И не пророню до гробовой доски. Неполный отчет о спектакле "Николас Никльби", приведенный мною выше, это все, на что может рассчитывать самый дотошный читатель (да будет ему это известно). Надо сказать, что пьеса содержит целый ряд перлов, которые обошел молчанием недостойный критик, но если кто-либо желает оценить их по достоинству, то единственный способ пересечь Ла-Манш и отправиться в "Амбигю-Комик", театр, название которого можно перевести как "театр сомнительного комизма". И пусть любопытный зритель не мешкает, ибо кто знает, что может случиться? Жизнь человеческая, как всем известно, коротка, а театральные пьесы возникают и увядают подобно цветам полевым, и вполне возможно, что, когда эта статья увидит свет (будем надеяться из меркантильных соображений, что она его увидит), драма о Николасе Никльби исчезнет с лица земли подобно Карфагену, Трое, Суолло-стрит, Мэрилебонскому банку, Вавилону и прочим величайшим созданиям человеческого гения, давно поверженным в прах и канувшим в Лету.
Что же касается уважаемого Боза, то вы, вероятно, заметили, что его доля в создании этой драмы крайне незначительна и что он имеет не больше отношения к благородным умам, сочинившим ее, чем гвоздь в стене - к шляпе с золотыми галунами, которую может на него повесить какой-нибудь франт, или стартовый столб на ипподроме к искрометному скакуну, ценою в тысячу гиней, который пожелает двинуться от него на скаковую дорожку.
До чего жалкими кажутся писания Диккенса рядом с творениями его французских коллег! Как они бледны, низменны и лишены фантазии! Ему бы и в голову не пришло свести в трактире под вывеской "Королевский Герб" полдюжины лордов, бывшего похитителя детей, знаменитого банкира, дегенерата, владельца частной школы, младшего учителя и гуртовщика, съехавшихся из разных мест, за сотню миль одно от другого, чтобы поведать всему миру свои тайны. Ему бы в жизни не выдумать грандиозных мрачных катакомб, cimetiere et salle de bal Кладбище и танцзал (франц.)., как их назвал Жюль Жанен. Все эти находки заслуга французских драмоделов, перелицевавших роман мсье Диккенса, о чем необходимо поставить в известность почтенную публику.
Но если французские драматурги неизмеримо выше Диккенса, неизмеримо изобретательней и поэтичней, то вышеупомянутый французский критик Жюль Жанен в миллион раз выше французских драматургов. А Диккенс рядом с Жаненом просто пигмей. Жюль его затмил, принизил, уничтожил, стер в порошок. Этот злосчастный писатель живет себе по ту сторону Ла-Манша и в ус не дует и даже, чего доброго, воображает, что достиг известности, тогда как на континенте его песенка спета раз и навсегда.
Что из того, что его читают миллионы в Англии и десятки миллионов в Америке? Что всякий, владеющий английским языком, отвел ему местечко в своем сердце? Важно только то, что думает о нем Жюль Жанен, и, хотя я преклоняюсь перед мистером Диккенсом, все же это не причина, чтобы отказать себе в маленьком удовольствии познакомить его с мнением злокозненных людей (есть и такие на свете), склонных поносить его. Без этой невинной привилегии чего бы стоила дружба!
Кто же такой этот Жанен? Это величайший критик во Франции. Это Ж. Ж., который каждую педелю помещает в "Журналь де Деба" свой фельетон, брызжущий неоспоримым остроумием и содержащий такую ошеломляющую смесь дерзости и прямоты, наглости и лжи, добродушия и нахальства, что читатель невольно поддается очарованию этой мешанины и с нетерпением ждет появления газеты в понедельник. Это тот самый Жюль Жанен, который, не зная, как он сам признает в предисловии, ни одного слова по-английски, помогал переводить на французский язык "Сентиментальное путешествие". Это тот самый человек, который вскоре после женитьбы описал в очередном фельетоне свою брачную ночь (очевидно, в ту неделю ничего более примечательного не случилось) и выставил на всеобщее обозрение свои простыни со следами отнюдь не типографской краски, подражая, если память мне не изменяет, древнему обычаю некоторых королей. Поистине более честного, скромного, стыдливого, правдивого, непритязательного и благородного джентльмена, чем г-н Ж. Ж. трудно себе представить!
Так вот, этот откормленный французский моралист ополчился на Диккенса. Диккенс, видите ли, страдает недостатком скромности, а Жюль не терпит нескромность. И этот довод является решающим в извечном споре между двумя нациями о том, которая из них нравственнее. Ход рассуждений таков:
1. Мы, в Англии, привыкли считать Диккенса скромным писателем и позволяем нашим детям читать его произведения.
2. Во Франции человек, написавший историю "Мертвого осла и гильотинированной женщины" Мы предполагаем (в ближайшем будущем) посвятить творчеству Ж. Ж. пространный и блестящий критический обзор. и впоследствии эпиталаму на собственное бракосочетание, возмущен Диккенсом.
3. Отсюда следует, что Диккенс не только нескромен, но просто неприличен, ибо если бы это было не так, то такое общепризнанное воплощение добродетели, как Ж. Ж., не стал бы его обвинять в этом преступлении.
4. Стало быть, ясно как день, что французская мораль неизмеримо выше английской, что одинаково приложимо к людям, книгам, а также всем отношениям в частной и общественной жизни.
Посмотрим теперь, как наш жирный Жюль расправляется с Диккенсом. Его критика начинается в довольно шутливом тоне.
Theatre de l'Ambigu-Comique
"Николас Никльби", мелодрама в 6 действиях.
"На колени перед человеком, которого зовут Чарльз Диккенс! На колени! Он один совершил то, что было не под силу лорду Байрону и Вальтеру Скотту вместе взятым! Добавьте сюда, если вам угодно, Попа и Мильтона и все самое величественное и самое прелестное, что создала английская литература. Чарльз Диккенс! Только о нем и говорят сейчас в Англии. Он ее гордость, ее радость и слава! А знаете ли вы, сколько покупателей у Диккенса? Я говорю покупателей, то есть людей, выкладывающих свои денежки из кошелька, чтобы отдать их в руки книгопродавцев. Десять тысяч покупателей. Десять тысяч? Что вы говорите, какие десять тысяч! Двадцать тысяч! Двадцать тысяч? Да не может быть! Вот как! А не хотите ли сорок тысяч! Тьфу, большое дело - сорок тысяч! Нет, у него не двадцать, а сорок тысяч покупателей. Что, вы смеетесь над нами? Сорок тысяч покупателей! О да, вы правы, милейший, я пошутил, у Диккенса не двадцать, не сорок и не шестьдесят тысяч покупателей, а целых сто тысяч! Сто тысяч и ни одним меньше! Сто тысяч рабов, сто тысяч данников, сто тысяч! А наши великие писатели почитают для себя счастьем и гордостью, если их самые прославленные сочинения, после полугодового триумфального шествия, разойдутся в количестве восьмисот экземпляров каждое!"
Какой разящий юмор!
1 2 3 4 5 6 7 8
Что же касается уважаемого Боза, то вы, вероятно, заметили, что его доля в создании этой драмы крайне незначительна и что он имеет не больше отношения к благородным умам, сочинившим ее, чем гвоздь в стене - к шляпе с золотыми галунами, которую может на него повесить какой-нибудь франт, или стартовый столб на ипподроме к искрометному скакуну, ценою в тысячу гиней, который пожелает двинуться от него на скаковую дорожку.
До чего жалкими кажутся писания Диккенса рядом с творениями его французских коллег! Как они бледны, низменны и лишены фантазии! Ему бы и в голову не пришло свести в трактире под вывеской "Королевский Герб" полдюжины лордов, бывшего похитителя детей, знаменитого банкира, дегенерата, владельца частной школы, младшего учителя и гуртовщика, съехавшихся из разных мест, за сотню миль одно от другого, чтобы поведать всему миру свои тайны. Ему бы в жизни не выдумать грандиозных мрачных катакомб, cimetiere et salle de bal Кладбище и танцзал (франц.)., как их назвал Жюль Жанен. Все эти находки заслуга французских драмоделов, перелицевавших роман мсье Диккенса, о чем необходимо поставить в известность почтенную публику.
Но если французские драматурги неизмеримо выше Диккенса, неизмеримо изобретательней и поэтичней, то вышеупомянутый французский критик Жюль Жанен в миллион раз выше французских драматургов. А Диккенс рядом с Жаненом просто пигмей. Жюль его затмил, принизил, уничтожил, стер в порошок. Этот злосчастный писатель живет себе по ту сторону Ла-Манша и в ус не дует и даже, чего доброго, воображает, что достиг известности, тогда как на континенте его песенка спета раз и навсегда.
Что из того, что его читают миллионы в Англии и десятки миллионов в Америке? Что всякий, владеющий английским языком, отвел ему местечко в своем сердце? Важно только то, что думает о нем Жюль Жанен, и, хотя я преклоняюсь перед мистером Диккенсом, все же это не причина, чтобы отказать себе в маленьком удовольствии познакомить его с мнением злокозненных людей (есть и такие на свете), склонных поносить его. Без этой невинной привилегии чего бы стоила дружба!
Кто же такой этот Жанен? Это величайший критик во Франции. Это Ж. Ж., который каждую педелю помещает в "Журналь де Деба" свой фельетон, брызжущий неоспоримым остроумием и содержащий такую ошеломляющую смесь дерзости и прямоты, наглости и лжи, добродушия и нахальства, что читатель невольно поддается очарованию этой мешанины и с нетерпением ждет появления газеты в понедельник. Это тот самый Жюль Жанен, который, не зная, как он сам признает в предисловии, ни одного слова по-английски, помогал переводить на французский язык "Сентиментальное путешествие". Это тот самый человек, который вскоре после женитьбы описал в очередном фельетоне свою брачную ночь (очевидно, в ту неделю ничего более примечательного не случилось) и выставил на всеобщее обозрение свои простыни со следами отнюдь не типографской краски, подражая, если память мне не изменяет, древнему обычаю некоторых королей. Поистине более честного, скромного, стыдливого, правдивого, непритязательного и благородного джентльмена, чем г-н Ж. Ж. трудно себе представить!
Так вот, этот откормленный французский моралист ополчился на Диккенса. Диккенс, видите ли, страдает недостатком скромности, а Жюль не терпит нескромность. И этот довод является решающим в извечном споре между двумя нациями о том, которая из них нравственнее. Ход рассуждений таков:
1. Мы, в Англии, привыкли считать Диккенса скромным писателем и позволяем нашим детям читать его произведения.
2. Во Франции человек, написавший историю "Мертвого осла и гильотинированной женщины" Мы предполагаем (в ближайшем будущем) посвятить творчеству Ж. Ж. пространный и блестящий критический обзор. и впоследствии эпиталаму на собственное бракосочетание, возмущен Диккенсом.
3. Отсюда следует, что Диккенс не только нескромен, но просто неприличен, ибо если бы это было не так, то такое общепризнанное воплощение добродетели, как Ж. Ж., не стал бы его обвинять в этом преступлении.
4. Стало быть, ясно как день, что французская мораль неизмеримо выше английской, что одинаково приложимо к людям, книгам, а также всем отношениям в частной и общественной жизни.
Посмотрим теперь, как наш жирный Жюль расправляется с Диккенсом. Его критика начинается в довольно шутливом тоне.
Theatre de l'Ambigu-Comique
"Николас Никльби", мелодрама в 6 действиях.
"На колени перед человеком, которого зовут Чарльз Диккенс! На колени! Он один совершил то, что было не под силу лорду Байрону и Вальтеру Скотту вместе взятым! Добавьте сюда, если вам угодно, Попа и Мильтона и все самое величественное и самое прелестное, что создала английская литература. Чарльз Диккенс! Только о нем и говорят сейчас в Англии. Он ее гордость, ее радость и слава! А знаете ли вы, сколько покупателей у Диккенса? Я говорю покупателей, то есть людей, выкладывающих свои денежки из кошелька, чтобы отдать их в руки книгопродавцев. Десять тысяч покупателей. Десять тысяч? Что вы говорите, какие десять тысяч! Двадцать тысяч! Двадцать тысяч? Да не может быть! Вот как! А не хотите ли сорок тысяч! Тьфу, большое дело - сорок тысяч! Нет, у него не двадцать, а сорок тысяч покупателей. Что, вы смеетесь над нами? Сорок тысяч покупателей! О да, вы правы, милейший, я пошутил, у Диккенса не двадцать, не сорок и не шестьдесят тысяч покупателей, а целых сто тысяч! Сто тысяч и ни одним меньше! Сто тысяч рабов, сто тысяч данников, сто тысяч! А наши великие писатели почитают для себя счастьем и гордостью, если их самые прославленные сочинения, после полугодового триумфального шествия, разойдутся в количестве восьмисот экземпляров каждое!"
Какой разящий юмор!
1 2 3 4 5 6 7 8