Он наскоро побрился, вымылся до пояса, надел свою лучшую шелковую голубую рубашку с молнией, а поверх рубашки куртку хромовую – тоже с молнией. Блеск! Звон! И сапоги надраил так, что ногам жарко.
– Дедко! – крикнул он, выходя на крыльцо – Смотри последний раз на моего конягу. Вечером не будет.
– Куда девается? Пропьешь?
– Пропьешь, пропьешь… В отпуску я. Законно гуляю. В общем, в район еду. Не жди обедать.
Егорша завел стоявший у хлева на зеленом лужку мотоцикл, выехал из заулка на дорогу.
Тепло. Солнце припекает. За болотом, на Широком холме, трещит Мишкина жатка…
Эх! Давай-ка напоследок пропашем из конца в конец пекашинскую улицу. Покажем, какой скок у нашего рысака.
Егорша нажал на рычаг с газом и со свистом, с грохотом полетел вперед.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
У Пряслиных издавна повелось: если ты в чем-то проштрафился, оправдайся делом. А Лизка считала себя виноватой: она вечор своими глупыми слезами довела брата до белого каления. И поэтому сегодня она работала за троих. Встала еще затемно, затемно пришла на телятник, выгребла навоз, привезла травы для телят, наносила воды, – еще что сделать?
Самым большим желанием ее в это утро было выйти на деревню да послушать, что говорят о вчерашнем. Знают ли бабы, что к ней вечор Егорша сватался?
И еще ей хотелось хоть одним глазком, хоть краешком глаза взглянуть на Егоршу: как он сегодня-то, на трезвую голову? Помнит ли, что вчера молол?
И вдруг – вот как бывает! – он сам. Егорша!
Да, только подумала она о нем – загрохотал мотоцикл у маслозавода, а потом и он сам показался. Как ворон черный, вылетел в своей кожанке – и на задворки. Видно, к Илье Нетесову в кузницу.
Нет, постой, ахнула Лизка, да ведь он, дьявол бесстыжий, сюда, на телятник, едет. Ей-богу!
Она быстро вытащила ногу из шайки – только-только начала было мыть ноги и в телятник. Хорошо, в самый раз будет – захлопнуть двери перед самым его носом. Но в последнюю секунду благоразумие взяло верх. Нельзя ей показывать вид, что перепугалась. Иначе он, зубоскал, проходу ей не даст.
И она, собрав все свои силы, сунула ноги в опорки, торопливо поправила рассыпавшиеся на висках волосы и, строгая, недоступная, с высоты бревенчатого настила перед дверьми в телятник стала поджидать завязнувшего в песке за кузницей Егоршу.
Первые же слова Егорши: "Здорово, невеста! " – выкрикнутые тем еще с машины, полымем одели ее щеки.
Но она не растерялась:
– Проваливай! Чего здесь не видал?
А Егорше это как чих. Выстал, нахалюга кожаный, да давай ее своими синими мигалками завораживать. Как змей!
– Проваливай, говорю! Нечего тебе тут делать, – еще строже сказала Лизка и, не долго думая, показала спину.
– Стой! Не шибко. С женихом или с пнем разговариваешь? – Егорша прыгнул к ней на настил и – не успела она глазом моргнуть – за косу.
Она дернулась, закричала:
– Пусти, дьявол бессовестный!
А ему забава: смеется да наматывает-наматывает косу на руку.
Намотал, притянул ее лицо к своему:
– Ну, теперь поняла, как со мной разговаривать?
– Пусти, говорю, – гневно зашептала Лизка. – Люди-то что скажут? Вот погоди, скажу Михаилу.
– А спать будем – тоже Михаила кликнешь? – прямо ей в лицо рассмеялся Егорша. И вдруг выпустил косу, сделался серьезным-серьезным. – Сядем. Нечего теперь Мишку призывать, коли надо жизнь свою решать.
Лизка посмотрела на кряжи под навесом, на которые указывал взглядом Егорша, посмотрела на него самого – что у бесстыдника на уме? – и села: бог знает, что он еще может выкинуть, ежели не уступить ему.
– Вечером со сватами приду, – объявил Егорша. – Чтобы у меня без этого… Без фортелей.
– Надо мне твои сваты! – хмыкнула Лизка, но глаза отвела в сторону: жар кинулся в лицо.
– Значит, опять сначала?
– Да мы с тобой и не гуляли, жених выискался…
– А в баньке на Ручьях зазря обнимались? Забыла? А я тебя невестой своей с каких пор стал называть?
– Что – в шутку-то можно, – опять в сторону сказала Лизка.
– Сперва все в шутку. А вот ежели я тебе не нравлюсь – тогда другой разговор. Ну? Говори прямо. Бей горшок, покуда не поздно.
Лизка не успела ответить, как Егорша воскликнул:
– Эх ты, жало зеленоглазое! Чего тут канитель разводить? Ты войди в мое положение. Мне так и эдак жениться надо. Сколько я еще деда эксплуатировать буду? Ты думаешь, я не вижу, каково ему. Живем, как два бобыля. Жистянка сама знаешь. А вечор я ему говорю: "Как, говорю, дед, посмотришь, ежели я подведу черту под свою холостяцкую жизнь?" Молчит. Насупился. А потом, как я сказал, кто у меня на примете, – расплакался. "Да я, говорит, на такую невесту молиться стану". Ей-богу!
У Лизки дрогнули губы. А глаза заблестели, как первая зелень после дождя.
Егорша и сам расчувствовался:
– Верно, верно, Лиз! Эх, елки-моталки! Я вот в лесу работаю – большие деньги, да? А куда мне с деньгами? Я да дедко – и тот еще от своих рук кормится. Ну и пью. Ну и мотаю, завиваюсь веревочкой. А люди этого не понимают. И, между протчим, твой дорогой братец тоже этого не понимает…
Егорша помолчал.
– Вот так, Лизавета батьковна. Значит – все? Договорились? Порядок в танковых войсках?
– Чего порядок?
– Насчет свадьбы. О чем я толкую с тобой битый час? Первым делом, конечно, надо завести рогатку.
– Корову? – Лизка, словно пробуждаясь ото сна, захлопала глазами.
– Да, корову, – сказал Егорша. – Я-то все думал, Мишка да дедко без меня обмозгуют. Сообразят, почем фунт гребешков. А теперь вижу – ни хрена. В общем, так: в район еду, а вечером приведу корову.
– Будет тебе заливать-то! Ждет там тебя корова.
– Не веришь? Треплется Егорша? Ежели у вас сегодня вечером не будет коровы, ноги моей больше не будет. А ежели я с коровой приду, тогда уж не брыкаться. И на братца своего не кивать. Договорились?
Егорша вдруг притянул ее к себе, влепил поцелуй в губы и рассмеялся своим обычным, легким и беззаботным смехом:
– А я все-таки улучил моментик! Поставил свое клеймо…
2
В жарком безветренном воздухе долго был слышен рокот мотора, и Лизка мысленно отмечала про себя: вот Егорша выезжает на дорогу за деревней, вот он переезжает по бревенчатым мостовинам болото – тра-та-та, а вот он уже едет сосняком – мотоцикл с воем одолевал песок. Потом и вой стих, и на смену ему пришел другой шум – шум жатки.
Михаил жал за молотилкой – близко. Белая рубаха горела на солнце. Бежать? Рассказать все брату? Так и так, мол, Егорша опять пристает…
Из-за сарая вышла Онька – черно-пестрая телка – сеголетыш. Во лбу Оньки звездочка – такая же, как у покойницы Звездони, и как могла не баловать ее Лизка? Все телята днем в поскотине, а эту не прогонишь. Как хвост, волочится за ней. Лизка к колодцу – и она к колодцу. Лизка за травой – и она за травой. А раз даже вечером приперлась к клубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Дедко! – крикнул он, выходя на крыльцо – Смотри последний раз на моего конягу. Вечером не будет.
– Куда девается? Пропьешь?
– Пропьешь, пропьешь… В отпуску я. Законно гуляю. В общем, в район еду. Не жди обедать.
Егорша завел стоявший у хлева на зеленом лужку мотоцикл, выехал из заулка на дорогу.
Тепло. Солнце припекает. За болотом, на Широком холме, трещит Мишкина жатка…
Эх! Давай-ка напоследок пропашем из конца в конец пекашинскую улицу. Покажем, какой скок у нашего рысака.
Егорша нажал на рычаг с газом и со свистом, с грохотом полетел вперед.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
У Пряслиных издавна повелось: если ты в чем-то проштрафился, оправдайся делом. А Лизка считала себя виноватой: она вечор своими глупыми слезами довела брата до белого каления. И поэтому сегодня она работала за троих. Встала еще затемно, затемно пришла на телятник, выгребла навоз, привезла травы для телят, наносила воды, – еще что сделать?
Самым большим желанием ее в это утро было выйти на деревню да послушать, что говорят о вчерашнем. Знают ли бабы, что к ней вечор Егорша сватался?
И еще ей хотелось хоть одним глазком, хоть краешком глаза взглянуть на Егоршу: как он сегодня-то, на трезвую голову? Помнит ли, что вчера молол?
И вдруг – вот как бывает! – он сам. Егорша!
Да, только подумала она о нем – загрохотал мотоцикл у маслозавода, а потом и он сам показался. Как ворон черный, вылетел в своей кожанке – и на задворки. Видно, к Илье Нетесову в кузницу.
Нет, постой, ахнула Лизка, да ведь он, дьявол бесстыжий, сюда, на телятник, едет. Ей-богу!
Она быстро вытащила ногу из шайки – только-только начала было мыть ноги и в телятник. Хорошо, в самый раз будет – захлопнуть двери перед самым его носом. Но в последнюю секунду благоразумие взяло верх. Нельзя ей показывать вид, что перепугалась. Иначе он, зубоскал, проходу ей не даст.
И она, собрав все свои силы, сунула ноги в опорки, торопливо поправила рассыпавшиеся на висках волосы и, строгая, недоступная, с высоты бревенчатого настила перед дверьми в телятник стала поджидать завязнувшего в песке за кузницей Егоршу.
Первые же слова Егорши: "Здорово, невеста! " – выкрикнутые тем еще с машины, полымем одели ее щеки.
Но она не растерялась:
– Проваливай! Чего здесь не видал?
А Егорше это как чих. Выстал, нахалюга кожаный, да давай ее своими синими мигалками завораживать. Как змей!
– Проваливай, говорю! Нечего тебе тут делать, – еще строже сказала Лизка и, не долго думая, показала спину.
– Стой! Не шибко. С женихом или с пнем разговариваешь? – Егорша прыгнул к ней на настил и – не успела она глазом моргнуть – за косу.
Она дернулась, закричала:
– Пусти, дьявол бессовестный!
А ему забава: смеется да наматывает-наматывает косу на руку.
Намотал, притянул ее лицо к своему:
– Ну, теперь поняла, как со мной разговаривать?
– Пусти, говорю, – гневно зашептала Лизка. – Люди-то что скажут? Вот погоди, скажу Михаилу.
– А спать будем – тоже Михаила кликнешь? – прямо ей в лицо рассмеялся Егорша. И вдруг выпустил косу, сделался серьезным-серьезным. – Сядем. Нечего теперь Мишку призывать, коли надо жизнь свою решать.
Лизка посмотрела на кряжи под навесом, на которые указывал взглядом Егорша, посмотрела на него самого – что у бесстыдника на уме? – и села: бог знает, что он еще может выкинуть, ежели не уступить ему.
– Вечером со сватами приду, – объявил Егорша. – Чтобы у меня без этого… Без фортелей.
– Надо мне твои сваты! – хмыкнула Лизка, но глаза отвела в сторону: жар кинулся в лицо.
– Значит, опять сначала?
– Да мы с тобой и не гуляли, жених выискался…
– А в баньке на Ручьях зазря обнимались? Забыла? А я тебя невестой своей с каких пор стал называть?
– Что – в шутку-то можно, – опять в сторону сказала Лизка.
– Сперва все в шутку. А вот ежели я тебе не нравлюсь – тогда другой разговор. Ну? Говори прямо. Бей горшок, покуда не поздно.
Лизка не успела ответить, как Егорша воскликнул:
– Эх ты, жало зеленоглазое! Чего тут канитель разводить? Ты войди в мое положение. Мне так и эдак жениться надо. Сколько я еще деда эксплуатировать буду? Ты думаешь, я не вижу, каково ему. Живем, как два бобыля. Жистянка сама знаешь. А вечор я ему говорю: "Как, говорю, дед, посмотришь, ежели я подведу черту под свою холостяцкую жизнь?" Молчит. Насупился. А потом, как я сказал, кто у меня на примете, – расплакался. "Да я, говорит, на такую невесту молиться стану". Ей-богу!
У Лизки дрогнули губы. А глаза заблестели, как первая зелень после дождя.
Егорша и сам расчувствовался:
– Верно, верно, Лиз! Эх, елки-моталки! Я вот в лесу работаю – большие деньги, да? А куда мне с деньгами? Я да дедко – и тот еще от своих рук кормится. Ну и пью. Ну и мотаю, завиваюсь веревочкой. А люди этого не понимают. И, между протчим, твой дорогой братец тоже этого не понимает…
Егорша помолчал.
– Вот так, Лизавета батьковна. Значит – все? Договорились? Порядок в танковых войсках?
– Чего порядок?
– Насчет свадьбы. О чем я толкую с тобой битый час? Первым делом, конечно, надо завести рогатку.
– Корову? – Лизка, словно пробуждаясь ото сна, захлопала глазами.
– Да, корову, – сказал Егорша. – Я-то все думал, Мишка да дедко без меня обмозгуют. Сообразят, почем фунт гребешков. А теперь вижу – ни хрена. В общем, так: в район еду, а вечером приведу корову.
– Будет тебе заливать-то! Ждет там тебя корова.
– Не веришь? Треплется Егорша? Ежели у вас сегодня вечером не будет коровы, ноги моей больше не будет. А ежели я с коровой приду, тогда уж не брыкаться. И на братца своего не кивать. Договорились?
Егорша вдруг притянул ее к себе, влепил поцелуй в губы и рассмеялся своим обычным, легким и беззаботным смехом:
– А я все-таки улучил моментик! Поставил свое клеймо…
2
В жарком безветренном воздухе долго был слышен рокот мотора, и Лизка мысленно отмечала про себя: вот Егорша выезжает на дорогу за деревней, вот он переезжает по бревенчатым мостовинам болото – тра-та-та, а вот он уже едет сосняком – мотоцикл с воем одолевал песок. Потом и вой стих, и на смену ему пришел другой шум – шум жатки.
Михаил жал за молотилкой – близко. Белая рубаха горела на солнце. Бежать? Рассказать все брату? Так и так, мол, Егорша опять пристает…
Из-за сарая вышла Онька – черно-пестрая телка – сеголетыш. Во лбу Оньки звездочка – такая же, как у покойницы Звездони, и как могла не баловать ее Лизка? Все телята днем в поскотине, а эту не прогонишь. Как хвост, волочится за ней. Лизка к колодцу – и она к колодцу. Лизка за травой – и она за травой. А раз даже вечером приперлась к клубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80