Тогда они вспыхивали массой разноцветных искр, холодных и колющих глаз своим острым блеском.
Но, хотя всё это и было красиво, оно ничуть не интересовало пару моих героев.
– Те-те!.. – сказал Мишка, высунув нос из своей норы. – Плывут! Целая куча!.. Катька, не зевай!
– Милостивые господа-а!.. – дрожащим и прерывающимся голосом заныла девочка, выкатываясь на улицу.
– Подайте бе-е… Катюшка, беги!! – взвизгнул Мишка.
– Ах вы! Я в-в-вас!.. – крикнул и зашипел высокий полицейский, вдруг появляясь на панели.
Но их уже не было. Они быстро покатились от него двумя большими лохматыми шарами и исчезли.
– Убегли, чертенята! – сказал себе под нос полицейский и, поглядев вдоль улицы, добродушно улыбнулся.
А чертенята бежали и хохотали. Катька, запутываясь в подоле своих лохмотьев, то и дело падала, восклицая:
– Осподи! Опять… – и вставая, оглядывалась назад со страхом и смехом.
– Догоняет?..
Мишка, держась за бока, хохотал во всё горло и, поминутно натыкаясь на прохожих, получал щелчки.
– Будет… ну те к чёрту!.. Ка-ак она кувыркается!.. Ах ты дурёха! Шлёп!..
Осподи! Опять шлёп! Ну уж с…смешно!..
Падения Катьки настроили его на добродушный лад.
– Не догонит теперь, айда тише! Он… ничего… хороший… Тот, тогдашний, засвистел… Я бегу – и прямо в брюхо караульнику!.. Так лбом об колотушку и треснулся…
– Я помню! Шишка… вскочила… – И Катька снова рассыпчато захохотала.
– Ну ладно! – серьёзно сказал Мишка. – Будет уж. Слушай дело…
Они шли рядом друг с другом степенной походкой людей серьёзных и озабоченных.
– Я даве тебе наврал… Барин-то двугривенный сунул… и раньше тоже врал… чтоб ты не говорила – пора домой. Сегодня день больно удачный! Знаешь, сколько насбирали? Рупь пять копеек! Много!..
– Да-а!.. – прошептала Катька. – На столько, пожалуй, целые башмаки купишь… на толчке ежели…
– Ну, башмаки! Башмаки я тебе украду… ты погоди… Я давно прицеливаюсь к одним… Погоди, стяну уж их… А ты вот что… Пойдём сейчас в трактир… понимаешь?
– Тетенька-то опять узнает, да и задаст… по-тогдашнему!.. – вдумчиво протянула Катька; но в тоне её всё-таки уже звучала нота предвкушения близости тепла.
– Задаст? Не задаст! Мы, брат, такой трактир выберем, где нас ни едина душа не знает.
– Эдак-то!.. – с надеждой шепнула Катька.
– Вот… купим перво-наперво полфунта колбасы, – восемь копеек; фунт белого хлеба, – пятачок… Это будет… тринадцать! Потом по трёхкопеечной слойке… две слойки – шесть копеек; это уж – девятнадцать! Да за чай, за пару, шесть… вышел четвертак! Эво! А остаётся…
Мишка замолчал и остановился. Катька смотрела в его лицо вопросительно и серьёзно.
– Много больно уж так-то… – робко повторила она.
– Молчи… Погоди… Ничего не много… Мало ещё. Ещё проедим восемь копеек…
Тридцать три! Вали вовсю! Теперь святки-прятки… А остаётся… ежели четвертак… то… восемь гривен… а как тридцать три… так семь гривен с лишком! Вишь сколько!
Чёрта ей ещё надо, ведьме?.. Айда!.. Скоро ходи!..
Взявшись за руки, они вприпрыжку побежали по панели. Снег летел им навстречу и слепил глаза. Иногда снежное облако покрывало их с головой и завёртывало обе маленькие фигурки в прозрачную пелену, которую они быстро разрывали в своём стремлении к теплу и пище…
– Знашь, – заговорила Катька, задыхаясь от быстрой ходьбы, – ты как хочешь… а коли она узнает… я скажу, что это ты всё… выдумал… Как хочешь! Ты убежишь, и всё… а мне хуже… меня она всегда ловит… и дерёт больнее, чем тебя… Она меня не любит… Я скажу, смотри!..
– Айда! Говори! – кивнул Мишка. – Поколотит, – заживёт… Ничего…
Говори…
Он весь был переполнен бравадой и шёл, закинув голову назад и посвистывая.
Лицо у него было худое, с плутоватыми, но не по-детски сухими глазами и с острым, немного горбатым носом.
– Вон он, трактир-то… Два! В который бы?
– Айда в низенький. Прежде в лавку… Ну!
И, купив в лавке всё, что было ими намечено, они пошли в низенький трактир.
Трактир был полон пара, дыма и кислого, одуряющего запаха. В густой, дымчатой мгле сидели за столами извозчики, босяки, солдаты, между столов сновали идеально грязные половые, и всё это кричало, пело, ругалось…
Мишка зорко усмотрел свободный столик в углу и, ловко лавируя, прошёл к нему, быстро разделся и отправился к буфету. Катька тоже стала раздеваться, робко поглядывая по сторонам.
– Дяденька! – сказал Мишка буфетчику. – Позвольте мне пару чаю! – и легонько стукнул по буфету кулаком.
– Чаю тебе? Изволь! Бери сам… и за кипятком сходи… Да смотри не разбей чего. Тогда я те!..
Но Мишка уже помчался за кипятком.
Минуты через две он с своей товаркой степенно сидел за столом и, откинувшись на спинку стула, с важной миной хорошо поработавшего ломового извозчика – сосредоточенно крутил себе сигарку из махорки. Катька смотрела на него с уважением к его уменью держать себя в общественном месте. Она так вот никак не могла ещё привыкнуть к могучей, оглушающей гармонии кабака и втайне всё ожидала, что их обоих «турнут по шеям» отсюда, или выйдет ещё что-либо худшее. Но ей не хотелось выказать перед Мишкой своих тайных опасений, и, приглаживая ручонками льняные волосы на голове, она старалась смотреть вокруг себя независимо и просто. Эти усилия то и дело вызывали краску на её грязные щёки, и её голубые глазки смущённо щурились. А Мишка степенно поучал её, стараясь подражать в тоне и фразе дворнику Сигнею, очень солидному человеку, хотя и пьянице, и недавно отсидевшему три месяца в тюрьме за кражу.
– Вот, ты, примерно сказать, канючишь… Как ты канючишь? Никуда не годится, ежели говорить по правде. «По-адайте, по-адайте!..» Рази в этом штука? А ты под ноги ему, проходящему-то, суйся… А ты норови так, чтобы он опасился упасть через тебя…
– Я так и буду… – покорно согласилась Катька.
– Ну вот!.. – важно тряхнул головой её товарищ. – Так и надо. Потом ещё: ежели, примерно сказать, тётка Анфиса… Что такое Анфиса?.. Пьяница, первое дело! А потом…
И Мишка откровенно объявил, чем была потом тетка Анфиса.
Катька утвердительно кивнула головой, вполне согласная с определением Мишки.
– Ты вот не слушаешься её… Это надо не так делать. Ты скажи ей, что, мол, я, тётенька, ничего… я, мол, вас буду слушаться… Замажь ей, значит, широкую-то глотку. А потом и делай, что хошь… Так-то…
Мишка замолчал и солидно почесал себе живот, как всегда это делал Сигней, кончая речь. Больше у него никаких тем не оказалось. Тогда он встряхнул головой и сказал:
– Ну, давай есть…
– Давай! – согласилась Катька, давно уже измерявшая жадным взглядом хлеб и колбасу.
И вот они стали есть свой ужин среди сырой, пахучей мглы плохо освещённого закоптелыми лампами трактира, в шуме циничных ругательств и песен. Ели они оба с чувством, с толком, с расстановкой, как истые гастрономы.
1 2 3
Но, хотя всё это и было красиво, оно ничуть не интересовало пару моих героев.
– Те-те!.. – сказал Мишка, высунув нос из своей норы. – Плывут! Целая куча!.. Катька, не зевай!
– Милостивые господа-а!.. – дрожащим и прерывающимся голосом заныла девочка, выкатываясь на улицу.
– Подайте бе-е… Катюшка, беги!! – взвизгнул Мишка.
– Ах вы! Я в-в-вас!.. – крикнул и зашипел высокий полицейский, вдруг появляясь на панели.
Но их уже не было. Они быстро покатились от него двумя большими лохматыми шарами и исчезли.
– Убегли, чертенята! – сказал себе под нос полицейский и, поглядев вдоль улицы, добродушно улыбнулся.
А чертенята бежали и хохотали. Катька, запутываясь в подоле своих лохмотьев, то и дело падала, восклицая:
– Осподи! Опять… – и вставая, оглядывалась назад со страхом и смехом.
– Догоняет?..
Мишка, держась за бока, хохотал во всё горло и, поминутно натыкаясь на прохожих, получал щелчки.
– Будет… ну те к чёрту!.. Ка-ак она кувыркается!.. Ах ты дурёха! Шлёп!..
Осподи! Опять шлёп! Ну уж с…смешно!..
Падения Катьки настроили его на добродушный лад.
– Не догонит теперь, айда тише! Он… ничего… хороший… Тот, тогдашний, засвистел… Я бегу – и прямо в брюхо караульнику!.. Так лбом об колотушку и треснулся…
– Я помню! Шишка… вскочила… – И Катька снова рассыпчато захохотала.
– Ну ладно! – серьёзно сказал Мишка. – Будет уж. Слушай дело…
Они шли рядом друг с другом степенной походкой людей серьёзных и озабоченных.
– Я даве тебе наврал… Барин-то двугривенный сунул… и раньше тоже врал… чтоб ты не говорила – пора домой. Сегодня день больно удачный! Знаешь, сколько насбирали? Рупь пять копеек! Много!..
– Да-а!.. – прошептала Катька. – На столько, пожалуй, целые башмаки купишь… на толчке ежели…
– Ну, башмаки! Башмаки я тебе украду… ты погоди… Я давно прицеливаюсь к одним… Погоди, стяну уж их… А ты вот что… Пойдём сейчас в трактир… понимаешь?
– Тетенька-то опять узнает, да и задаст… по-тогдашнему!.. – вдумчиво протянула Катька; но в тоне её всё-таки уже звучала нота предвкушения близости тепла.
– Задаст? Не задаст! Мы, брат, такой трактир выберем, где нас ни едина душа не знает.
– Эдак-то!.. – с надеждой шепнула Катька.
– Вот… купим перво-наперво полфунта колбасы, – восемь копеек; фунт белого хлеба, – пятачок… Это будет… тринадцать! Потом по трёхкопеечной слойке… две слойки – шесть копеек; это уж – девятнадцать! Да за чай, за пару, шесть… вышел четвертак! Эво! А остаётся…
Мишка замолчал и остановился. Катька смотрела в его лицо вопросительно и серьёзно.
– Много больно уж так-то… – робко повторила она.
– Молчи… Погоди… Ничего не много… Мало ещё. Ещё проедим восемь копеек…
Тридцать три! Вали вовсю! Теперь святки-прятки… А остаётся… ежели четвертак… то… восемь гривен… а как тридцать три… так семь гривен с лишком! Вишь сколько!
Чёрта ей ещё надо, ведьме?.. Айда!.. Скоро ходи!..
Взявшись за руки, они вприпрыжку побежали по панели. Снег летел им навстречу и слепил глаза. Иногда снежное облако покрывало их с головой и завёртывало обе маленькие фигурки в прозрачную пелену, которую они быстро разрывали в своём стремлении к теплу и пище…
– Знашь, – заговорила Катька, задыхаясь от быстрой ходьбы, – ты как хочешь… а коли она узнает… я скажу, что это ты всё… выдумал… Как хочешь! Ты убежишь, и всё… а мне хуже… меня она всегда ловит… и дерёт больнее, чем тебя… Она меня не любит… Я скажу, смотри!..
– Айда! Говори! – кивнул Мишка. – Поколотит, – заживёт… Ничего…
Говори…
Он весь был переполнен бравадой и шёл, закинув голову назад и посвистывая.
Лицо у него было худое, с плутоватыми, но не по-детски сухими глазами и с острым, немного горбатым носом.
– Вон он, трактир-то… Два! В который бы?
– Айда в низенький. Прежде в лавку… Ну!
И, купив в лавке всё, что было ими намечено, они пошли в низенький трактир.
Трактир был полон пара, дыма и кислого, одуряющего запаха. В густой, дымчатой мгле сидели за столами извозчики, босяки, солдаты, между столов сновали идеально грязные половые, и всё это кричало, пело, ругалось…
Мишка зорко усмотрел свободный столик в углу и, ловко лавируя, прошёл к нему, быстро разделся и отправился к буфету. Катька тоже стала раздеваться, робко поглядывая по сторонам.
– Дяденька! – сказал Мишка буфетчику. – Позвольте мне пару чаю! – и легонько стукнул по буфету кулаком.
– Чаю тебе? Изволь! Бери сам… и за кипятком сходи… Да смотри не разбей чего. Тогда я те!..
Но Мишка уже помчался за кипятком.
Минуты через две он с своей товаркой степенно сидел за столом и, откинувшись на спинку стула, с важной миной хорошо поработавшего ломового извозчика – сосредоточенно крутил себе сигарку из махорки. Катька смотрела на него с уважением к его уменью держать себя в общественном месте. Она так вот никак не могла ещё привыкнуть к могучей, оглушающей гармонии кабака и втайне всё ожидала, что их обоих «турнут по шеям» отсюда, или выйдет ещё что-либо худшее. Но ей не хотелось выказать перед Мишкой своих тайных опасений, и, приглаживая ручонками льняные волосы на голове, она старалась смотреть вокруг себя независимо и просто. Эти усилия то и дело вызывали краску на её грязные щёки, и её голубые глазки смущённо щурились. А Мишка степенно поучал её, стараясь подражать в тоне и фразе дворнику Сигнею, очень солидному человеку, хотя и пьянице, и недавно отсидевшему три месяца в тюрьме за кражу.
– Вот, ты, примерно сказать, канючишь… Как ты канючишь? Никуда не годится, ежели говорить по правде. «По-адайте, по-адайте!..» Рази в этом штука? А ты под ноги ему, проходящему-то, суйся… А ты норови так, чтобы он опасился упасть через тебя…
– Я так и буду… – покорно согласилась Катька.
– Ну вот!.. – важно тряхнул головой её товарищ. – Так и надо. Потом ещё: ежели, примерно сказать, тётка Анфиса… Что такое Анфиса?.. Пьяница, первое дело! А потом…
И Мишка откровенно объявил, чем была потом тетка Анфиса.
Катька утвердительно кивнула головой, вполне согласная с определением Мишки.
– Ты вот не слушаешься её… Это надо не так делать. Ты скажи ей, что, мол, я, тётенька, ничего… я, мол, вас буду слушаться… Замажь ей, значит, широкую-то глотку. А потом и делай, что хошь… Так-то…
Мишка замолчал и солидно почесал себе живот, как всегда это делал Сигней, кончая речь. Больше у него никаких тем не оказалось. Тогда он встряхнул головой и сказал:
– Ну, давай есть…
– Давай! – согласилась Катька, давно уже измерявшая жадным взглядом хлеб и колбасу.
И вот они стали есть свой ужин среди сырой, пахучей мглы плохо освещённого закоптелыми лампами трактира, в шуме циничных ругательств и песен. Ели они оба с чувством, с толком, с расстановкой, как истые гастрономы.
1 2 3