Мясо, которым питаются туземцы, жесткое, обычным способом его варить долго. Но они на одну посудину ставят вверх дном другую. И тогда внутри горшка пар создает давление – оно проникает в мясо и проваривает его тщательно и быстро.
– И пар не разрывает горшок?
– В том-то и смысл изобретения. Если давление становится слишком большим, оно поднимает верхнюю посудину и выпускает излишки пара. Это же просто, Цезарь. Пар способен поднять вес, который и слону не под силу.
Император сидел прямо, чуть подавшись вперед и обхватив руками подлокотники кресла.
– А аромат, Фанокл! Ведь он-то не улетучится! Мы чудесным образом сохраним сам дух человеческой пищи.
Он встал и начал ходить по галерее.
– Мы начнем с мяса…
– Но…
– Что касается меня, я всегда был неприхотлив. Слоновья нога и нога мамонта, ваши диковинные приправы и соусы – все это глупое ребячество. Мой внук наверняка стал бы доказывать, что надо исследовать все возможности и, так сказать, расширить границы вкусового опыта…
– Мой корабль…
– …но это мальчишеский лепет. Отведать мяса в его изысканной простоте – значит вернуться в юность, память о которой стирает неумолимое время. Нужен костер, здоровая усталость в членах и по возможности чувство опасности. Ну и еще, конечно, крепкое красное вино…
Они смотрели друг на друга, разинув рты, правда, причины для такого изъявления эмоций у них были разные.
– Фанокл, мы на пороге величайшего открытия. Как называют туземцы свои две посудины?
– Горшок-скороварка.
– Когда ты сможешь сделать такой для меня? А может быть, мы возьмем один горшок и поставим его вверх дном на другой…
Он постукивал пальцем одной руки по ладони другой, задумчиво глядя на сад невидящим взором.
– …а что, если начать с рыбы? А может, дичи? Нет, пожалуй, все же лучше с рыбы. Надо взять немного белого вина – желательно скромный сорт, чтоб не собой кичился, а самозабвенно отдавался делу. Только вот что выбрать – форель, палтус? Но вино тем не менее должно быть выдержанным – пусть терпеливо ждет своего часа.
Он повернулся к Фаноклу.
– Есть один южный сорт, его разводят на знаменитом сицилийском винограднике, как же он называется, дайте, боги, памяти…
– Цезарь?
– Ты должен отобедать со мной немедленно, мы обсудим план действий. Да, да, я обедаю очень поздно. Нахожу, что это улучшает аппетит.
– Мой корабль, Цезарь!
– «Амфитрита»?
Император, собравшись было уходить, остановился.
– Я тебе все могу дать, Фанокл. Чего тебе надо?
– Ответь мне, Цезарь, Когда на море стихает ветер, что происходит с кораблем?
Повернувшись к Фаноклу, Император снисходительно улыбнулся.
– Он ждет, когда ветер подует вновь. Штурман начинает молиться богу ветра. Приносит жертвы и так далее.
– А если он не верит в бога ветра?
– Тогда, я думаю, ему не будет попутного ветра.
– А если ветер стихает в решающий для твоих кораблей момент морского боя?
– Рабы берутся за весла.
– А когда они выдыхаются?
– Их бьют.
– Ну а если они так обессилели, что и побои не помогают?
– Тогда их выбрасывают за борт. Диалектика… сократический метод.
Фанокл беспомощно опустил руки. Император сочувственно улыбнулся.
– Ты устал и проголодался. Не бойся ни за себя, ни за сестру. Ты стал мне очень дорог, а сестру я возьму под свою опеку.
– При чем здесь сестра?
Император был явно озадачен.
– Так чего же ты хочешь?
– Я все время пытаюсь это объяснить. Я хочу построить тебе боевой корабль по образцу и подобию «Амфитриты».
– Боевой корабль – дело серьезное. Как я могу считать тебя умелым корабелом, когда ты всего-навсего бывший библиотекарь?
– Ну дай мне корпус корабля – любого. Дай мне хотя бы старую баржу и денег, чтобы переделать ее вот по этому образцу.
– Конечно, мой дорогой Фанокл. Ты получишь все, чего пожелаешь. Я распоряжусь.
– А остальные мои изобретения?
– Ты имеешь в виду скороварку?
– Нет, совсем другое. Я назвал его взрывчаткой.
– Судя по названию, это то, что с ревом разрывается? Чудеса, да и только! Ну, а третье изобретение?
– Пока я подержу его в секрете, пусть оно будет для тебя сюрпризом.
Император с облегчением закивал.
– Вот и хорошо. Строй свой корабль и разрыватель. Но только сначала сделай скороварку. – Сияя от удовольствия, Император вытянул руку, осторожно положил ее па плечо Фаноклу и, не прилагая усилий, повернул его к выходу.
Обрадованный первыми признаками дружелюбия, Фанокл пошел за ним, почтительно сгибаясь и стараясь ступать в ногу. Занавеси широко распахнулись, пропустив на галерею поток света, который принял их и поглотил. Свет заливал секретаря, солдата, пустое кресло; его яркие блики играли на бронзовом котле и трубе «Амфитриты».
II. Талос
С галереи Мамиллий спустился в сад. Сейчас он себе определенно нравился. Широкополая соломенная шляпа, вполне заменявшая зонтик от солнца, выглядела не по-римски – ровно настолько, чтобы подчеркнуть независимость хозяина, но исключить любые подозрения в дерзком неповиновении существующим порядкам. Светлый плащ из тончайшего египетского полотна, скрепленный на плечах изящными пряжками, добавлял его облику мужественного достоинства без тени грубости или надменности. При быстрой ходьбе – а какое-то время именно так он и передвигался – плащ развевался за спиной, и Мамиллий испытывал ощущение стремительного полета. Туника была вызывающе коротка и обужена, но мода есть мода, тут ничего не поделаешь. А что, если Евфросиния сидит сейчас здесь, среди замшелых наяд, и я встречу ее, думал он, неужели она не откроет лицо и не заговорит со мной? Спускаясь по нескончаемым ступеням, он озирался, высматривая ее повсюду, но в опаленном зноем саду не было ни души. Квадратные лужайки вокруг казались бархатными – собственно, таковыми им и надлежало быть по литературным канонам, – а в красиво подстриженных тисовых деревьях было меньше жизни, чем в стоявших рядом скульптурах. Он заглядывал в беседки и цветники, обходил группы каменных гамадриад, фавнов и бронзовых мальчиков, машинально салютовал гермам, возвышавшимся в густом кустарнике.
Вся беда в том, что она ни с кем не желала говорить и редко показывалась на люди. Я уже кое-что знаю о любви, думал он, и не только по книгам. Любовь – это неотступная тревога и озабоченность, это чувство, будто все сокровища жизни собраны там, где она находится. Я, кажется, начинаю понимать: любовь родилась на вольных просторах и вскормлена молоком молодой львицы. Интересно, что она думает обо мне, как звучит ее голос, влюблена ли она?
По жилам его пробежал огонь, он затрясся как в лихорадке. Нет, пронеслось в его голове, так не годится, нельзя больше думать о ней. И в тот же миг перед его мысленным взором прошествовала целая толпа ослепительно мужественных счастливых соперников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17