Командировка наша была вдали от городов, у бабая на хую. Так что красоваться не перед кем. Но и чмуриться тоже ни к чему, шлындать, как обмылок. Отъехал я подальше от родимых мест, выломился на сельской трассе, пора, мыслю, вбиться во что-нибудь путное, фасон придавить.
Потопал по-над лесом, по-над полем, вольным духом раздышался. Лето, птички божии щебечут, ёжики шуршат и другая тварь… Короче, набрёл на один посёлок. Место симпатичное и, главное, тихое. Я днём туда не стал переть внагляк. Зачем народ тунгусский шебуршить. Да мне по фигу, какой они там нации, у меня по географии трояк! Косоглазые, короче. Я не чурка, я башкир! Потомок Салавата Юлаева, понял? А ты – потомок бабуина. Не, а чего он меня сбивает? Зарядите ему кто-нибудь в торец.
В общем, дождался ночи и вошёл, как Бонапарт в деревню Бородинку. Натихую порыскал, надыбал ихний местный лабаз. Слышь, сеанс! Ни тебе охраны, ни сигнализации… Шоколад! Замок – серьга гнилая. Я его даже ковырять не стал, через шнифт с тылу занырнул. Спичку засветил – мама моя женщина! Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки… Не первый раз сельпо бомблю, но обычно совсем уж с голодухи. Чего там ловить – сплошная борода, фазанья ферма. А тут – Колорадо! Ну, Эльдорадо. Братва, кто сюда Профессора пустил?! Он ВалькУ слова не давал вякнуть, теперь ко мне вяжется! Сгинь, овца, пока при памяти!
ХАвка вся забугорная, какие-то яркие пакетики, баночки, коробочки; выпивон – я-те-дам! Я не то чтоб в лагере последний хрен без соли доедал, но тут, в натуре, оторвался. Кишку набил, как ебемот. Потом стал барахло перебирать, искать шмутки, приличные моей культурной внешности. Особо не всматривался, полнющий сидор набил, там сумарь был импортный, в него полтонны войдёт. Потом пришлось весь бутор по двум баулам перекладывать: в окно не пролазило…
Выбрался – и дёру по полям, по лесосекам! А ну-ка попробуй винта нарезать с таким фаршем: дыхалка ни к чёрту, ночь-полночь, то коряга, то яма… Сколько раз кувырком летел, сколько башкой обо что-то хлопался – не упомню. Как светать стало, немного передохнул – и дальше потопал. Потом солнышко пригрело, залёг я у опушки – и прикемарил чуток.
Пробудился, наверно, после полудня. Травка мягкая, мураши по пузу бегают, один в ухо забрался – духовитый пацан… Я его аккуратно вынул, сдул с ладони – не шали, братэлла. А сволочь пернатая такие кружева выводит – слезу прошибает! Встряхнулся я, потянулся – и потопал по лужку на бум-лазаря. Запах от травы необыкновенный – горьковатый с мёдом, пчёлы над цветами восьмерики крутят… Ну при чём тут юный натуралист? Природа ж, в рот кило печенья!
Вот так часа через полтора набрёл на какой-то колодец. Прикинь: торчит «журавель» посреди чиста поля, сруб колодезный – и ни души. То есть ни одной бляди по периметру! Во, думаю, чудеса. Ну, ничтёнка, всё путём. Станция Хацапетовка, стоянка поезда десять минут. Здесь и устрою привал, сполоснусь, сменю бельишко. Короче, всё с себя сблочил, остался голенький, как покойничек, набрал ведро воды – и на себя! Кррысота! Думал, в штаны от кайфа кончу – а штанов-то на мне и нет! Смыл, значит, пыль лагерную – и решил глянуть, чем у тунгусов поживился.
Глянул – твою мать, какие шмутки! Три пары джинсов – голубые, как пидор Бабка с третьего отряда. Рубашки – страшно надевать… Ален Делон! Пара курток вельветовых, дымчатого цвета, примерно как котяра наш, что в хлеборезке отирается. Корочки модельные – мне, правда, ни одна пара не подошла, взял которые побольше размером, в носки травы напихал. Короче, «костюмчик новенький, колёсики со скрипом я на тюремную пижаму променял»! Котлов ещё жменю на дне обнаружил, выбрал какие покруче. Бадью французского одеколона – может, и не французского, но не по-нашему написано… Прифраерился тут же (единственно трусы с майкой оставил свои, лагерные: как-то не дотумкал бельишко в лабазе насунуть). Лавэ? Не, лавешек я немного зацепил; была в кассе дневная выручка, и то не знаю, чего они её не оприходовали. Тундра…
Я с радости аж разволновался. Отошёл в сторонку, закурил (тарочками я тоже в ларьке загрузился). Попёрла, думаю, фишка! Эх, деньги есть – Уфа гуляем! Схватил гнидник свой со шкарами – и бух их в колодец! Да не «бухих в колодец», откудам там бухие возьмутся, фанера ты бестолковая! Это я шмутки в колодец кинул, они и булькнули.
Короче, решил начать жизнь безнесчастную. И потопал в прекрасное далеко, к светлому будущему. Добреду до станции, там – на майдан, и по жестянке – до Москвы! Или лучше для начала в Чебоксары, к тётке. Она прописать обещала. Сменяю справку об освобождении на красножопую паспортину… Едрена матрёна! С ужасом вспоминаю, что справи/ла-то у меня в робе осталась! А роба плавает на дне…
Завернул я свои кеды и попёр с матюгами обратно до колодезя. Ну что делать? Надо лезть. Спустился я намнутрь, до самого где вода плещется. Сыро, гадство, и темно. Начал заныривать, одёжу свою ловить. Чё-то никак выцепить не могу. Одной рукой за «журавля» держаться приходится, неудобно. Вот, значит, черпаю по воде своими грабками, а сам вдруг не ко времени вспоминаю, как где-то слышал: мол, со дна колодца даже днём можно на небе звёзды увидеть… Дай, думаю, проверю. Задрал башку, глянул – и в этот момент нога соскользнула, да как плюхнусь я в воду! Шест «журавля» с перепугу с рук выпустил – и остался на самом дне в гордом одиночестве, как последний фуцан!
Дальше лучше и не рассказывать. Как представил я колодец этот посреди поля, кругом ни души, хоть пой, хоть войдот подымай – ни одна паскудина не услышит… Ну, начал карабкаться наружу. Стены с плесенью, скользкие, как в соплях; раз сорок срывался, пока из сил не выбился. Послал всё к херам собачьим и приготовился принять мученическую смерть. Ох, ребята, как же я тогда всё подряд ебистосил! И откуда слова взялись? И природу эту алтайскую, и тунгусов, и магазин, и себя, хрена моржового, и всё прогрессивное человечество – а отдельной строкой этот трижды долбанный колодец и ту падлу, которая его вырыла. До самой ночи крыл с передыхами, а потом – всю ночь кряду. Спать-то не заснёшь: вдруг захлебнёшься к ебеням!
А к утру чего-то меня проняло: молиться начал. Сперва – просто господу богу без имя-отчества, потом – конкретно Иисусу Христу, после – Аллаху с Магомедом… Других Чё-то я не вспомнил, пошёл по-новой. И знаете, братва, – в цвет попал! Жалею только, не запомнил, на котором я из них остановился, когда слышу сверху:
– Э, кто там?
– Я, – кричу, – я это, люди добрые! Спасите, Христа ради!
Гляжу наверх, а там какая-то маленькая сморщенная головёнка вроде с седой бородкой (или я после уж бородку разглядел?). Неужто, думаю, сам Господь на подмогу спорхнул?
– Мы, – говорит головёнка, – Христа не верим. Мы Будду верим.
– Хрен с ним, – кричу, – пускай Будда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Потопал по-над лесом, по-над полем, вольным духом раздышался. Лето, птички божии щебечут, ёжики шуршат и другая тварь… Короче, набрёл на один посёлок. Место симпатичное и, главное, тихое. Я днём туда не стал переть внагляк. Зачем народ тунгусский шебуршить. Да мне по фигу, какой они там нации, у меня по географии трояк! Косоглазые, короче. Я не чурка, я башкир! Потомок Салавата Юлаева, понял? А ты – потомок бабуина. Не, а чего он меня сбивает? Зарядите ему кто-нибудь в торец.
В общем, дождался ночи и вошёл, как Бонапарт в деревню Бородинку. Натихую порыскал, надыбал ихний местный лабаз. Слышь, сеанс! Ни тебе охраны, ни сигнализации… Шоколад! Замок – серьга гнилая. Я его даже ковырять не стал, через шнифт с тылу занырнул. Спичку засветил – мама моя женщина! Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки… Не первый раз сельпо бомблю, но обычно совсем уж с голодухи. Чего там ловить – сплошная борода, фазанья ферма. А тут – Колорадо! Ну, Эльдорадо. Братва, кто сюда Профессора пустил?! Он ВалькУ слова не давал вякнуть, теперь ко мне вяжется! Сгинь, овца, пока при памяти!
ХАвка вся забугорная, какие-то яркие пакетики, баночки, коробочки; выпивон – я-те-дам! Я не то чтоб в лагере последний хрен без соли доедал, но тут, в натуре, оторвался. Кишку набил, как ебемот. Потом стал барахло перебирать, искать шмутки, приличные моей культурной внешности. Особо не всматривался, полнющий сидор набил, там сумарь был импортный, в него полтонны войдёт. Потом пришлось весь бутор по двум баулам перекладывать: в окно не пролазило…
Выбрался – и дёру по полям, по лесосекам! А ну-ка попробуй винта нарезать с таким фаршем: дыхалка ни к чёрту, ночь-полночь, то коряга, то яма… Сколько раз кувырком летел, сколько башкой обо что-то хлопался – не упомню. Как светать стало, немного передохнул – и дальше потопал. Потом солнышко пригрело, залёг я у опушки – и прикемарил чуток.
Пробудился, наверно, после полудня. Травка мягкая, мураши по пузу бегают, один в ухо забрался – духовитый пацан… Я его аккуратно вынул, сдул с ладони – не шали, братэлла. А сволочь пернатая такие кружева выводит – слезу прошибает! Встряхнулся я, потянулся – и потопал по лужку на бум-лазаря. Запах от травы необыкновенный – горьковатый с мёдом, пчёлы над цветами восьмерики крутят… Ну при чём тут юный натуралист? Природа ж, в рот кило печенья!
Вот так часа через полтора набрёл на какой-то колодец. Прикинь: торчит «журавель» посреди чиста поля, сруб колодезный – и ни души. То есть ни одной бляди по периметру! Во, думаю, чудеса. Ну, ничтёнка, всё путём. Станция Хацапетовка, стоянка поезда десять минут. Здесь и устрою привал, сполоснусь, сменю бельишко. Короче, всё с себя сблочил, остался голенький, как покойничек, набрал ведро воды – и на себя! Кррысота! Думал, в штаны от кайфа кончу – а штанов-то на мне и нет! Смыл, значит, пыль лагерную – и решил глянуть, чем у тунгусов поживился.
Глянул – твою мать, какие шмутки! Три пары джинсов – голубые, как пидор Бабка с третьего отряда. Рубашки – страшно надевать… Ален Делон! Пара курток вельветовых, дымчатого цвета, примерно как котяра наш, что в хлеборезке отирается. Корочки модельные – мне, правда, ни одна пара не подошла, взял которые побольше размером, в носки травы напихал. Короче, «костюмчик новенький, колёсики со скрипом я на тюремную пижаму променял»! Котлов ещё жменю на дне обнаружил, выбрал какие покруче. Бадью французского одеколона – может, и не французского, но не по-нашему написано… Прифраерился тут же (единственно трусы с майкой оставил свои, лагерные: как-то не дотумкал бельишко в лабазе насунуть). Лавэ? Не, лавешек я немного зацепил; была в кассе дневная выручка, и то не знаю, чего они её не оприходовали. Тундра…
Я с радости аж разволновался. Отошёл в сторонку, закурил (тарочками я тоже в ларьке загрузился). Попёрла, думаю, фишка! Эх, деньги есть – Уфа гуляем! Схватил гнидник свой со шкарами – и бух их в колодец! Да не «бухих в колодец», откудам там бухие возьмутся, фанера ты бестолковая! Это я шмутки в колодец кинул, они и булькнули.
Короче, решил начать жизнь безнесчастную. И потопал в прекрасное далеко, к светлому будущему. Добреду до станции, там – на майдан, и по жестянке – до Москвы! Или лучше для начала в Чебоксары, к тётке. Она прописать обещала. Сменяю справку об освобождении на красножопую паспортину… Едрена матрёна! С ужасом вспоминаю, что справи/ла-то у меня в робе осталась! А роба плавает на дне…
Завернул я свои кеды и попёр с матюгами обратно до колодезя. Ну что делать? Надо лезть. Спустился я намнутрь, до самого где вода плещется. Сыро, гадство, и темно. Начал заныривать, одёжу свою ловить. Чё-то никак выцепить не могу. Одной рукой за «журавля» держаться приходится, неудобно. Вот, значит, черпаю по воде своими грабками, а сам вдруг не ко времени вспоминаю, как где-то слышал: мол, со дна колодца даже днём можно на небе звёзды увидеть… Дай, думаю, проверю. Задрал башку, глянул – и в этот момент нога соскользнула, да как плюхнусь я в воду! Шест «журавля» с перепугу с рук выпустил – и остался на самом дне в гордом одиночестве, как последний фуцан!
Дальше лучше и не рассказывать. Как представил я колодец этот посреди поля, кругом ни души, хоть пой, хоть войдот подымай – ни одна паскудина не услышит… Ну, начал карабкаться наружу. Стены с плесенью, скользкие, как в соплях; раз сорок срывался, пока из сил не выбился. Послал всё к херам собачьим и приготовился принять мученическую смерть. Ох, ребята, как же я тогда всё подряд ебистосил! И откуда слова взялись? И природу эту алтайскую, и тунгусов, и магазин, и себя, хрена моржового, и всё прогрессивное человечество – а отдельной строкой этот трижды долбанный колодец и ту падлу, которая его вырыла. До самой ночи крыл с передыхами, а потом – всю ночь кряду. Спать-то не заснёшь: вдруг захлебнёшься к ебеням!
А к утру чего-то меня проняло: молиться начал. Сперва – просто господу богу без имя-отчества, потом – конкретно Иисусу Христу, после – Аллаху с Магомедом… Других Чё-то я не вспомнил, пошёл по-новой. И знаете, братва, – в цвет попал! Жалею только, не запомнил, на котором я из них остановился, когда слышу сверху:
– Э, кто там?
– Я, – кричу, – я это, люди добрые! Спасите, Христа ради!
Гляжу наверх, а там какая-то маленькая сморщенная головёнка вроде с седой бородкой (или я после уж бородку разглядел?). Неужто, думаю, сам Господь на подмогу спорхнул?
– Мы, – говорит головёнка, – Христа не верим. Мы Будду верим.
– Хрен с ним, – кричу, – пускай Будда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15