Едва они вошли. Карла тут же набросилась на них, именно набросилась, даже скорее обрушилась. Она смеялась, она смотрела на Ингу и заранее предвкушала удовольствие.
— Дорогие мои, — проговорила она, — дорогие моя детки, а я уже беспокоилась.
Он, естественно, поцеловал ее, и Инга тоже, и они вошли в гостиную. Луиджи слишком хорошо знал Рим с его салонами, я сейчас эти завихрения, эти водовороты, образовавшиеся вокруг них, убедили его в той, что все уже в курсе дела — они ждали его появления, зная, что нынче вечерок он порвет (и объявит об этом публично!) с женщиной, правда очень красивой, но слишком долго бывшей с ним рядом, — порвет с Ингой Ингеборг из Швеции.
А она вроде бы ничего не замечала. По-прежнему опиралась на его руку, приветствовала старых друзей, а потом вместе с ними направилась в буфет, готовая, как всегда, пить и танцевать, а потом, вернувшись домой, отдаться его более или менее пылким ласкам. Но вдруг ему показалось, что это «менее» всегда присутствовало в их отношениях, а вот «более» зависит только от него.
Незаметно, будто в каком-то фантастическом балете — не совсем хорошего тона и чуточку жестоком, — друзья полукругом обступили их. Они ждали, но чего… Что он скажет этой женщине, как она ему надоела, что он даст ей пощечину иди разденет на глазах у всех? Вообще-то он сейчас и сам затруднялся объяснить, почему в этот тяжелый осенний грозовой вечер он обязан объяснить этим маскам, таким знакомым и в то же время таким безразличным, что ему необходимо, что ему непременно нужно порвать с Ингой.
Ему вспомнилось, как они говорили про нее: «Она не нашего круга», но, приглядываясь к этому самому «кругу», к этому сборищу шакалов, стервятников, к этому убогому курятинку, и спрашивая себя: уж не опередило ли в данном случае слово — его мысль? Впервые с тех пор, как он сошелся с этой молодой белокурой северянкой, с этой независимой красавицей, ставшей подругой его ночей, он с удивлением подумал, что сейчас она ему ближе, чем все эти люди.
Подошел Джузеппе, как всегда красивый, веселый. Он поцеловал руку Инги с почти драматическим выражением лица, н Луиджи подумал, что он переигрывает. Потом снова приблизилась Карла. Она озабоченно осведомилась у Инги, видела ли та последний фильм Висконти. Потом из толпы выбрался Альдо с трагических лицом и заявил Инге, что она будет лучшим украшением его загородного дома в Аосте (надо сказать, Альдо вообще имел склонность опережать события). Потом Марина, общепризнанная королева здешних мест, появилась откуда-то справа в положила одну руку на рукав Луиджи, другую — на руку Инги.
— Боже мой, — проговорила она, — как вы оба восхитительны! Нет, вы поистине созданы друг для друга!
Толпа, как говорят испанцы, затаила дыхание — коррида началась. Но вот только бык, то бишь эта несносная Инга, безмятежно улыбалась. Все явно чего-то ждали от Луиджи, какого-нибудь намека или слова, короче, чего-то забавного. А он махнул рукой — чисто итальянский жест, выражавший не то отрицание, не то благодарность. Раздосадованная Карла, которой Луиджи действительно сказал, что разрыв произойдет нынче вечером, правда, не уточнив места действия трагикомедии, вновь бросилась в атаку.
— Что за ужасная духота, — протянула она. — По-моему, дорогая Инга, у вас летом не бывает так жарко, как у нас. Если память мне не изменяет, Швеция немного севернее, верно?
Джузеппе, Марина, Гвидо так и покатились со смеху. Однако Луиджи подумалось, что это вовсе не смешно — спрашивать, севернее ли Швеция, чем Италия. На миг мелькнула даже мысль, что Карла не такой уж светоч ума, как утверждает «Вог».
— Я действительно думаю, что Швеция гораздо севернее Италии, — ответила Инга спокойно, не без акцента, что придавало ее словах какое-то особое холодное безразличие, а возможно, эта холодность вообще сквозила во всем ее облике — так иди иначе, она была неуязвима для любых розыгрышей. Но тем не менее все расхохотались.
«Должно быть, потому что у них нервы напряжены, — решил Луиджи, — они ведь ждут, чтобы я объяснился с Ингой в самых грубых выражениях, значит, а должен это сделать».
Но тут Инга вскинула на него свои фиалковые глаза — а глаза у нее были действительно какого-то необычного лиловатого отенка, и именно это было, пожалуй, главной причиной ее шумного успеха в Риме с первого дня ее появления — и, не обращая внимания на толпившихся вокруг нее людей, сказала с вызовом:
— Луиджи, здесь ужасно скучно. Ты не мог бы отвезти меня куда-нибудь еще?
Словно грянул гром небесный, звякнул хрусталь бокалов, казалось, что даже прислуга близка к обмороку. Гул голосов затих, и Луиджи внезапно повял все. Между ними двумя вдруг установилось то, что обычно называют взаимопониманием. Они обменялись взглядами, и в густо-лиловых, потемневших, правдивых глазах женщины уже не было вопроса — только безоговорочное утверждение: «Дурачок, я же люблю тебя». И как бы в ответ на это в черных глазах пресыщенного уроженца Рима вспыхнул наивный, истинно мужской и вместе с тем почти ребяческий вопрос: «Правда?» Все смешалось. Люди, идеи, замыслы, сам конец вечерники — все исчезло куда-то. «Друзья» вдруг повисли на потолке вниз головой, скрючившись, как летучие мыши в зимние холода. Толпа расступилась, пропуская триумфально шествующую чету к их машине. Рим был все так же прекрасен. Он был здесь, рядом, и в Риме была любовь…

1 2