А по стенам висели картины, приводившие в восхищение миссис Хэмфри Уорд и ее дядю Мэтью (Мэри Августа Уорд, урожденная Арнольд (более известная как миссис Хэмфри Уорд) -- английская писательница и филантропка (1851-- 1920). Ее дядя Мэтью Арнольд (1822 -- 1888)--известный поэт, критик и эссеист - прим. автора) на академической выставке 88-го года.
На следующее утро в живописном местечке на задах Элсома я встретил мисс Порчестер, возвращавшуюся со своей ежедневной пешеходной прогулки. Я был бы рад составить ей компанию, но меня удержала мысль, что прогулка вдвоем с мужчиной, пусть и моего почтенного возраста, чего доброго, отпугнет сию пятидесятилетнюю девицу. Она ответила на мой поклон и покраснела. Как ни странно, чуть подальше я столкнулся с тем забавным человечком в черных перчатках, с которым недавно перекинулся несколькими словами на набережной. Он притронулся к своему ветхому котелку.
-- Прошу прощенья, сэр, -- сказал он, -- не найдется ли у вас спички?
-- Пожалуйста, -- ответил я, -- но папирос у меня, к сожалению, при себе нет.
-- Закурите мою, -- предложил он, доставая из кармана обертку. Она была пуста. -- Надо же, и у меня, как на грех, ни одной не осталось.
Он пошел дальше, и мне показалось, что он немного ускорил шаг. Он уже вызывал у меня кое-какие сомнения. Не хватало, чтобы он вздумал приставать к мисс Порчестер. Я чуть не повернул за ним следом, но передумал. Человечек он воспитанный и едва ли станет докучать порядочной женщине.
В тот же день я снова его увидел. Я сидел на набережной. Он приближался ко мне мелкими, семенящими шажками. Было ветрено, и ветер словно гнал его по улице, как сухой лист. На этот раз он без всяких колебаний подсел ко мне.
-- Вот и еще раз встретились, сэр. Да, тесен мир. Разрешите мне, если не помешаю, немного отдохнуть. Я что-то устал.
-- Скамейка общественная, у вас на нее столько же прав, как у меня.
Я не стал дожидаться, когда он попросит спичку, и тут же предложил ему папиросу.
-- Вы очень любезны, сэр! Я вынужден ограничивать себя в курении, но те папиросы, которые курю, курю с удовольствием. Житейских радостей с годами остается все меньше, но по опыту скажу -- те, что еще остались, особенно ценишь.
-- Мысль утешительная.
-- Прошу прощенья, сэр, но я не ошибаюсь, вы действительно наш известный писатель?
-- Я писатель. Но как вы это узнали?
-- Видел ваш портрет в иллюстрированных журналах. Вы-то меня, вероятно, не узнаете?
Я посмотрел на него. Неприглядный человечек в поношенной черной одежде, длинноносый, глаза голубые.
-- Простите, не узнаю.
-- Немудрено, что я изменился, -- вздохнул он, -- Одно время мои фотографии печатали во всех газетах Соединенного королевства. Впрочем, все эти газетные фотографии никуда не годятся. Даю слово, есть такие, на которых я бы сам себя не узнал, если б не подпись.
Он помолчал. Было время отлива, и за галькой пляжа протянулась желтая полоса глинистого дна. Волнорезы торчали из нее, как остовы доисторических животных.
-- Писать книги -- это, должно быть, страшно интересно, сэр. Я часто думал, что у меня у самого есть к этому склонность. В разные периоды моей жизни я очень много читал. В последнее время, правда, почти не читаю. И зрение не то, что было, и вообще. А написать книгу я бы, наверно, мог, если б постарался.
-- Говорят, одну книгу может написать каждый, -- отозвался я.
-- Не роман, знаете ли. До романов я не большой охотник. Предпочитаю исторические труды и все в таком роде. Или мемуары. Если б кто согласился издать, я бы не прочь написать мемуары.
-- Это сейчас модно.
-- Таким разносторонним опытом, как я, мало кто располагает. Не так давно я даже написал об этом письмо в одну воскресную газету, но они мне не ответили.
Он устремил на меня долгий, оценивающий взгляд. Неужели сейчас попросит полкроны? С его-то респектабельной внешностью.
-- Вы, конечно, не знаете, кто я такой, сэр?
-- Честно говоря, не знаю.
Он как будто что-то обдумал, потом разгладил на пальцах черные перчатки, задержался взглядом на дырочке и наконец не без самодовольства изрек:
-- Я -- знаменитый Мортимер Эллис.
-- Да?
Никакого более подходящего междометия я не придумал, будучи убежден, что слышу это имя впервые. На лице его изобразилось разочарование, и это меня немного смутило.
-- Мортимер Эллис, -- повторил он.-- Неужели это вам ничего не говорит?
-- Решительно ничего. Я, понимаете, очень мало живу в Англии.
Интересно, думал я, чем он прославился? Я мысленно перебрал несколько вариантов. Спортсменом он, безусловно, никогда не был, а ведь в Англии только на их долю выпадает настоящая слава, но он мог в прошлом проповедовать "Христианскую науку" или ставить рекорды на бильярде. Самая незаметная фигура -- это, конечно, бывший министр, и он вполне мог оказаться министром торговли в каком-нибудь усопшем правительстве. Но и на политического деятеля он не был похож.
-- Вот она, слава,--произнес он с горечью.--Да в Англии я много месяцев был притчей во языцех. Посмотрите на меня хорошенько. Не может быть, чтобы вы не видели моих снимков в газетах. Мортимер Эллис.
Я покачал головой.
Он выдержал паузу для пущего эффекта.
-- Я -- знаменитый многоженец.
Ну что прикажете ответить, когда совершенно незнакомый человек сообщает вам, что он -- знаменитый многоженец? Признаюсь, порой я тешу себя мыслью, что за словом в карман не лезу, но тут я буквально онемел. А он продолжал:
-- У меня было одиннадцать жен, сэр.
-- Многие считают, что и с одной нелегко справиться.
-- А это от отсутствия практики. Кто был женат одиннадцать раз, тот женщин наизусть знает.
-- Но почему вы остановились на одиннадцати?
-- Вот-вот, я так и знал, что вы это спросите. Как увидел вас, сразу подумал, лицо у него умное. Одиннадцать -- нелепое число, верно? Что-то в нем есть незаконченное. Три--это может быть у любого, и семь еще туда-сюда, девять, говорят, приносит счастье, десяток тоже неплохо. Но одиннадцать! Я только об этом и сожалею. Все бы ничего, кабы только довести счет до дюжины.
Он расстегнул пальто и извлек из внутреннего кармана бумажник, толстый и сильно засаленный. Из бумажника же достал целую пачку газетных вырезок, грязных, потертых на сгибах, и штуки три развернул.
-- Вы только взгляните на эти снимки, и сами скажите, похожи они на меня? Поглядеть на них, можно подумать, что это какой-то уголовник.
Вырезки были длинные, можно было не сомневаться, что среди газетных редакторов Мортимер Эллис в свое время котировался высоко. Одна корреспонденция была озаглавлена "Муки многократного мужа", другая --"Бессердечного мерзавца -- к ответу", третья --"Презренный негодяй дождался своего Ватерлоо".
-- Хорошей прессой это не назовешь, -- протянул я.
Он пожал плечами.
-- Вообще-то я на газеты не обращаю внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8