим голосом. – Они ушли… Он и она, Джульетточка! Посидите, пожалуйста, со мной, мальчик! Вас ведь, кажется, зовут Вовиком? Побудьте со мной, пожалуйста, если можно! Я в такой тоске, в таком горе, в такой, стыдно признаться, ревности… Никогда бы не поверила, что мое сокровище способно столь неожиданно разлюбить меня!
И как бы ни просила Вовика Анастасия Георгиевна, он ушёл бы. Но тут он услышал:
– Знаете, во всём нашем огромном доме меня понимает в смысле моих отношений с Джульетточкой только один человек – милая, очень, очень, очень воспитанная девочка Вероника!
– Вероника?! – так обрадовался, обезумел, ошалел Вовик, что не прошёл, а пробежал на кухню, куда жестом пригласила его хозяйка. – Вы её знаете?!
– О! Я счастлива знакомством с ней. Присаживайтесь, Вовик, пожалуйста. Хотите чаю?
– Ещё как хочу! А она…
– Понимаете, все её считают злой, непослушной, неискренней, удивляются, как я могу общаться с ней, даже презирают меня за это. Но она ведь такая маленькая…
– Про неё ещё говорят, что она лживая, – осторожно сказал Вовик, разомлевший от счастья.
– На неё возвели столько клеветы, особенно её бабушка Ирэна! А она… – Анастасия Георгиевна молитвенно сложила руки на груди. – Вам, Вовик, она, видимо, понравилась, да?
– Да… – И Вовик не услышал собственного голоса: ведь он впервые откровенно признался в этом не только самому себе, но и постороннему человеку.
– Я сразу заметила ваше высокое и прекрасное чувство! – восхитилась Анастасия Георгиевна. – Такой нам больше не найти! Я принесу варенье. Вас не шокирует, что я принимаю вас на кухне? Я просто привыкла быть здесь с самыми близкими. И с НЕЙ мы здесь провели немало счастливейших, незабываемейших часов….
Она ушла, а Вовик вскочил, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать и не заорать от внезапного счастья. Ведь подумать только: Вероника – милая, очень, очень, очень воспитанная девочка!!!!! Все на неё клевещут!!!!!!!!Особенно бабушка Ирэна! Особенно!.. И, конечно, ОНА ему сразу понравилась… Вовик, обессиленный, сел.
– Я ужасно довольна, у меня просто нет слов благодарности за то, что вы полностью разделяете мое мнение о ней, – оживлённо и весело говорила, вернувшись на кухню с несколькими банками варенья в руках, Анастасия Георгиевна. – А ведь чего о ней только не наслышишься, правда, Вовик? Например, эта самая бабушка Ирэна упорно, с настойчивостью, достойной лучшего применения, распространяет слух, что наша любимица, дескать, блохастая…
– К… к… клевета! – с запинанием на первом звуке вырвалось у Вовика. – Нельзя так про человека!!!
– К… к… к… – Анастасия Георгиевна словно чем-то подавилась. – Какого человека??? Вы о ком?
– О Веронике, конечно… А вы?
– А я, конечно, о Джульетточке, – сверхразочарованно произнесла Анастасия Георгиевна. – А вы… а я-то думала… надеялась… черпала силы…
– Я тоже думал… – ещё более сверхразочарованно произнес Вовик. – Тоже надеялся… тоже черпал силы… Начали-то вы про Веронику…
Анастасия Георгиевна машинально взяла банки с вареньем и ушла, вернулась и, собирая со стола чашки и блюдца, спросила упавшим голосом:
– Значит, всё то хорошее, что вы утверждали, к Джульетточке не относится?
Конечно, обескураженному и, главное, совершенно сбитому с толку Вовику хотелось упрекнуть Анастасию Георгиевну, что всё-таки нельзя о собаченции говорить как о девочке, а о девочке-то и забыть! Но он помнил, ЧТО она сказала о милой, очень, очень, очень воспитанной девочке Веронике, и ответил:
– Всё хорошее относится и к Джульетточке.
Вот опять, уважаемые читатели, мне придётся прибегнуть к уже несколько раз использованной мною в нашем повествовании формуле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81