Не хватало – ив XVI, и в XVII вв и позже – «мудрости» («инхенио») . Чем и объясняется явная дидактика и оттенок отвлеченности грасиановского «инхенио» при всей жизненной его неотложности для культуры Испании XVII в. – что так остро сознавали проницательные умы в Испании, в том числе Грасиан! Насколько испанская модель «Оракула» («Благоразумный») уступает по колориту, по масштабу (всеевропейскому, всечеловеческому), по реализму – французской модели «Максим», «Тщеславному»!
Различие морали Грасиана и Ларошфуко (а также и отношения каждого моралиста к объекту своей морали, к своему читателю) разительнее всего выступает даже не там, где они явно расходятся, а там, где как будто говорят буквально одно и то же, но тональность мысли, а значит, и ее смысл, пафос – противоположны: один проповедует, советует – как раз то, что другой обличает, разоблачает «Скрытность», которую в разных видах рекомендуют испанские «афоризмы», уловки, которые требуются игроку, дабы сбить с точку партнера, разгадать, разоблачить чужие уловки, – это (уже с эпиграфа) основная тема также французских максим, но у француза это как бы разгримирование маскарада «добродетелей» Например, максима 245-я («Высшая ловкость состоит в том, чтобы искусно скрыть свою ловкость») как будто переписана с одной фразы из «текста афоризма 219-го («Величайшая хитрость – скрывать хитрость»), но у Ларошфуко это язвительная констатация, а у Грасиана рекомендация – с предостерегающим заголовком: «Не слыть человеком с хитрецой – хоть ныне без нее не проживешь»; «Слыви лучше осторожным, нежели хитрым. Будь с виду простодушен, но не простоват» и т. д. Один острее (и однозначнее) в анализе, другой осторожнее (и сложнее) в совете. Оба приходят, как уже сказано, к desengafio («разочарованию», «снятию чар») – в форме множественного числа это испанское слово означает также «опыт горестный». В конечной оценке человеческой натуры критик непримиримый, а потому ум «разочарованный», автор «Максим» и впрямь максималист; его жестокая ирония только прикрывает глубокую и безнадежную горечь. На другой лад требовательный, но не столь строгий к человеческой природе, терапевтическим «афоризматик» Грасиан предпочитает роль сострадательного врача, «входящего в положение» больного, в его горе: врача, всегда уповающего – и обнадеживающего .
По сути оба моралиста созерцают одну и ту же «цивилизованную», «культивированную» натуру, но взгляд, направление взгляда у них противоположны. Один сводит нас вниз, уводит от плодов древа («добродетелей») – к низменным, спрятавшимся корням, тщеславным страстям; другой возводит, возносит нас вверх, указывает путь к достойным плодам – каковы бы ни были корни…
Тем самым (а заодно и в ответ на простодушный вопрос: кто же более прав г*) не только мораль автора «Оракула», но обе моральные концепции XVII в. – оба подхода к «человеческой натуре» – объективно (исторически – и антропологически) относятся в своей истине друг к другу, пользуясь тем же термином новейшей физики, в духе «принципа дополнительности».
Личность – основа философии Грасисана. Понятие синдересиса
Пафос «Оракула» (и всего творчества Грасиана от «Героя» до «Крити-кона»), его антиномически двуединой концепции человека – весь в одном слове. По «объему» понятия оно уже, по «содержанию» выше, чем ключевое обличительное слово мониста Ларошфуко. Не то «одно слово», что самим I расианом указано, – но, как отмечалось выше, неубедительно – в заголовке афоризма последнего (300: «Одно слово: святость. Этим все сказано»), а то, что, как акцент, вынесено в конец заголовка первого: «Все уже достигло зрелости, и более всего – личность ».
В морали Грасиана это ведущее понятие, подлинный дух его морали – и, может быть, именно поэтому не столь часто (как «благоразумие», «скрытность», «искусство», «уловки»), не столь зримо вынесенное слово. «Насколько человек глубок, настолько он личность» (48), ибо «внутри должно быть больше, чем снаружи»; «зрелости» человек достигает, «изо дня в день совершенствуя свою личность» (6); «Человек рождается дикарем… Культура создает личность – и чем ее больше, тем личность значительнее» (87) и т. д Грасиан, таким образом, явно различает между самотворимой личностью – и индивидом, индивидуальностью, природной особенностью: в личности особь выступает степенью (соединением врожденного своеобразия с достигнутой высотой) себя самой, личность – это культурой реализованная степень человека. Афоризмы указывают «кратчайший путь, чтобы стать личностью» (108). Уже в речах, «в беседе сказывается личность» (148), но прежде всего – в дедах. Ибо в деяниях сказывается все; не только ум, но и «сила духа» – «щит личности» (54).
Грасиану была бы вполне по душе концепция личности у Фихте: «Сущность Я состоит в его деятельности». Но в своем пафосе автор «Речей к немецкому народу» еще при жизни был достаточно оценен земляками, чего не скажешь о соотечественниках испанца. Их обоих – представителей «фаустовского» духа Нового времени – уже не удовлетворяет античная декларация Анаксагора: «Человек рожден для созерцания». Афоризм 232-й не одобряет тех, кто предается только «созерцанию предметов возвышенных». Ибо должен и «муж ученый быть хоть немного деловым… В наше время знание жизни – оно-то и есть истинное знание». Афоризм 202-й («Слова и дела образуют мужа совершенного») ставит «высокие дела» выше «высоких слов»: «одни люди – мудры, другие – деятельны», но «говорить легко – действовать трудно», а «деяния – сущность жизни».
В нормах этики Возрождения многое поэтому подвергается пересмотру в «Оракуле». Проповедник Грасиан уже по меньшей мере равнодушен к столь присущему гуманистам XV – XVI вв., унаследованному от античности, академическому преклонению перед красноречием. Он не одобряет как норму и пресловутый культ «универсального человека», советуя: «Не гнаться за многим, стремиться к глубине… Беда людей универсальных в том, что, желая познать все, они толком не знают ничего. Лишь глубина дает превосходство истинное, а в материях возвышенных героическое» (27); надо «Знать главное свое достоинство… Определи главный свой дар и приложи усердие» (34). «Универсальный человек», которого (не боясь показаться непоследовательным!) он иногда прославляет (например, в афоризме 93-м), тот, в ком «сошлись все достоинства», кого Натура сделала «неким сводом всего лучшего в природе», – это счастливое и редчайшее исключение, а не норма. Как правило, «средь множества достоинств одно должно главенствовать», даже «у всякого героя… есть одна особо замечательная черта»; «отличиться в скромном деле – это уже быть чем-то» (61). «Универсализм» как нормативная цель – для Грасиана плод «воображения», которое должен обуздать высокий разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Различие морали Грасиана и Ларошфуко (а также и отношения каждого моралиста к объекту своей морали, к своему читателю) разительнее всего выступает даже не там, где они явно расходятся, а там, где как будто говорят буквально одно и то же, но тональность мысли, а значит, и ее смысл, пафос – противоположны: один проповедует, советует – как раз то, что другой обличает, разоблачает «Скрытность», которую в разных видах рекомендуют испанские «афоризмы», уловки, которые требуются игроку, дабы сбить с точку партнера, разгадать, разоблачить чужие уловки, – это (уже с эпиграфа) основная тема также французских максим, но у француза это как бы разгримирование маскарада «добродетелей» Например, максима 245-я («Высшая ловкость состоит в том, чтобы искусно скрыть свою ловкость») как будто переписана с одной фразы из «текста афоризма 219-го («Величайшая хитрость – скрывать хитрость»), но у Ларошфуко это язвительная констатация, а у Грасиана рекомендация – с предостерегающим заголовком: «Не слыть человеком с хитрецой – хоть ныне без нее не проживешь»; «Слыви лучше осторожным, нежели хитрым. Будь с виду простодушен, но не простоват» и т. д. Один острее (и однозначнее) в анализе, другой осторожнее (и сложнее) в совете. Оба приходят, как уже сказано, к desengafio («разочарованию», «снятию чар») – в форме множественного числа это испанское слово означает также «опыт горестный». В конечной оценке человеческой натуры критик непримиримый, а потому ум «разочарованный», автор «Максим» и впрямь максималист; его жестокая ирония только прикрывает глубокую и безнадежную горечь. На другой лад требовательный, но не столь строгий к человеческой природе, терапевтическим «афоризматик» Грасиан предпочитает роль сострадательного врача, «входящего в положение» больного, в его горе: врача, всегда уповающего – и обнадеживающего .
По сути оба моралиста созерцают одну и ту же «цивилизованную», «культивированную» натуру, но взгляд, направление взгляда у них противоположны. Один сводит нас вниз, уводит от плодов древа («добродетелей») – к низменным, спрятавшимся корням, тщеславным страстям; другой возводит, возносит нас вверх, указывает путь к достойным плодам – каковы бы ни были корни…
Тем самым (а заодно и в ответ на простодушный вопрос: кто же более прав г*) не только мораль автора «Оракула», но обе моральные концепции XVII в. – оба подхода к «человеческой натуре» – объективно (исторически – и антропологически) относятся в своей истине друг к другу, пользуясь тем же термином новейшей физики, в духе «принципа дополнительности».
Личность – основа философии Грасисана. Понятие синдересиса
Пафос «Оракула» (и всего творчества Грасиана от «Героя» до «Крити-кона»), его антиномически двуединой концепции человека – весь в одном слове. По «объему» понятия оно уже, по «содержанию» выше, чем ключевое обличительное слово мониста Ларошфуко. Не то «одно слово», что самим I расианом указано, – но, как отмечалось выше, неубедительно – в заголовке афоризма последнего (300: «Одно слово: святость. Этим все сказано»), а то, что, как акцент, вынесено в конец заголовка первого: «Все уже достигло зрелости, и более всего – личность ».
В морали Грасиана это ведущее понятие, подлинный дух его морали – и, может быть, именно поэтому не столь часто (как «благоразумие», «скрытность», «искусство», «уловки»), не столь зримо вынесенное слово. «Насколько человек глубок, настолько он личность» (48), ибо «внутри должно быть больше, чем снаружи»; «зрелости» человек достигает, «изо дня в день совершенствуя свою личность» (6); «Человек рождается дикарем… Культура создает личность – и чем ее больше, тем личность значительнее» (87) и т. д Грасиан, таким образом, явно различает между самотворимой личностью – и индивидом, индивидуальностью, природной особенностью: в личности особь выступает степенью (соединением врожденного своеобразия с достигнутой высотой) себя самой, личность – это культурой реализованная степень человека. Афоризмы указывают «кратчайший путь, чтобы стать личностью» (108). Уже в речах, «в беседе сказывается личность» (148), но прежде всего – в дедах. Ибо в деяниях сказывается все; не только ум, но и «сила духа» – «щит личности» (54).
Грасиану была бы вполне по душе концепция личности у Фихте: «Сущность Я состоит в его деятельности». Но в своем пафосе автор «Речей к немецкому народу» еще при жизни был достаточно оценен земляками, чего не скажешь о соотечественниках испанца. Их обоих – представителей «фаустовского» духа Нового времени – уже не удовлетворяет античная декларация Анаксагора: «Человек рожден для созерцания». Афоризм 232-й не одобряет тех, кто предается только «созерцанию предметов возвышенных». Ибо должен и «муж ученый быть хоть немного деловым… В наше время знание жизни – оно-то и есть истинное знание». Афоризм 202-й («Слова и дела образуют мужа совершенного») ставит «высокие дела» выше «высоких слов»: «одни люди – мудры, другие – деятельны», но «говорить легко – действовать трудно», а «деяния – сущность жизни».
В нормах этики Возрождения многое поэтому подвергается пересмотру в «Оракуле». Проповедник Грасиан уже по меньшей мере равнодушен к столь присущему гуманистам XV – XVI вв., унаследованному от античности, академическому преклонению перед красноречием. Он не одобряет как норму и пресловутый культ «универсального человека», советуя: «Не гнаться за многим, стремиться к глубине… Беда людей универсальных в том, что, желая познать все, они толком не знают ничего. Лишь глубина дает превосходство истинное, а в материях возвышенных героическое» (27); надо «Знать главное свое достоинство… Определи главный свой дар и приложи усердие» (34). «Универсальный человек», которого (не боясь показаться непоследовательным!) он иногда прославляет (например, в афоризме 93-м), тот, в ком «сошлись все достоинства», кого Натура сделала «неким сводом всего лучшего в природе», – это счастливое и редчайшее исключение, а не норма. Как правило, «средь множества достоинств одно должно главенствовать», даже «у всякого героя… есть одна особо замечательная черта»; «отличиться в скромном деле – это уже быть чем-то» (61). «Универсализм» как нормативная цель – для Грасиана плод «воображения», которое должен обуздать высокий разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43