Начали с заливной форели. Вин было много, и их смесь становилась опасной. Нодэн, почувствовавший, что пьянеет, решил быть осторожным, чтобы до конца вечера сохранить способность владеть собой. Он поглядывал на свою соседку. Надя выглядела совсем молоденькой и свежей вопреки тому, чем она занималась. Ее бледное лицо не носило следов ни румян, ни губной помады, лишь на щеки был наложен легкий слой рисовой пудры. Она не пыталась понравиться Александру, не строила ему глазки и вообще хранила поразительное молчание. Блеск праздничного застолья, превосходная еда, вино, музыка и сама красота ночи оставляли ее совершенно равнодушной. Однако она не дулась, не проявляла никаких признаков плохого настроения, не протестовала против чего бы то ни было. Она оставалась такой, как есть, и за это невозможно было на нее сердиться. Александр быстро это понял.
Он попытался пару раз взять ее за талию, привлечь к себе, поцеловать в шею, стройную белую шею, линия которой так восхитительно переходила в линию груди, угадывавшейся под прозрачной блузой.
При мысли, что он скоро станет счастливым обладателем всех этих прелестей, Александру с трудом удавалось сохранять хладнокровие. Но Надя не поддерживала предложенную игру: она легонько и молча отталкивала неутомимого лейтенанта, бросая на него взгляд, как бы говоривший: „Так у нас не делается".
И действительно, „так" не делалось за столом никем. Лишь нотариус пару раз звучно приложился к щечке толстушки блондинки, но его поцелуи были скорее родительскими, лишенными чувственного оттенка, и, как бы исполнив формальность, этот достойный человек больше не занимался своей соседкой. Другие офицеры вели себя точно так же, едва удосуживаясь обращаться время от времени к ужинавшим с ними хорошеньким девушкам. В этот вечер они отдавали предпочтение скорее напиткам, нежели женщинам. И вина они поглощали в огромном количестве, удивительным образом мешая сладкое французское шампанское с самыми хмельными кавказскими сортами. Казалось, что высокие ноты, извлекаемые из инструментов, вечные и обволакивающие восточные вариации, слышимые в музыке отчаянные стенания бросали гостей в лихорадочную дрожь и принуждали пить без конца, чтобы приглушить охватывающее их исступление. Нотариус изредка поднимался и принимался широким жестом руки дирижировать маленьким оркестром, а иногда громко запевал народные кавказские песни. Русский лейтенант, услышав звуки лезгинки, не мог удержаться, вышел, пошатываясь, из-за стола и начал танцевать с бутылкой на голове – с такой грациозностью, с такой гибкостью и уверенностью, что Александр был совершенно сражен.
Что до грузинского князя, то он ушел в соседнюю комнату вместе с одной из девушек и, лежа на диване, читал ей глухим, страстным голосом любовную лирику Лермонтова. Один только Нодэн ухаживал как мог за Надей, но так был скован недостаточным знанием языка, что попытки завести с ней беседу всякий раз кончались ничем. Наконец ему удалось, хотя и с большими трудностями, выразить свою мысль.
– Если бы русскому и французу предложили сделать выбор между вечеринкой с вином, но без женщин и вечеринкой с женщинами, но без вина, то русский выбрал бы вино без женщин, а француз – женщин без вина.
Ему понадобилось добрых пять минут, чтобы довести до конца эту сложную фразу и быть понятым.
Надя посмотрела на него с некоторым удивлением и ответила:
– Надо выпить.
И налила ему полный бокал красного кахетинского вина. Это был первый раз, как она занялась им, – казалось, он пробудил в ней интерес. Каким бы странным ни показался ему ответ, Александр расценил его как знак внимания и счел себя обязанным выпить до дна предложенный ею стакан.
Он незаметно поглядывал на часы. Два часа ночи! „Вот уже скоро двенадцать часов, – подумал он, – как мы только и делаем, что едим и пьем. Каждому делу свое время. Я хотел бы закончить ночь как принято у нас – наедине с этой очаровательной девушкой".
Увы, остальные мужчины не проявляли никаких признаков усталости и явно не разделяли того естественного желания, которое охватило француза. В конце концов он сказал об этом своему другу Путилову, лучившемуся прекрасным настроением, ну а удивительный полковник, чем больше пил, тем более становился величественным и холодным, как мрамор.
– О чем вы говорите? – возразил Иван Ильич. – Мы проводим ночь в компании. В такой вечер мы только пьем. Любовь отложена на завтра, если нам этого захочется. К тому же, мой дорогой Александр Эдуардович, сегодня вы наш гость, вы принадлежите нам, и ночь еще не прошла. Мы поедем в Мцхету, в храм, где покоятся останки грузинских царей. Там еще должен быть открыт духан. Это в двадцати верстах отсюда. Свежий воздух пойдет нам на пользу.
Александр пребывал в том счастливом состоянии, когда нет сил противиться столь сердечному приглашению, и через полчаса вся компания покинула „Фантазию". Только грузинский князь остался на диване, заснув в середине самого патетического пассажа из Лермонтова. Нотариус едва держался на ногах. Полковник и Иван Ильич подняли его в машину. Глотнув свежего воздуха, тот забылся глубоким сном. Все спало и в древнем городе Мцхете. Офицеры не без труда заставили подняться духанщика, который подал вина. Русский лейтенант разбудил молодого медведя в наморднике, сидевшего на цепи в глубине двора, и начал бороться с ним, ко всеобщему ликованию компании. Ему удалось повалить медведя на землю, но борьба была нешуточной, и разодранный мундир лейтенанта свидетельствовал, что медведь сумел пустить в ход когти.
Наконец подали сигнал к отъезду. Небо на востоке посветлело, и Венера заблестела над скалистыми холмами, поднимавшимися к северу от Тифлиса. Александр положил голову на плечо соседке и, подбирая слова, отпускал ей комплименты, которые она оставляла без внимания. Свежий ветер, бивший в лицо, рассеял легкие винные пары, которые было уже овладели им, и наш друг почувствовал прилив сил, испытывая острое удовольствие от самого предчувствия, что Надя скоро будет принадлежать ему.
Но, едва вернувшись в Тифлис, он удостоверился, насколько прав Путилов. Мужчины и женщины отправились по домам. Он не в силах был последовать их примеру и спросил Надю, может ли проводить ее до комнаты, в которой она живет.
– Это невозможно, – лаконично ответила она.
– Но тогда пойдемте ко мне, в гостиницу.
– Как вам будет угодно, – равнодушно сказала она. – Я хочу спать.
В гостинице „Лондонская" ночной портье не пожелал впустить их. Нодэн, задетый за живое, спросил, где их могут принять на ночь.
– Если на всю ночь, то вы должны предъявить паспорта, – пояснил портье. – На час или два вас, наверное, примут в гостинице „Бельмонт".
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Он попытался пару раз взять ее за талию, привлечь к себе, поцеловать в шею, стройную белую шею, линия которой так восхитительно переходила в линию груди, угадывавшейся под прозрачной блузой.
При мысли, что он скоро станет счастливым обладателем всех этих прелестей, Александру с трудом удавалось сохранять хладнокровие. Но Надя не поддерживала предложенную игру: она легонько и молча отталкивала неутомимого лейтенанта, бросая на него взгляд, как бы говоривший: „Так у нас не делается".
И действительно, „так" не делалось за столом никем. Лишь нотариус пару раз звучно приложился к щечке толстушки блондинки, но его поцелуи были скорее родительскими, лишенными чувственного оттенка, и, как бы исполнив формальность, этот достойный человек больше не занимался своей соседкой. Другие офицеры вели себя точно так же, едва удосуживаясь обращаться время от времени к ужинавшим с ними хорошеньким девушкам. В этот вечер они отдавали предпочтение скорее напиткам, нежели женщинам. И вина они поглощали в огромном количестве, удивительным образом мешая сладкое французское шампанское с самыми хмельными кавказскими сортами. Казалось, что высокие ноты, извлекаемые из инструментов, вечные и обволакивающие восточные вариации, слышимые в музыке отчаянные стенания бросали гостей в лихорадочную дрожь и принуждали пить без конца, чтобы приглушить охватывающее их исступление. Нотариус изредка поднимался и принимался широким жестом руки дирижировать маленьким оркестром, а иногда громко запевал народные кавказские песни. Русский лейтенант, услышав звуки лезгинки, не мог удержаться, вышел, пошатываясь, из-за стола и начал танцевать с бутылкой на голове – с такой грациозностью, с такой гибкостью и уверенностью, что Александр был совершенно сражен.
Что до грузинского князя, то он ушел в соседнюю комнату вместе с одной из девушек и, лежа на диване, читал ей глухим, страстным голосом любовную лирику Лермонтова. Один только Нодэн ухаживал как мог за Надей, но так был скован недостаточным знанием языка, что попытки завести с ней беседу всякий раз кончались ничем. Наконец ему удалось, хотя и с большими трудностями, выразить свою мысль.
– Если бы русскому и французу предложили сделать выбор между вечеринкой с вином, но без женщин и вечеринкой с женщинами, но без вина, то русский выбрал бы вино без женщин, а француз – женщин без вина.
Ему понадобилось добрых пять минут, чтобы довести до конца эту сложную фразу и быть понятым.
Надя посмотрела на него с некоторым удивлением и ответила:
– Надо выпить.
И налила ему полный бокал красного кахетинского вина. Это был первый раз, как она занялась им, – казалось, он пробудил в ней интерес. Каким бы странным ни показался ему ответ, Александр расценил его как знак внимания и счел себя обязанным выпить до дна предложенный ею стакан.
Он незаметно поглядывал на часы. Два часа ночи! „Вот уже скоро двенадцать часов, – подумал он, – как мы только и делаем, что едим и пьем. Каждому делу свое время. Я хотел бы закончить ночь как принято у нас – наедине с этой очаровательной девушкой".
Увы, остальные мужчины не проявляли никаких признаков усталости и явно не разделяли того естественного желания, которое охватило француза. В конце концов он сказал об этом своему другу Путилову, лучившемуся прекрасным настроением, ну а удивительный полковник, чем больше пил, тем более становился величественным и холодным, как мрамор.
– О чем вы говорите? – возразил Иван Ильич. – Мы проводим ночь в компании. В такой вечер мы только пьем. Любовь отложена на завтра, если нам этого захочется. К тому же, мой дорогой Александр Эдуардович, сегодня вы наш гость, вы принадлежите нам, и ночь еще не прошла. Мы поедем в Мцхету, в храм, где покоятся останки грузинских царей. Там еще должен быть открыт духан. Это в двадцати верстах отсюда. Свежий воздух пойдет нам на пользу.
Александр пребывал в том счастливом состоянии, когда нет сил противиться столь сердечному приглашению, и через полчаса вся компания покинула „Фантазию". Только грузинский князь остался на диване, заснув в середине самого патетического пассажа из Лермонтова. Нотариус едва держался на ногах. Полковник и Иван Ильич подняли его в машину. Глотнув свежего воздуха, тот забылся глубоким сном. Все спало и в древнем городе Мцхете. Офицеры не без труда заставили подняться духанщика, который подал вина. Русский лейтенант разбудил молодого медведя в наморднике, сидевшего на цепи в глубине двора, и начал бороться с ним, ко всеобщему ликованию компании. Ему удалось повалить медведя на землю, но борьба была нешуточной, и разодранный мундир лейтенанта свидетельствовал, что медведь сумел пустить в ход когти.
Наконец подали сигнал к отъезду. Небо на востоке посветлело, и Венера заблестела над скалистыми холмами, поднимавшимися к северу от Тифлиса. Александр положил голову на плечо соседке и, подбирая слова, отпускал ей комплименты, которые она оставляла без внимания. Свежий ветер, бивший в лицо, рассеял легкие винные пары, которые было уже овладели им, и наш друг почувствовал прилив сил, испытывая острое удовольствие от самого предчувствия, что Надя скоро будет принадлежать ему.
Но, едва вернувшись в Тифлис, он удостоверился, насколько прав Путилов. Мужчины и женщины отправились по домам. Он не в силах был последовать их примеру и спросил Надю, может ли проводить ее до комнаты, в которой она живет.
– Это невозможно, – лаконично ответила она.
– Но тогда пойдемте ко мне, в гостиницу.
– Как вам будет угодно, – равнодушно сказала она. – Я хочу спать.
В гостинице „Лондонская" ночной портье не пожелал впустить их. Нодэн, задетый за живое, спросил, где их могут принять на ночь.
– Если на всю ночь, то вы должны предъявить паспорта, – пояснил портье. – На час или два вас, наверное, примут в гостинице „Бельмонт".
1 2 3 4 5 6 7 8 9