– Выходит, надо нам уже прощаться, а мы и познакомиться-то как следует не успели.
– Ничего. На обратном пути познакомимся.
– Давно здесь работаешь?
– Год.
– А раньше где?
– В Париже, у Томсон-Хаустон. Потом, после высылки, – в Бельгии, на шахтах.
– Тоже выслали?
– Выслали.
– А здесь как? Строго или легче?
– Высылают почем зря. Эмигрантов всегда хватит.
– А тебя куда же могут выслать? Во Францию тебе нельзя, в Италию нельзя, в Германию – и подавно…
– А им какое дело!
– Ну, допустим, тебя вышлют. Куда же ты денешься?
– Попробую еще разок в Марсель. Там всегда можно устроиться на какую-нибудь посудину кочегаром. Доеду до Китая, проберусь в китайскую Красную армию. Мне так думается, там дела начнутся раньше… Тебе пора! Будь другом, опусти-ка это письмецо в Париже, на вокзале. Скорее дойдет.
– Зазнобу в Париже оставил?
– Так, девушка одна. Переписываемся.
– Может, зайти, передать от тебя привет?
– Прыткий ты больно! Нужна тебе подружка – ищи сам. Я тебе не адресный стол… Давай, сам отправлю.
– С ума сошел! Что, я у тебя невесту отбивать собираюсь?
– Знаем мы вас, приятелей!
– Не дури! Давай отправлю. Что ты в самом деле!
– Ладно, отправь. Только ходить не надо.
– Что же ты, брат, невесте своей так не доверяешь?
В отсвете огонька папиросы смуглое красивое лицо парня кажется хмурым и угрюмым.
– А что я, маленький? Думаешь, верю, что она год меня дожидается? Француженок я не видал?… Не знаю, и ладно!
– Чудак ты, парень! Давай руку, а то поезд мой идет. Спасибо, что проводил. Хотел я тебе за услугу отплатить услугой. Не хочешь – не надо. Прощай! Рот фронт!
Поезд, гудит и трогается с места. В купе пустовато. Тускло горит электричество. Глухо бормочут колеса:
– «Nach Paris… Nach Paris…»
Вот и Франция. Все сошло отлично. Завтра утром – Париж. Попробуем поспать. Глаза сами слипаются от усталости. Последняя разборчивая мысль проскальзывает уже сквозь сон: Иоганн по-итальянски – Джиованни! Открытие это кажется Эрнсту почему-то очень важным, но он не успевает его додумать. Он уже спит.
Просыпается от чьего-то прикосновения. Проводник спрашивает билет. Эрнст роется в бумажнике и протягивает кусочек картона с напечатанным на нем волшебным словом «Париж». Милейший кусок картона, способный заменить и паспорт и визу! Эрнст ощупывает его пальцами почти с нежностью и сует в карман. Рука натыкается на жесткий конверт. Что это такое? Ах, да! Это бумаги Эберхардта! Он даже не успел их как следует просмотреть. Все-таки он умно поступил, спрятав их в уборной полицей-президиума! Товарищ, который вызвался сходить за ними утром, нашел их в полной сохранности.
Эрнст достает из кармана пакет. Небольшая пачка исписанных карандашом листков. При этом освещении ничего не разберешь. Отложим до завтра. Разорванный конверт с надписью: «Эрнсту». Да, это он читал. Еще один конверт, заклеенный: «Маргарите Вальденау. Париж…» Придется ее разыскать.
По нелепой ассоциации ему припоминается Джиованни: «Ладно, отправь, только ходить не надо… Знаем мы вас, приятелей!»
Эрнст улыбается почти сквозь сон: вот чудак!
Он сует бумаги и письмо обратно в карман, завертывается в пальто и мгновенно засыпает. Ему снится Маргрет, которая оказывается невестой вовсе не Роберта, а Джиованни. Он хочет уже извиниться и уйти, но кто-то кладет ему руку на плечо.
– Эй, мосье, слезайте, приехали – Париж!…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Оконные стекла снова начинают звенеть. Сперва неразборчиво, как зубы, затем все громче, пока нарастающий звон не переходит в пронзительную трель флексотона. Тогда на камине робко откликаются чашки. У каждой из них свой особый тембр, начиная с высокого, кончая самым низким. Если закрыть глаза, можно подумать, что рядом, за стеной, цирковой виртуоз-эксцентрик мечет на стол, как талеры, звонкие кружки металла и кружки вибрируют, вызванивая замысловатые мелодии.
Так начинается утро. Воробьиной капеллой там, на дворе, в соседнем Люксембургском саду. Концертом стекол и чашек здесь, в маленькой гостинице, сотрясаемой слоновой поступью автобусов.
Маргрет лежит еще добрую минуту, плотнее зажмурив глаза, прислушиваясь к утренней перекличке вещей. Затем одеяло тяжелой птицей слетает на пол. За одеялом вдогонку летит пижама. Босые ноги, шаря по полу, сами отыскивают туфли, косматые и мягкие, как лапы медведя. Голая, она стоит посреди комнаты, вскинув высоко руки и отбросив назад волосы крутым движением головы. Затем уходит по шею в пестрый мохнатый халат. Створки халата запахиваются, как ставни. В комнате сразу становится как будто темнее.
В голубой резиновой шапочке, облегающей голову, как шлем, заколов халат у самого подбородка, Маргрет выскальзывает в коридор. Тихонько напевая, она направляется в ванную. Она слышит, как дверь напротив ее комнаты отворяется и так и остается открытой. Опять этот надоедливый англичанин караулил, когда она выйдет, чтобы проводить ее глазами до конца коридора! Смешной субъект! Никогда не попытался даже заговорить с нею. И всегда преследует ее взглядом своих покорных собачьих глаз.
Заперев дверь ванной на задвижку, она сбрасывает халат и пускает душ. Холодные брызги обдают ее с головы до ног. Она зябко сутулится, вздрагивая от прикосновения холодных струек воды. Затем, набравшись храбрости, подставляет им спину, зажав меж колен сплетенные руки. Резиновый шлем, ниспадающий на уши, узкие, чуть обозначенные бедра делают ее похожей на изнеженного мальчишку. Она откидывает голову и подставляет жидким ледяным лучам лицо и груди. Струйки воды, пробежав между ними, широкой дельтой омывают плоскогорье живота и стекают вниз по судорожно сжатым ногам.
Мановение руки – и ливень замирает на лету. Она проводит ладонью по телу, словно выжимая из него последние капельки воды. Нога нащупывает мягкий мех туфли. Тело, еще поблескивающее слезинками дождя, исчезает в мохнатой обертке халата.
Маргрет пускается в обратный путь по коридору. Конечно, так она и знала! Англичанин караулит на пороге своей комнаты. Его собачий взгляд, полный мольбы и восхищения, провожает Маргрет до дверей. Она охотно показала бы англичанину язык, но не стоит связываться.
Пройдя к себе, она стаскивает резиновую шапочку и расчесывает перед зеркалом волосы, каштановые с золотистым отливом. Сколько их ни расчесывай, в конце концов они все равно улягутся по-своему!
С минуту она изучает в зеркале свое лицо. Еще девочкой она любила подолгу смотреться в зеркало. Окружающие видели в этом проявление преждевременного кокетства. На самом деле это было скорее удивление. Удивление тем, что именно в ее лице поражает так встречных мужчин, заставляя их оборачиваться на улице. Этот высокий, очень белый лоб? Но ведь это скорее лоб мужчины, чем девушки, не говоря уже о том, что он явно непропорционален.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72