Старались, конечно, избегать тем, которые неизбежно вызвали бы спор.
Он задумался, болезненно наморщив брови, почесал ногтем мизинца нос, вздохнул.
- Но однажды, в дождливый серый день, когда вся земля напоминает скользкую холодную жабу, этот человек, сидя против меня, наклонился, упираясь в свои круглые колена, и сказал приблизительно следующее:
- Ну, что же, господин Иванов, теперь, когда народ показал вам себя, поняли вы, что мы знаем эту Россию и этот русский народ лучше, чем вы?
- То есть? - спросил я, помню, чего-то испугавшись.
- Вы меня понимаете, конечно! - молвил он, гримасничая и махнув рукою.
И тотчас после этих слов его охватил припадок тихого бешенства - он посинел от напряжения, налившись тёмной кровью, зашаркал подошвами по полу вагона и, махая руками, начал осыпать меня градом злых слов. Я не стану воспроизводить его речь, но суть такова: нет страны, в которой положение человека, желающего ей добра и счастья, было бы более трагично и смешно, чем у нас, в России. У нас нет нации, а есть аморфная, бесформенная масса людей, нет классов, а только группы, неподвижно, мёртвой хваткой вцепившиеся в свои интересы, слишком мелкие, узко понятые, и потому эти группы не только не способны к большой национальной работе, но даже не умеют активно защищать то, до чего они додумались. У нас нет людей, которые видели бы и понимали трагизм современного положения страны, окружённой извне врагами и совершенно не организованной, отравленной враждою внутри, нелепой враждой всех со всеми, В этом хаосе неосознанных интересов, в этом вихре разнообразных, маленьких течений бьётся, как щепа разбитого корабля, интеллигент - единственное лицо, - сказал он, подчёркивая, - единственное лицо, которое могло бы работать с великою пользою для всех, если бы оно умело работать! Но русская интеллигенция неизлечимо больна устремлением в дали будущего, она не хочет знать настоящего, она ничем не связана с народом и не может связаться с ним, ибо русский народ - гнилая, изработанная материя.
- Всё это было бы скучно, если бы не страсть, с которою он говорил, его озлобление интриговало и возбуждало меня.
- У нас есть только народ и его судьба! - шептал он, задыхаясь, сердце у него, видимо, было больное. - Русский человек выработал себе, в процессе своей уродливой истории, непоколебимое представление о некоторой, ничем неодолимой силе, она управляет всеми его намерениями и делами так, как ей нужно, а её намерения непонятны никому, ясно лишь одно - они не имеют в виду интересов людей. Судьба относится к людям жестоко, - но неуловимая, незримая, она непобедима, и бороться с нею бесполезно, дерзко, смешно.
- Вот против чего должны вы бороться! - внушал он мне. - Вот где ваш враг - он в душе народа! Правительство - это механизм, создаваемый нацией, сообразно её потребностям, для ограждения её интересов. - И он сослался на правительства Запада, постепенно и непрерывно поддающиеся изменениям к лучшему.
- А у нас на Руси правительство - самостоятельный, живой организм! крикнул он торжественно и угрожающе и стал доказывать, что пока народ верит в Судьбу - нет причин бороться против правительства, единственной культурной силы в стране, силы, которая имеет намерение приучить народ к самодеятельности, помогает ему кристаллизоваться в точные сословные формы.
- Да, да, я понимаю, что всё это не ново, скучно, избито! - воскликнул рассказчик, нервно подскочив на стуле, - но вот эти его слова о вере народа в непобедимую силу Судьбы, как источника всех наших бед, всех мук, - эти слова показались мне и новы и важны. Я их запомнил, приютил в сердце, они так мне теперь кажется - делают для меня загадки русской жизни более ясными...
- Под этим углом зрения я посмотрел на нашу историю и свою личную жизнь, и, знаете, я убеждён - есть что-то, чего я не замечал ранее, что-то тёмное, тяжкое и всегда враждебное воле моей. Это нечто - и есть вера народа в бытие Судьбы, это создано русским народом, этим заражён и я... Иногда я, вы, вообще мы, интеллигенты, на время возбуждаем друг друга до того, что как бы излечиваемся от недуга, поразившего нашу волю, и в эти моменты перестаём видеть жизнь такою, какова она есть, наполняем воображаемую нами душу народа нашим содержанием и далеко, невидимо далеко, отходим от него! А он остается тем, что он есть, всегда тем же самым! Мы ему не нужны, он нас не знает...
- Да, конечно, это старые жалобы! Вы правы. Но ведь это перемежающаяся лихорадка - мы постоянно то ощущаем нашу рознь с народом - наше проклятое одиночество, - то снова скрываем всё это от себя за красивою ложью, выдуманною нами же. Старые жалобы, однако - они живы и, поверьте, им суждено ещё долго жить!
Он вскочил со стула, прошёлся по комнате, оглядываясь подозрительно и тревожно, потом, цепко схватив руками спинку стула и тихонько постукивая им о пол, продолжал более спокойно:
- Никогда в жизни не испытывал я такой холодной, унижающей усталости и никогда не чувствовал себя столь чужим самому себе. Напрягаю все силы, чтобы разжечь в душе угасающее внимание к людям, поднять упавший интерес к жизни, и вижу, что живу по инерции, живу, опускаясь, как пуля на излёте, пуля, потерявшая цель. Вы заметили, что у нас в жизни постоянно повторяется одно необъяснимое для меня противоречие: момент наибольшей нужды в людях совпадает с увеличением количества лишних людей? И наши лишние люди создаются отнюдь не внешними давлениями, которые будто бы выкидывают их за борт жизни, - нет, это плохое объяснение! Они изнутри лишние, они такими родятся - родятся с отрицанием прошлого, с отвращением к настоящему и с устремлением в фантастические дали...
- Это мысль хромого жандарма? И жандарм может иметь хорошие мысли, почему же нет? Человек во всех мундирах одинаково жалок, бессилен и одинаково достоин внимания, ну, хоть как некоторый курьёз, что ли...
- Я вот хочу рассказать вам одну историю... вернее - роман. Герой мой приятель, адвокат, а героиня - его горничная; как видите, роман демократический. Мой приятель - человек немного безвольный, как все мы, немножко мечтатель, а вообще - человек не хуже других. Конечно - Дон-Кихот; кстати - Дон-Кихоты встречаются на Руси не только среди культурных людей, у нас в народе, в массе, сколько угодно донкихотизма! Так вот, приятель мой. Он женат, жена - красива, неглупа, зарабатывает он тысяч десять в год, живёт - жил, надо сказать - недурно, интересно даже. По четвергам у него бывали журфиксы (приём гостей в определённый день недели - Ред.) с разговорами о литературе, с музыкой и прочим.
Господин Иванов прищуренными глазами посмотрел в стену, вздохнул и ещё более понизил голос.
- Года два тому назад я заметил, что мой приятель скучает: стал слишком нервозен, много пьёт вина, а выпив, становится нарочито вульгарен, спорит некорректно, улыбается криво, саркастически, и всё это не идёт к его характеру и доброму круглому лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Он задумался, болезненно наморщив брови, почесал ногтем мизинца нос, вздохнул.
- Но однажды, в дождливый серый день, когда вся земля напоминает скользкую холодную жабу, этот человек, сидя против меня, наклонился, упираясь в свои круглые колена, и сказал приблизительно следующее:
- Ну, что же, господин Иванов, теперь, когда народ показал вам себя, поняли вы, что мы знаем эту Россию и этот русский народ лучше, чем вы?
- То есть? - спросил я, помню, чего-то испугавшись.
- Вы меня понимаете, конечно! - молвил он, гримасничая и махнув рукою.
И тотчас после этих слов его охватил припадок тихого бешенства - он посинел от напряжения, налившись тёмной кровью, зашаркал подошвами по полу вагона и, махая руками, начал осыпать меня градом злых слов. Я не стану воспроизводить его речь, но суть такова: нет страны, в которой положение человека, желающего ей добра и счастья, было бы более трагично и смешно, чем у нас, в России. У нас нет нации, а есть аморфная, бесформенная масса людей, нет классов, а только группы, неподвижно, мёртвой хваткой вцепившиеся в свои интересы, слишком мелкие, узко понятые, и потому эти группы не только не способны к большой национальной работе, но даже не умеют активно защищать то, до чего они додумались. У нас нет людей, которые видели бы и понимали трагизм современного положения страны, окружённой извне врагами и совершенно не организованной, отравленной враждою внутри, нелепой враждой всех со всеми, В этом хаосе неосознанных интересов, в этом вихре разнообразных, маленьких течений бьётся, как щепа разбитого корабля, интеллигент - единственное лицо, - сказал он, подчёркивая, - единственное лицо, которое могло бы работать с великою пользою для всех, если бы оно умело работать! Но русская интеллигенция неизлечимо больна устремлением в дали будущего, она не хочет знать настоящего, она ничем не связана с народом и не может связаться с ним, ибо русский народ - гнилая, изработанная материя.
- Всё это было бы скучно, если бы не страсть, с которою он говорил, его озлобление интриговало и возбуждало меня.
- У нас есть только народ и его судьба! - шептал он, задыхаясь, сердце у него, видимо, было больное. - Русский человек выработал себе, в процессе своей уродливой истории, непоколебимое представление о некоторой, ничем неодолимой силе, она управляет всеми его намерениями и делами так, как ей нужно, а её намерения непонятны никому, ясно лишь одно - они не имеют в виду интересов людей. Судьба относится к людям жестоко, - но неуловимая, незримая, она непобедима, и бороться с нею бесполезно, дерзко, смешно.
- Вот против чего должны вы бороться! - внушал он мне. - Вот где ваш враг - он в душе народа! Правительство - это механизм, создаваемый нацией, сообразно её потребностям, для ограждения её интересов. - И он сослался на правительства Запада, постепенно и непрерывно поддающиеся изменениям к лучшему.
- А у нас на Руси правительство - самостоятельный, живой организм! крикнул он торжественно и угрожающе и стал доказывать, что пока народ верит в Судьбу - нет причин бороться против правительства, единственной культурной силы в стране, силы, которая имеет намерение приучить народ к самодеятельности, помогает ему кристаллизоваться в точные сословные формы.
- Да, да, я понимаю, что всё это не ново, скучно, избито! - воскликнул рассказчик, нервно подскочив на стуле, - но вот эти его слова о вере народа в непобедимую силу Судьбы, как источника всех наших бед, всех мук, - эти слова показались мне и новы и важны. Я их запомнил, приютил в сердце, они так мне теперь кажется - делают для меня загадки русской жизни более ясными...
- Под этим углом зрения я посмотрел на нашу историю и свою личную жизнь, и, знаете, я убеждён - есть что-то, чего я не замечал ранее, что-то тёмное, тяжкое и всегда враждебное воле моей. Это нечто - и есть вера народа в бытие Судьбы, это создано русским народом, этим заражён и я... Иногда я, вы, вообще мы, интеллигенты, на время возбуждаем друг друга до того, что как бы излечиваемся от недуга, поразившего нашу волю, и в эти моменты перестаём видеть жизнь такою, какова она есть, наполняем воображаемую нами душу народа нашим содержанием и далеко, невидимо далеко, отходим от него! А он остается тем, что он есть, всегда тем же самым! Мы ему не нужны, он нас не знает...
- Да, конечно, это старые жалобы! Вы правы. Но ведь это перемежающаяся лихорадка - мы постоянно то ощущаем нашу рознь с народом - наше проклятое одиночество, - то снова скрываем всё это от себя за красивою ложью, выдуманною нами же. Старые жалобы, однако - они живы и, поверьте, им суждено ещё долго жить!
Он вскочил со стула, прошёлся по комнате, оглядываясь подозрительно и тревожно, потом, цепко схватив руками спинку стула и тихонько постукивая им о пол, продолжал более спокойно:
- Никогда в жизни не испытывал я такой холодной, унижающей усталости и никогда не чувствовал себя столь чужим самому себе. Напрягаю все силы, чтобы разжечь в душе угасающее внимание к людям, поднять упавший интерес к жизни, и вижу, что живу по инерции, живу, опускаясь, как пуля на излёте, пуля, потерявшая цель. Вы заметили, что у нас в жизни постоянно повторяется одно необъяснимое для меня противоречие: момент наибольшей нужды в людях совпадает с увеличением количества лишних людей? И наши лишние люди создаются отнюдь не внешними давлениями, которые будто бы выкидывают их за борт жизни, - нет, это плохое объяснение! Они изнутри лишние, они такими родятся - родятся с отрицанием прошлого, с отвращением к настоящему и с устремлением в фантастические дали...
- Это мысль хромого жандарма? И жандарм может иметь хорошие мысли, почему же нет? Человек во всех мундирах одинаково жалок, бессилен и одинаково достоин внимания, ну, хоть как некоторый курьёз, что ли...
- Я вот хочу рассказать вам одну историю... вернее - роман. Герой мой приятель, адвокат, а героиня - его горничная; как видите, роман демократический. Мой приятель - человек немного безвольный, как все мы, немножко мечтатель, а вообще - человек не хуже других. Конечно - Дон-Кихот; кстати - Дон-Кихоты встречаются на Руси не только среди культурных людей, у нас в народе, в массе, сколько угодно донкихотизма! Так вот, приятель мой. Он женат, жена - красива, неглупа, зарабатывает он тысяч десять в год, живёт - жил, надо сказать - недурно, интересно даже. По четвергам у него бывали журфиксы (приём гостей в определённый день недели - Ред.) с разговорами о литературе, с музыкой и прочим.
Господин Иванов прищуренными глазами посмотрел в стену, вздохнул и ещё более понизил голос.
- Года два тому назад я заметил, что мой приятель скучает: стал слишком нервозен, много пьёт вина, а выпив, становится нарочито вульгарен, спорит некорректно, улыбается криво, саркастически, и всё это не идёт к его характеру и доброму круглому лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16