Его так называемое семейство ни в малейшей степени не подготовило к возможности длительных взаимоотношений между мужчиной и женщиной и пригасило в нем естественный инстинкт отцовства.
Он ничего не имел против детей как таковых. Более того, он им сочувствовал – ведь чаще всего невинные, беззащитные крошки полностью оказывались во власти недостойных людей, имевших смелость называться родителями. В этой связи возникал вопрос: какой смысл заводить ребенка, если ты, скорее всего, тоже окажешься плохим отцом?
Изучая психологию, Джон узнал, насколько сильно влияние родителей на эмоциональное развитие ребенка. С отцом и матерью ребенок в лучшем случае превращался в плохо управляемую и регулируемую систему, именуемую „взрослый индивидуум“, а в худшем просто становился маньяком-убийцей. Под угрозой подобных трансформаций сознания находились не только дети Отъявленных негодяев, но и обыкновенных, на первый-взгляд, добропорядочных родителей – эгоистов.
По этой причине он отказывал Лайзе. Настолько эгоистичным Джон никогда не был. Он сознавал, и не без оснований, что они с Лайзой вряд ли долго протянут. Джон считал, что заводить детей, сильно сомневаясь в том, что они получат свою толику счастья, есть акт полнейшей безответственности.
Ко всем его рассуждениям подобного рода добавились еще тяжелые думы после неудачи в Нью-Мексико, когда он был вынужден распрощаться с ФБР. Словно читая мысли Джона, Лайза заделает за живое:
– Скажи, нет ли здесь связи событиями в Нью-Мексико?
– Нет.
– А я думаю, есть.
– Нет никакой связи.
– Если бы ты только рискнул поговорить со мной об этом, Джон, тебе сразу стало бы легче.
– Я не желаю говорить на эту тему и ребенка тоже не хочу. Давай поставим точку. Конец дискуссии.
– Ты самый эгоистичный сукин сын, которого я только знала.
Несколько дней она дулась, прежде чем снова заговорила. Он не слишком доверял, подозревая, что это очередная уловка с ее стороны – возможно, она решила забеременеть без его согласия и только ждала удобного момента, когда Джон позволит себе хоть чуточку расслабиться. С этого дня он стал пользоваться презервативами и даже подумывать об операции, которая бы наверняка лишила его возможности иметь детей.
Однако, прежде чем оперативное вмешательство состоялось, Лайза устроила ему сцену по поводу презервативов и убралась из его жизни навсегда. Спустя некоторое время Джона как раз вызвали в Денвер для сопровождения главного свидетеля обвинения назад в Южную Каролину.
И вот теперь здесь, в заброшенном доме, он пытается напоить младенца, протягивая ему палец, смоченный водой, под видом соски. Всего три недели назад, даже под угрозой смертной казни, Джон отказался бы не только поить ребенка и разговаривать с ним, но и рядом находиться бы не решился. То, что он проделывал сейчас, лежало за пределами возможного.
– Жизнь – сволочная штука, а, Кевин?
На этот раз ребенок выглядел спокойным и даже довольным. Джон взглянул на часы. Черт. Прошло уже двадцать три минуты с тех пор, как уехала Кендал. Нельзя позволить ей вернуться домой раньше себя. До тех пор пока она верила, что у него амнезия, Джон имел перед женщиной некоторые преимущества. Если же она узнает, что он покинул дом в поисках…
Телефон!
Пытаясь напоить и ублажить младенца; он совсем забыл, для чего здесь оказался. Он выключил воду и бросился назад в гостиную. Так и есть. Вот он, голубчик. Черный, старомодный, с вращающимся диском вместо кнопок.
Джон даже засмеялся от радости, поднимая трубку. – Но тут же сообразил, что телефон отключен. Он еще раз нажал на рычаг в надежде что, как и в случае с краном, аппарат вдруг оживет. Нет, ничего подобного. Его радость обернулась лишь пустой тратой времени. Снова усадив Кевина в сумку на груди, он поплелся к выходу. Захлопнув дверь, и бросив в пространство свои извинения за разбитое стекло, он, помогая себе костылем, спустился. По ступенькам и подхватил второй, брошенный у порога.
К счастью возвращаться назад было легче – дорога шла под уклон, правда, жара все еще оглушала, и мышцы, приученные за последнее время к весьма, ограниченным нагрузкам болели так, славно в плоть забивали раскаленные гвозди…
Он добрался до почтового ящика в конце дорожки, ведущей от дома к шоссе, и опершись на него, постоял некоторое время, втягивая воздух в болезненные от несусветной жары и напряжения легкие. Металлический ящик нагрелся так, что через несколько секунд он чувствовал себя, как бес на сковородке…
Оставь в ящике записку, ты, тупая скотина!
Что ж, проделанное путешествие, как оказалось, стоило того. Сегодня же вечером он напишет небольшое послание, затем выскользнет из дома и бросит записку в ящик. Он адресует послание местному почтальону и попросит его предупредить власти. Помимо этого сообщит телефонный номер своего офиса; а также телефон Пепердайна, в случае, если почтальон решит, что это чья-то шутка и захочет удостовериться в справедливости его, Джона, слов. Затем поднимет над ящиком красный флаг.
Если повезет почтальон завтра же утром заметит его и подойдет. Еще лучше лично встретить почтальона и передать все на словах.
Теперь, разработав новый план действий, Джон почувствовал прилив энергии. Расстояние до дома он преодолел очень быстро. Едва он открыл дверь и вошел, внутрь как, почти сразу же услышал звук подъезжающего автомобиля.
Джон бросил один из костылей по среди комнаты и захромал по коридору к ванной. Войдя, он запер за собой дверь и прислонился лбом к ее прохладной деревянной притолоке. Все тело буквально стонало от боли, а легкие шумели, словно кузнечные мехи. Одежда насквозь пропотела и пропахла.
Увидев его в подобном состоянии, Кендал сразу же догадается, что он успел где-то побывать в ее отсутствие.
От слабости Джон задрожал мелкой дрожью, у него закружилась голова, но усилием воли он вынул Кевина из нагрудной сумки и поместил на коврик у ванны:
– Ну что, мы с тобой оба в деле, так, малыш? – Он заткнул заглушку в, слив и открыл воду. Затем почти: у самой ваннай услышал шаги.
– Джон?
С неимоверной скоростью он разделся и засунул грязную одежду в корзину для белья, а потам принялся за Кевина.
– Джон?
– Слушаю, – Он уже раздел Кевина до пеленки.
– Ты где? – пеленки Кевина упали на коврик.
– Кендал? – Он мастерски изобразил удивление, занимаясь ребенком – Ты уже вернулась?
Джон опустился в ванну, стараясь положить ногу так, чтобы вода не смочила гипс. Потребовалась некоторая сноровка, но он ухитрился оставить ногу за пределами ванны, а голову приткнул недалеко от крана и тут же тщательно смочил ее, после чего потянулся к голенькому Кевину, который возился на коврике рядом с ванной.
– Ты у нас настоящий герой, – пробормотал Джон, пристраивая ребенка у себя на груди и плашмя ложась в воду – Я этого не забуду, парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Он ничего не имел против детей как таковых. Более того, он им сочувствовал – ведь чаще всего невинные, беззащитные крошки полностью оказывались во власти недостойных людей, имевших смелость называться родителями. В этой связи возникал вопрос: какой смысл заводить ребенка, если ты, скорее всего, тоже окажешься плохим отцом?
Изучая психологию, Джон узнал, насколько сильно влияние родителей на эмоциональное развитие ребенка. С отцом и матерью ребенок в лучшем случае превращался в плохо управляемую и регулируемую систему, именуемую „взрослый индивидуум“, а в худшем просто становился маньяком-убийцей. Под угрозой подобных трансформаций сознания находились не только дети Отъявленных негодяев, но и обыкновенных, на первый-взгляд, добропорядочных родителей – эгоистов.
По этой причине он отказывал Лайзе. Настолько эгоистичным Джон никогда не был. Он сознавал, и не без оснований, что они с Лайзой вряд ли долго протянут. Джон считал, что заводить детей, сильно сомневаясь в том, что они получат свою толику счастья, есть акт полнейшей безответственности.
Ко всем его рассуждениям подобного рода добавились еще тяжелые думы после неудачи в Нью-Мексико, когда он был вынужден распрощаться с ФБР. Словно читая мысли Джона, Лайза заделает за живое:
– Скажи, нет ли здесь связи событиями в Нью-Мексико?
– Нет.
– А я думаю, есть.
– Нет никакой связи.
– Если бы ты только рискнул поговорить со мной об этом, Джон, тебе сразу стало бы легче.
– Я не желаю говорить на эту тему и ребенка тоже не хочу. Давай поставим точку. Конец дискуссии.
– Ты самый эгоистичный сукин сын, которого я только знала.
Несколько дней она дулась, прежде чем снова заговорила. Он не слишком доверял, подозревая, что это очередная уловка с ее стороны – возможно, она решила забеременеть без его согласия и только ждала удобного момента, когда Джон позволит себе хоть чуточку расслабиться. С этого дня он стал пользоваться презервативами и даже подумывать об операции, которая бы наверняка лишила его возможности иметь детей.
Однако, прежде чем оперативное вмешательство состоялось, Лайза устроила ему сцену по поводу презервативов и убралась из его жизни навсегда. Спустя некоторое время Джона как раз вызвали в Денвер для сопровождения главного свидетеля обвинения назад в Южную Каролину.
И вот теперь здесь, в заброшенном доме, он пытается напоить младенца, протягивая ему палец, смоченный водой, под видом соски. Всего три недели назад, даже под угрозой смертной казни, Джон отказался бы не только поить ребенка и разговаривать с ним, но и рядом находиться бы не решился. То, что он проделывал сейчас, лежало за пределами возможного.
– Жизнь – сволочная штука, а, Кевин?
На этот раз ребенок выглядел спокойным и даже довольным. Джон взглянул на часы. Черт. Прошло уже двадцать три минуты с тех пор, как уехала Кендал. Нельзя позволить ей вернуться домой раньше себя. До тех пор пока она верила, что у него амнезия, Джон имел перед женщиной некоторые преимущества. Если же она узнает, что он покинул дом в поисках…
Телефон!
Пытаясь напоить и ублажить младенца; он совсем забыл, для чего здесь оказался. Он выключил воду и бросился назад в гостиную. Так и есть. Вот он, голубчик. Черный, старомодный, с вращающимся диском вместо кнопок.
Джон даже засмеялся от радости, поднимая трубку. – Но тут же сообразил, что телефон отключен. Он еще раз нажал на рычаг в надежде что, как и в случае с краном, аппарат вдруг оживет. Нет, ничего подобного. Его радость обернулась лишь пустой тратой времени. Снова усадив Кевина в сумку на груди, он поплелся к выходу. Захлопнув дверь, и бросив в пространство свои извинения за разбитое стекло, он, помогая себе костылем, спустился. По ступенькам и подхватил второй, брошенный у порога.
К счастью возвращаться назад было легче – дорога шла под уклон, правда, жара все еще оглушала, и мышцы, приученные за последнее время к весьма, ограниченным нагрузкам болели так, славно в плоть забивали раскаленные гвозди…
Он добрался до почтового ящика в конце дорожки, ведущей от дома к шоссе, и опершись на него, постоял некоторое время, втягивая воздух в болезненные от несусветной жары и напряжения легкие. Металлический ящик нагрелся так, что через несколько секунд он чувствовал себя, как бес на сковородке…
Оставь в ящике записку, ты, тупая скотина!
Что ж, проделанное путешествие, как оказалось, стоило того. Сегодня же вечером он напишет небольшое послание, затем выскользнет из дома и бросит записку в ящик. Он адресует послание местному почтальону и попросит его предупредить власти. Помимо этого сообщит телефонный номер своего офиса; а также телефон Пепердайна, в случае, если почтальон решит, что это чья-то шутка и захочет удостовериться в справедливости его, Джона, слов. Затем поднимет над ящиком красный флаг.
Если повезет почтальон завтра же утром заметит его и подойдет. Еще лучше лично встретить почтальона и передать все на словах.
Теперь, разработав новый план действий, Джон почувствовал прилив энергии. Расстояние до дома он преодолел очень быстро. Едва он открыл дверь и вошел, внутрь как, почти сразу же услышал звук подъезжающего автомобиля.
Джон бросил один из костылей по среди комнаты и захромал по коридору к ванной. Войдя, он запер за собой дверь и прислонился лбом к ее прохладной деревянной притолоке. Все тело буквально стонало от боли, а легкие шумели, словно кузнечные мехи. Одежда насквозь пропотела и пропахла.
Увидев его в подобном состоянии, Кендал сразу же догадается, что он успел где-то побывать в ее отсутствие.
От слабости Джон задрожал мелкой дрожью, у него закружилась голова, но усилием воли он вынул Кевина из нагрудной сумки и поместил на коврик у ванны:
– Ну что, мы с тобой оба в деле, так, малыш? – Он заткнул заглушку в, слив и открыл воду. Затем почти: у самой ваннай услышал шаги.
– Джон?
С неимоверной скоростью он разделся и засунул грязную одежду в корзину для белья, а потам принялся за Кевина.
– Джон?
– Слушаю, – Он уже раздел Кевина до пеленки.
– Ты где? – пеленки Кевина упали на коврик.
– Кендал? – Он мастерски изобразил удивление, занимаясь ребенком – Ты уже вернулась?
Джон опустился в ванну, стараясь положить ногу так, чтобы вода не смочила гипс. Потребовалась некоторая сноровка, но он ухитрился оставить ногу за пределами ванны, а голову приткнул недалеко от крана и тут же тщательно смочил ее, после чего потянулся к голенькому Кевину, который возился на коврике рядом с ванной.
– Ты у нас настоящий герой, – пробормотал Джон, пристраивая ребенка у себя на груди и плашмя ложась в воду – Я этого не забуду, парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115