. Батальоны пошли в атаку, но, встретив сильный огонь обороняющихся японцев, залегли, потом откатились на исходные позиции. Успеха – никакого.
Миронов со своим отрядом избрал более гибкую и разумную тактику – обходную. И появился перед японцами с той стороны, с которой они меньше всего ожидали. Сделав небольшой привал перед атакой, он собрал казаков и сказал:
– Братцы, трудная задача поставлена – могут быть жертвы... Пехота откатилась назад – вся надежда на нас. Так вот, кто слаб в коленках и у кого они так трясутся, чго аж самураям слышно, тот может вернуться в тыл, в казармы...
Казаки добродушно заворчали, благо Миронов не запрещал:
– Кто ж признается, что слаб в коленках?!
– Помягче бы сказал, глядишь, и подались бы в тыл...
– Дорог каждый казак! – неожиданно и резко ответил Миронов.
И именно каждый казак и понял эту реплику командира по-своему. Один, что дорог он вообще, как сын Дона, а другой, что дорог как боевая единица в данную опасную минуту, когда надо внезапно навалиться на самураев и захватить «языка». И что без его личной помощи командиру не то чтобы трудно справиться с боевой задачей, а просто невозможно.
Никто не пожелал воспользоваться «трясучестью» своих коленок – все казаки остались в строю. Боевую задачу выполнили образцово – в расположение своей части привели двух плененных японских офицеров и взяли много трофеев: пять арб с ячменем, палатки и непромокаемые накидки, материи... И ценную топографическую карту.
Филипп Козьмич Миронов был награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
Генерал-лейтенант Куропаткин прислал телеграмму командиру бригады генералу Абрамову: «Прошу передать доблестному сотнику Миронову мою душевную благодарность. Орлам его большое спасибо за лихую атаку. Ура, Ермакам!»
Штабс-капитан Федор Ростовцев пишет про события того памятного похода: «Трехдневная работа целого отряда окончилась бы бесплодно, если бы не шесть военнопленных и обоз, добытые сотником Мироновым. Но для такого успеха лучше бы послать одного сотника Миронова, чем тревожить шесть батальонов...»
К двум орденам Миронова прибавилось еще два: орден Св. Анны 3-й степени и орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Итак, все его четыре ордена за десять месяцев боев на фронте русско-японской войны. И чин подъесаула вместе с пожизненным дворянством.
На войсковой праздник 26-го казачьего полка прибыл лично командующий русской армией в Маньчжурии генерал-лейтенант Куропаткин. Пригласил подъесаула Миронова выйти из строя, пожал ему руку и, не скрывая восторга, сказал: «Вы воскресили славу донского казака! Доблестному сотнику Миронову, нарождающемуся герою Тихого Дона – ура!..»
– У-р-р-ра!.. – закричал Миронов и тут же очнулся. Загремел засов дверей, и часовой грубо окрикнул:
– Чего орешь!
– Это он в атаку зовет... – сказал подошедший второй часовой.
Миронов отвернулся к стене. Кажется, на этот раз он так и не понял, где находится и что с ним произошло. И снова предался дорогим воспоминаниям. Он вспомнил, как командир бригады генерал Абрамов крикнул: «Качать его!..» Офицеры подхватили на руки, и Миронов взлетел над их головами... Потом командир полка полковник Галдин зачитал аттестацию: «Что касается успешности действий сотника, теперь подъесаула Миронова, против японской пехоты, то это исключительная заслуга этого офицера, сумевшего подобрать себе лихих казаков, познакомить их со своими требованиями, с местностью, внушить им веру в себя и разрушить в их глазах иллюзию непобедимости японцев. Честь и хвала такому донцу, как подъесаул Миронов... Очень усерден, исполнителен, энергичен, сотней командовать может. Быт офицеров и казака знает. Общая оценка качеств – выдающийся».
Слава о подвигах Миронова облетела не только войска действующей армии, но и докатилась до родного Дона, до родной станицы Усть-Медведицкой. Ему прочила блестящую карьеру и обеспеченную жизнь потомственного дворянина, которую он себе заслужил вместе с чином подъесаула. Но Миронов не торопился подвергнуть себя искушению и торопливо перебежать в стан господствующего класса с его чванливостью и спесью. По крайней мере, такое у него сложилось мнение о ближайшем окружении – офицерско-дворянском. Наоборот, он даже подчеркивал свое происхождение манерами, привычками и образом мыслей, которые безошибочно определяли в нем представителя трудового казачества. И, главное, он не делал даже попыток как-то приспособиться, с подобострастием примкнуть к власть имущим.
Правдивый от природы, одаренный и беспокойный, он, как и прежде, критически относился к вышестоящим чинам армии: «Я увидел только произвол и бесчинство со стороны командного состава, и, когда начальник 4-й Донской казачьей дивизии генерал Телешев был посажен в арестантское отделение за бесчинства, вакханалии и преступления, которые были им совершены, я публично сказал, что так и нужно было сделать с генералом Телешевым, ибо нельзя терпеть тех безобразий, которые творились в нашей армии... За это меня отправили в госпиталь для душевнобольных...»
Миронова вскоре освободили от врачебной опеки... Русско-японская война закончилась позорным миром. В стране нарастал революционный взрыв...
* * *
В Уфе забастовка железнодорожников – арестован инженер Соколов и приговорен к смертной казни через повешение. Казаки 26-го казачьего полка, возвращаясь с русско-японской войны ранней весной 1906 года, требовали отправки эшелона на Дон. Нужно было знать казаков – их нетерпение и жажду скорее увидеть родимые курени и Дон-батюшку реку. И как они могут, словно гигантская пружина, сжаться и, распрямившись, необузданной и яростной силой смять препятствия на пути... А у Миронова, наверное, в крови – помогать людям в беде. Он созвал митинг и убеждал казаков, что нельзя уезжать, когда речь идет о спасении человека. Эшелон не был отправлен, пока Миронов не добился помилования инженера Соколова.
15 апреля 1906 года 26-й полк последним эшелоном прибыл в столицу Войска Донского – город Новочеркасск. По домам, на льготу, на два месяца...
Казаки восемнадцати станиц во главе с Усть-Медведицкой, центром округа, собрались на плацу встречать служивых... Впереди на огненно-красном чистокровном дончаке Филипп Козьмич Миронов. Будто гордый конь чувствовал, что родом он из детства и несет на себе не воина, пропахшего порохом, а счастливого и мечтательного пастушонка. И губы его после яростно-злобных криков и глаза высматривают в толпе встречающих только одну, единственную, о которой мечтал на войне.
А вокруг колокольный звон всех церквей – таков обычай встречи героя, на поле брани заслужившего четыре ордена. Хоругви. Иконы. Песнопение: «Слава... Слава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Миронов со своим отрядом избрал более гибкую и разумную тактику – обходную. И появился перед японцами с той стороны, с которой они меньше всего ожидали. Сделав небольшой привал перед атакой, он собрал казаков и сказал:
– Братцы, трудная задача поставлена – могут быть жертвы... Пехота откатилась назад – вся надежда на нас. Так вот, кто слаб в коленках и у кого они так трясутся, чго аж самураям слышно, тот может вернуться в тыл, в казармы...
Казаки добродушно заворчали, благо Миронов не запрещал:
– Кто ж признается, что слаб в коленках?!
– Помягче бы сказал, глядишь, и подались бы в тыл...
– Дорог каждый казак! – неожиданно и резко ответил Миронов.
И именно каждый казак и понял эту реплику командира по-своему. Один, что дорог он вообще, как сын Дона, а другой, что дорог как боевая единица в данную опасную минуту, когда надо внезапно навалиться на самураев и захватить «языка». И что без его личной помощи командиру не то чтобы трудно справиться с боевой задачей, а просто невозможно.
Никто не пожелал воспользоваться «трясучестью» своих коленок – все казаки остались в строю. Боевую задачу выполнили образцово – в расположение своей части привели двух плененных японских офицеров и взяли много трофеев: пять арб с ячменем, палатки и непромокаемые накидки, материи... И ценную топографическую карту.
Филипп Козьмич Миронов был награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
Генерал-лейтенант Куропаткин прислал телеграмму командиру бригады генералу Абрамову: «Прошу передать доблестному сотнику Миронову мою душевную благодарность. Орлам его большое спасибо за лихую атаку. Ура, Ермакам!»
Штабс-капитан Федор Ростовцев пишет про события того памятного похода: «Трехдневная работа целого отряда окончилась бы бесплодно, если бы не шесть военнопленных и обоз, добытые сотником Мироновым. Но для такого успеха лучше бы послать одного сотника Миронова, чем тревожить шесть батальонов...»
К двум орденам Миронова прибавилось еще два: орден Св. Анны 3-й степени и орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Итак, все его четыре ордена за десять месяцев боев на фронте русско-японской войны. И чин подъесаула вместе с пожизненным дворянством.
На войсковой праздник 26-го казачьего полка прибыл лично командующий русской армией в Маньчжурии генерал-лейтенант Куропаткин. Пригласил подъесаула Миронова выйти из строя, пожал ему руку и, не скрывая восторга, сказал: «Вы воскресили славу донского казака! Доблестному сотнику Миронову, нарождающемуся герою Тихого Дона – ура!..»
– У-р-р-ра!.. – закричал Миронов и тут же очнулся. Загремел засов дверей, и часовой грубо окрикнул:
– Чего орешь!
– Это он в атаку зовет... – сказал подошедший второй часовой.
Миронов отвернулся к стене. Кажется, на этот раз он так и не понял, где находится и что с ним произошло. И снова предался дорогим воспоминаниям. Он вспомнил, как командир бригады генерал Абрамов крикнул: «Качать его!..» Офицеры подхватили на руки, и Миронов взлетел над их головами... Потом командир полка полковник Галдин зачитал аттестацию: «Что касается успешности действий сотника, теперь подъесаула Миронова, против японской пехоты, то это исключительная заслуга этого офицера, сумевшего подобрать себе лихих казаков, познакомить их со своими требованиями, с местностью, внушить им веру в себя и разрушить в их глазах иллюзию непобедимости японцев. Честь и хвала такому донцу, как подъесаул Миронов... Очень усерден, исполнителен, энергичен, сотней командовать может. Быт офицеров и казака знает. Общая оценка качеств – выдающийся».
Слава о подвигах Миронова облетела не только войска действующей армии, но и докатилась до родного Дона, до родной станицы Усть-Медведицкой. Ему прочила блестящую карьеру и обеспеченную жизнь потомственного дворянина, которую он себе заслужил вместе с чином подъесаула. Но Миронов не торопился подвергнуть себя искушению и торопливо перебежать в стан господствующего класса с его чванливостью и спесью. По крайней мере, такое у него сложилось мнение о ближайшем окружении – офицерско-дворянском. Наоборот, он даже подчеркивал свое происхождение манерами, привычками и образом мыслей, которые безошибочно определяли в нем представителя трудового казачества. И, главное, он не делал даже попыток как-то приспособиться, с подобострастием примкнуть к власть имущим.
Правдивый от природы, одаренный и беспокойный, он, как и прежде, критически относился к вышестоящим чинам армии: «Я увидел только произвол и бесчинство со стороны командного состава, и, когда начальник 4-й Донской казачьей дивизии генерал Телешев был посажен в арестантское отделение за бесчинства, вакханалии и преступления, которые были им совершены, я публично сказал, что так и нужно было сделать с генералом Телешевым, ибо нельзя терпеть тех безобразий, которые творились в нашей армии... За это меня отправили в госпиталь для душевнобольных...»
Миронова вскоре освободили от врачебной опеки... Русско-японская война закончилась позорным миром. В стране нарастал революционный взрыв...
* * *
В Уфе забастовка железнодорожников – арестован инженер Соколов и приговорен к смертной казни через повешение. Казаки 26-го казачьего полка, возвращаясь с русско-японской войны ранней весной 1906 года, требовали отправки эшелона на Дон. Нужно было знать казаков – их нетерпение и жажду скорее увидеть родимые курени и Дон-батюшку реку. И как они могут, словно гигантская пружина, сжаться и, распрямившись, необузданной и яростной силой смять препятствия на пути... А у Миронова, наверное, в крови – помогать людям в беде. Он созвал митинг и убеждал казаков, что нельзя уезжать, когда речь идет о спасении человека. Эшелон не был отправлен, пока Миронов не добился помилования инженера Соколова.
15 апреля 1906 года 26-й полк последним эшелоном прибыл в столицу Войска Донского – город Новочеркасск. По домам, на льготу, на два месяца...
Казаки восемнадцати станиц во главе с Усть-Медведицкой, центром округа, собрались на плацу встречать служивых... Впереди на огненно-красном чистокровном дончаке Филипп Козьмич Миронов. Будто гордый конь чувствовал, что родом он из детства и несет на себе не воина, пропахшего порохом, а счастливого и мечтательного пастушонка. И губы его после яростно-злобных криков и глаза высматривают в толпе встречающих только одну, единственную, о которой мечтал на войне.
А вокруг колокольный звон всех церквей – таков обычай встречи героя, на поле брани заслужившего четыре ордена. Хоругви. Иконы. Песнопение: «Слава... Слава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136