– С прискорбием извещаем вас, что вчера мы взяли живыми в плен сына вашего князя, господина Гонроку Сибату, и господина Гэмбу Сакуму!
Когда в замке услышали это, все разом пали духом и уж только кое-как старались оборонять главные ворота, стрельба из мушкетов тоже прежнего успеха не приносила. А я, признаться, втайне надеялся, что от князя Хи-дэёси вот-вот прибудет какой-нибудь посланец, непременно должен прибыть, если князь все еще помнит о госпоже… Я не ошибся – в это время и в самом деле прибыл посол, кто именно – я уже позабыл, помню только, что то был не самурай, а какой-то монах.
«С прошлого года князь Хидэёси оказался в состоянии войны с князем Сибатой; к счастью, ему сопутствовала военная удача, и вот он здесь, у этих пределов. Но князь Хидэёси не собирается требовать смерти князя Си-баты, ведь оба они – былые соратники, некогда вместе служившие великому покойному господину. Хотя князь Сибата первый начал эту войну, князь Хидэёси считает, что победа или поражение находятся во власти судьбы, все переменчиво в нашем мире, таков удел лук и стрелы держащих, и потому готов предать забвению былые распри. Пусть князь Сибата передаст ему этот замок и удалится к подножию горы Коя. В этом случае князь Хидэёси пожалует ему владения с доходом в тридцать тысяч коку риса до конца его дней».
Но кто мог бы поручиться, что таковы искренние намерения Хидэёси? Не только у нас, но и во вражеском лагере люди шептались, что Хидэёси прибег к такому маневру, чтобы заполучить госпожу Оo-Ити, поэтому никто не принял всерьез его предложение. А уж князь Ка-цуиэ – тем более…
– Негодяй! Как он смеет предлагать мне такое?! – обрушился он на посланца-монаха. – Давно известно, что победа и поражение зависят лишь от судьбы. Уж не собирается ли он просвещать меня, поведав мне эту истину? Если бы в мире все вершилось по справедливости, если бы счастье оказалось на моей стороне, это я гнал бы сейчас эту мерзкую обезьянью рожу и уж позаботился бы, чтобы он, а не я вспорол бы себе живот! Я проиграл битву при Сидзугатакэ, потому что Гэмба Сакума не выполнил моих приказаний, – горько сознавать, что пришлось опозориться перед этой обезьяной! Теперь мне осталось лишь поджечь эту башню, чтобы грядущие поколения брали пример, как нужно кончать жизнь! Но знайте – здесь в замке хранится запас пороха, накопленный в течение десяти лет. Когда он взорвется, будет много убитых, так что пусть ваши воины отступят подальше, я говорю это потому, что не хочу напрасных убийств! Так и передай Хидэёси! – И сказав это, князь Кацуиэ встал и вышел. Посланец помчался прочь, его миссия полностью провалилась.
* * *
Когда я услышал об этом, рухнула моя последняя надежда, я был вне себя от отчаяния, и горько мне было, и зло меня разбирало, но раз уж так получилось, раз надежда на спасение госпожи исчезла, мне осталось только сопровождать ее к Трем потокам в подземном царстве, чтобы вечно служить ей на том свете. Единственное, о чем я теперь молился, это стать зрячим в будущей жизни, чтобы любоваться ее прекрасным, как луна, ликом. Вит единственное, о чем я тогда мечтал, и смерть стала караться мне, напротив, даже желанной.
Потом князь Кацуиэ сказал:
– Как ни больно очутиться в таком безвыходном положении, горевать бесполезно. Давайте же проведем нашу последнюю ночь все вместе, веселясь и пируя, а наутро исчезнем вместе с рассветными облаками! – Он распорядился сделать приготовления к пиру, приказал слугам достать все оставшиеся бочонки сакэ, а также нагромоздить целые охапки сухой соломы на главной башне и в других важнейших помещениях замка. Пока шли эти приготовления, быстро наступил вечер. Враги несколько ослабили кольцо осады и отступили на дальнее расстояние – наверное, поняли, какой решимости преисполнены люди в замке.
– Ага, видите, недаром сторожевые огни противника горят теперь далеко! Хидэёси знает, что я не бросаю слов на ветер! – спокойно сказал наш князь, и голос его звучал как-то по-особому проникновенно.
* * *
Вечером, примерно в час Петуха, начался пир. Подали сакэ не только господам, но и на все сторожевые башни; князь распорядился, чтобы повара на кухне постарались на славу – угощение было редкостное, роскошное, повсюду в замке шел пир горой. В женских покоях, в большом зале, на возвышении, покрытом медвежьей шкурой, сидел сам князь, рядом с ним – госпожа и три ее дочери. Пониже расположились господа Бункасай, Яэмон-но-дзё, правитель Вакаса и другие, самые прославленные, заслуженные вассалы. Первую чарку князь передал госпоже. По его указанию, дамы свиты и все мы, слуги, тоже удостоились чести присутствовать и почтительно занимали места поблизости от господ. Все понимали, что собрались сегодня в последний раз, поэтому и сам князь, и все самураи облачились в парадные кафтаны и разноцветные доспехи, соперничая друг с другом роскошью и блеском мечей и остального убранства. Женщины тоже надели яркие кимоно, стараясь перещеголять друг друга нарядами, и самая прекрасная среди них была госпожа. Белила и румяна она наложила ярче обычного, густо умастила волосы ароматическим маслом. Мне рассказали, что под стать ее белой, как снег, коже на ней было белое кимоно узорного шелка с широким поясом из золотой парчи, а сверху наброшено одеяние из китайского атласа, затканного золотыми, серебряными и разноцветными нитями.
– Пить сакэ молча – радости мало, – сказал князь, когда чарка обошла круг. – Враги будут насмехаться над нами и, чего доброго, вообразят, будто мы совсем приуныли из-за того, что завтра расстанемся с жизнью… Давайте же, на удивление недругам, проведем этот вечер с песнями, плясками и прочими изящными развлечениями! – Не успел он это сказать, как на одной из башен раздались звуки веселой песни:
Я за тысячу ри, от тебя вдалеке грущу,
Утешения только в чарке сакэ ищу…
Затем послышались удары в барабанчик, отбивающий ритм, – очевидно, там кто-то уже плясал.
– Слышите, они нас опередили! Не будем же отставать! – сказал князь и сам, первый запел арию Ацумори:
Что наша жизнь, ничтожные полвека,
Коль их сравнить с величьем Поднебесной?
Это была любимая ария покойного князя Нобунаги, он пел ее во время битвы при Окэхадзаме. когда одержал победу над господином Имагавой, ария эта считалась чуть ли не священной в семействе Ода.
Что наша жизнь, ничтожные полвека,
Коль их сравнить с величьем Поднебесной?
Всего лишь наважденье, краткий сон.
Увы, кому из наделенных жизнью,
Кому из человеческого рода
Уничтоженья избежать дано?..
Я слышал, как он пел громким, чистым голосом эту песню, и мне до боли ясно вспомнились времена, когда был еще жив повелитель всех этих мужественных, одетых в доспехи воинов. Слезы невольно выступали у меня на глазах при мысли о том, как быстротечно все в нашем мире, и сидящие в ряд самураи тоже увлажнили слезами рукава своих панцирей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22