Ба!.. Эти демоны лукавы; но Бог спасет нас! Кто может знать что случится!
– Клянусь тебе Богом, что если я желаю сохранить жизнь, то не для меня, но для этой невинной девушки, которую я веду за собой в могилу! Бедная Мерседес! – произнес дон Дьего раздирающим душу голосом.
– Это правда, – мрачно согласился Перикко. – Она была такой счастливой, милая девушка, как она хороша и добра! О! – добавил он с бешенством. – Эти индейцы бездушны. Этот ребенок, что он сделал им?..
Миль демониос!.. Быть связанными как телята, которых зарежут и не иметь возможности отомстить за себя!
– Бедная, бедная Мерседес! – произнес со вздохом дон Дьего.
– Это все равно, – продолжал Перикко, покачивая головой с насмешливой улыбкой, – если я уцелею, я напомню о себе моему куму Онондюре, когда возьму его себе в проводники в следующий раз, ну и спляшет же он у меня!
– Увы! – сказал молодой человек. – Нас поставила в это положение моя глупая доверчивость к этому негодяю, и если бы я послушался тебя, мой старинный друг...
– Ба! Что сделано, того не изменишь, нечего об этом и вспоминать. Знаете ли, полковник, что это послужит вам уроком и в другой раз вы не выберете в проводники первого встречного, не правда ли?
– Говори, что хочешь, – ответил молодой человек, невольно улыбнувшись, выслушав речь своего старого слуги.
– Что делать, полковник, уж я так создан, и я привык верить только тому, что вижу.
– Ну, взгляни и ты поверишь, – продолжал дон Дьего.
– Эх! – сказал Перикко, пожимая плечами. – И что же этим доказывается?
В этот момент Овициата вышел из своей палатки; раздался адский шум варварских инструментов.
– Карай! – воскликнул старый слуга. – Представление начинается.
И действительно по жесту вождя трубы, конхи и шишикуе заиграли к великому удовольствию индейцев. Между тем после нескольких минут этой дикой музыки, которая не имела другой цели, как только призвать всех индейцев к палатке, вождь сделал знак, шум прекратился, и Овициата направился к пленникам. Окинув их глазами с выражением, которое мы отказываемся передать, он приказал развязать им руки и ноги.
Потом, когда это приказание было исполнено, он сказал им:
– Собаки, так как вам необходимы силы для перенесения пытки, и солнце давно уже взошло, то вам дадут поесть.
– Благодарю вас, мой милый, – ответил Перикко. Потом проворчал сквозь зубы:
– Этот дикарь невежлив; но надо согласиться, что он добр!
Тогда Онондюре подошел и дал каждому пленному по куску тассоманони, по полной кружке смилакской воды и несколько майских яблок.
– Ах! Ах! – сказал Перикко, с аппетитом принимаясь за свою порцию и обращаясь к Онондюре. – Итак, мой милый, ты переменил свое ремесло; поздравляю тебя с этим, потому что я должен тебе сказать, что ты исполняешь ремесло как настоящий никаро!
– Жри, собака! – ответил дикарь, ударив его ногой. – Сейчас ты завоешь!..
– Я не боюсь ни твоих пыток, ни тебя; но будь покоен, я отплачу за все это тебе после.
Индеец засмеялся и ушел, пожимая плечами.
За исключением Перикко, которого, казалось, ничто не могло тронуть и который съел свою порцию до последней крошки, насмехаясь над своими сторожами, которые удивлялись его хладнокровию и веселому расположению духа в такой момент, другие пленники не дотрагивались до своих порций и оставили почти нетронутые съестные припасы, которые по обычаю, принятому в подобном случае, им раздали.
Когда это печальное угощение окончилось, Овициата приказал начать пытки, и толпа зашевелилась.
Воины, которым был поручен надзор за пленными, освободили их от ремней, которыми они были связаны для того, чтобы они могли дойти до места, предназначенного для казни.
Меры предосторожности были приняты таким образом, что бежать было невозможно.
А между тем один из пленников, почувствовав себя свободным и воспользовавшись беспорядком, произведенным приготовлениями к печальной церемонии, сделал такой сильный прыжок, что опрокинул трех или четырех дикарей, которые стояли перед ним, и принялся бежать с неимоверной быстротой, стараясь добежать до первых деревьев леса.
Эта отважная попытка привела индейцев в изумление; но когда они пришли в себя, двадцать воинов бросились за ним в погоню, предшествуемые их громадными собаками, которых они подстрекали в этой охоте на человека.
Но вскоре бедняга, выбившийся из сил, был завален собаками, которые схватили его за горло и, после короткой борьбы загрызли прежде, чем подоспели их хозяева.
Несчастный испанец по крайней мере избежал ужасных пыток, которые ему были уготованы.
Индейцы оскальпировали его труп и надругались над ним, называя его трусом и подлецом, беснуясь от того, что ожидание их не исполнилось и что одна из жертв избавилась таким образом от них; в своем бессильном гневе они до того изрубили его своими мачете, что его тело, ужасно изувеченное, превратилось в бесформенную массу костей и мяса.
В то время когда кортеж двинулся, дон Дьего сделал необыкновенное усилие и оттолкнув окружавших его воинов, бросился к Мерседес, которая со своей стороны бросилась к нему. В миг они оказались в объятиях друг друга.
– О! Мерседес! – страстно воскликнул молодой человек. – Прости меня, мой обожаемый ангел, что я сделался невольной причиной твоей смерти! Увы! Богу известно, что я с радостью пожертвовал бы своей жизнью для того, чтобы доставить тебе счастье и свободу, даже если бы ты должна была выйти за другого.
– Не говори так, мой возлюбленный, – ответила Мерседес с лихорадочной экзальтацией. – Мы счастливы, потому что мы вместе умрем!
Они не могли ничего более сказать; воины растащили их. Влюбленные вскоре прибыли на место, предназначенное для их казни.
Овициата спешил покончить с испанцами.
Власть вождя, как ни была бы она велика, имеет однако же определенные границы, которые всегда неблагоразумно преступать, и каково бы ни было повиновение и преданность воинов его племени к нему, апо-ульмен однако же опасался за своих пленных.
И действительно в лагере началось глухое волнение; большая часть ульменов выражала отвращение к аресту полковника, который прибыл в качестве посланника и неприкосновенность которого была священна для них. Кроме того они испытывали живейшее желание узнать предложения, которые должны были быть переданы с молодым офицером.
Поэтому Овициата приказал начинать пытки немедленно.
Из числа пленников, как это обыкновенно водится, вначале взяли менее значительных, предназначенных для потехи толпы, сохраняя к концу торжества людей, мужество которых должно было вызвать дьявольскую свирепость палачей.
Двое слуг, обнаженные до пояса, были привязаны к столбу, и воины, встав в двадцати шагах от них с ножами в руках, принялись с громким криком, насмешками и оскорбительным смехом готовиться к начатию казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Клянусь тебе Богом, что если я желаю сохранить жизнь, то не для меня, но для этой невинной девушки, которую я веду за собой в могилу! Бедная Мерседес! – произнес дон Дьего раздирающим душу голосом.
– Это правда, – мрачно согласился Перикко. – Она была такой счастливой, милая девушка, как она хороша и добра! О! – добавил он с бешенством. – Эти индейцы бездушны. Этот ребенок, что он сделал им?..
Миль демониос!.. Быть связанными как телята, которых зарежут и не иметь возможности отомстить за себя!
– Бедная, бедная Мерседес! – произнес со вздохом дон Дьего.
– Это все равно, – продолжал Перикко, покачивая головой с насмешливой улыбкой, – если я уцелею, я напомню о себе моему куму Онондюре, когда возьму его себе в проводники в следующий раз, ну и спляшет же он у меня!
– Увы! – сказал молодой человек. – Нас поставила в это положение моя глупая доверчивость к этому негодяю, и если бы я послушался тебя, мой старинный друг...
– Ба! Что сделано, того не изменишь, нечего об этом и вспоминать. Знаете ли, полковник, что это послужит вам уроком и в другой раз вы не выберете в проводники первого встречного, не правда ли?
– Говори, что хочешь, – ответил молодой человек, невольно улыбнувшись, выслушав речь своего старого слуги.
– Что делать, полковник, уж я так создан, и я привык верить только тому, что вижу.
– Ну, взгляни и ты поверишь, – продолжал дон Дьего.
– Эх! – сказал Перикко, пожимая плечами. – И что же этим доказывается?
В этот момент Овициата вышел из своей палатки; раздался адский шум варварских инструментов.
– Карай! – воскликнул старый слуга. – Представление начинается.
И действительно по жесту вождя трубы, конхи и шишикуе заиграли к великому удовольствию индейцев. Между тем после нескольких минут этой дикой музыки, которая не имела другой цели, как только призвать всех индейцев к палатке, вождь сделал знак, шум прекратился, и Овициата направился к пленникам. Окинув их глазами с выражением, которое мы отказываемся передать, он приказал развязать им руки и ноги.
Потом, когда это приказание было исполнено, он сказал им:
– Собаки, так как вам необходимы силы для перенесения пытки, и солнце давно уже взошло, то вам дадут поесть.
– Благодарю вас, мой милый, – ответил Перикко. Потом проворчал сквозь зубы:
– Этот дикарь невежлив; но надо согласиться, что он добр!
Тогда Онондюре подошел и дал каждому пленному по куску тассоманони, по полной кружке смилакской воды и несколько майских яблок.
– Ах! Ах! – сказал Перикко, с аппетитом принимаясь за свою порцию и обращаясь к Онондюре. – Итак, мой милый, ты переменил свое ремесло; поздравляю тебя с этим, потому что я должен тебе сказать, что ты исполняешь ремесло как настоящий никаро!
– Жри, собака! – ответил дикарь, ударив его ногой. – Сейчас ты завоешь!..
– Я не боюсь ни твоих пыток, ни тебя; но будь покоен, я отплачу за все это тебе после.
Индеец засмеялся и ушел, пожимая плечами.
За исключением Перикко, которого, казалось, ничто не могло тронуть и который съел свою порцию до последней крошки, насмехаясь над своими сторожами, которые удивлялись его хладнокровию и веселому расположению духа в такой момент, другие пленники не дотрагивались до своих порций и оставили почти нетронутые съестные припасы, которые по обычаю, принятому в подобном случае, им раздали.
Когда это печальное угощение окончилось, Овициата приказал начать пытки, и толпа зашевелилась.
Воины, которым был поручен надзор за пленными, освободили их от ремней, которыми они были связаны для того, чтобы они могли дойти до места, предназначенного для казни.
Меры предосторожности были приняты таким образом, что бежать было невозможно.
А между тем один из пленников, почувствовав себя свободным и воспользовавшись беспорядком, произведенным приготовлениями к печальной церемонии, сделал такой сильный прыжок, что опрокинул трех или четырех дикарей, которые стояли перед ним, и принялся бежать с неимоверной быстротой, стараясь добежать до первых деревьев леса.
Эта отважная попытка привела индейцев в изумление; но когда они пришли в себя, двадцать воинов бросились за ним в погоню, предшествуемые их громадными собаками, которых они подстрекали в этой охоте на человека.
Но вскоре бедняга, выбившийся из сил, был завален собаками, которые схватили его за горло и, после короткой борьбы загрызли прежде, чем подоспели их хозяева.
Несчастный испанец по крайней мере избежал ужасных пыток, которые ему были уготованы.
Индейцы оскальпировали его труп и надругались над ним, называя его трусом и подлецом, беснуясь от того, что ожидание их не исполнилось и что одна из жертв избавилась таким образом от них; в своем бессильном гневе они до того изрубили его своими мачете, что его тело, ужасно изувеченное, превратилось в бесформенную массу костей и мяса.
В то время когда кортеж двинулся, дон Дьего сделал необыкновенное усилие и оттолкнув окружавших его воинов, бросился к Мерседес, которая со своей стороны бросилась к нему. В миг они оказались в объятиях друг друга.
– О! Мерседес! – страстно воскликнул молодой человек. – Прости меня, мой обожаемый ангел, что я сделался невольной причиной твоей смерти! Увы! Богу известно, что я с радостью пожертвовал бы своей жизнью для того, чтобы доставить тебе счастье и свободу, даже если бы ты должна была выйти за другого.
– Не говори так, мой возлюбленный, – ответила Мерседес с лихорадочной экзальтацией. – Мы счастливы, потому что мы вместе умрем!
Они не могли ничего более сказать; воины растащили их. Влюбленные вскоре прибыли на место, предназначенное для их казни.
Овициата спешил покончить с испанцами.
Власть вождя, как ни была бы она велика, имеет однако же определенные границы, которые всегда неблагоразумно преступать, и каково бы ни было повиновение и преданность воинов его племени к нему, апо-ульмен однако же опасался за своих пленных.
И действительно в лагере началось глухое волнение; большая часть ульменов выражала отвращение к аресту полковника, который прибыл в качестве посланника и неприкосновенность которого была священна для них. Кроме того они испытывали живейшее желание узнать предложения, которые должны были быть переданы с молодым офицером.
Поэтому Овициата приказал начинать пытки немедленно.
Из числа пленников, как это обыкновенно водится, вначале взяли менее значительных, предназначенных для потехи толпы, сохраняя к концу торжества людей, мужество которых должно было вызвать дьявольскую свирепость палачей.
Двое слуг, обнаженные до пояса, были привязаны к столбу, и воины, встав в двадцати шагах от них с ножами в руках, принялись с громким криком, насмешками и оскорбительным смехом готовиться к начатию казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13