- Н-не знаю. Старушки плакали, - так они всегда уж, кто ни умри...
- Но ведь он, - горячо и настойчиво воскликнула постоялка, крепко сцепив пальцы и хрустя ими, - ведь он столько сделал добра народу - вы знаете?
"Непричастна! - решил Матвей, вспыхнув радостью и облегчённо вздыхая. - Слава те, господи!"
И, наклонясь к ней, ласково, как только мог, доверчиво заговорил:
- Я, видите, мало ведь знаю! Конечно, может, некоторые и жалели, да я людей мало вижу...
- Почему? - пристально глядя в лицо его, осведомилась женщина.
- Так, как-то не выходит. Приспособиться не умею, - да и не к кому тут приспособиться - подойдёшь поближе к человеку, а он норовит обмануть, обидеть как ни то...
Она снова встала на ноги и пошла, шаль спустилась с плеча её и влеклась по полу.
- Но всё-таки! Что же говорили о нём?
- Да так, - догадывались - кто убил, зачем? Потом сошлись, что дворяне. Любопытно всем было, первый раз случилось эдакое...
- Первый раз! - воскликнула она негромко.
- Ведь он здесь не бывал, по картинкам только знали, да в календарях, а картинки да календари не у каждого тоже есть, - далеко мы тут живём!
- Долго говорили об этом?
- Н-не знаю! Здесь всё скоро проходит; у каждого своя жизнь, свой интерес...
Он помолчал, оглядывая высокую фигуру, и предложил:
- Да вот, ежели не устали вы, так я подробно расскажу, как это было...
Постоялка быстро обернулась к нему, восклицая:
- Пожалуйста, ах, пожалуйста!
"Жалеет, видно!" - думал Кожемякин.
И начал рассказывать о страшном вечере, как он недавно вспомнился ему, а женщина тихо и бесшумно ходила по комнате взад и вперёд, покачиваясь, точно большой маятник.
Ветер лениво гнал с поля сухой снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось, в крайнее окно глянул луч луны, лёг на пол под ноги женщине светлым пятном, а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
Матвей кончил рассказ; гостья с усмешкой взглянула на него и молвила негромко:
- Да, действительно, - мёртвое мыло! Н-ну, почитайте ещё, - можно?
"А - капризна, трудно угодить ей!" - подумал Кожемякин, тихонько вздыхая.
- "81-го году, Апреля 7-го дня.
Третьего дня утром Базунов, сидя у ворот на лавочке, упал, поняли, что удар это, положили на сердце ему тёплого навоза, потом в укроп положили..."
Он остановился - постоялка не то плакала, не то смеялась, наполняя комнату лающими звуками.
- Это было несколько сотен лет тому назад! - прерывисто, пугающим голосом говорила она. - Какого-то князя в укроп положили... Владимирко, что ли, - о, господи!
"Что она?" - неприязненно соображал Матвей. - Если удар, всегда сердце греют и в укроп кладут, - пояснил он, искоса наблюдая за нею.
- Да, мёртвое мыло! - молвила она сквозь зубы. - О, боже мой, конечно!
И оглядывалась вокруг, точно сейчас только заметив погасший самовар, тарелки со сластями, вазы варенья, вычурную раму зеркала, часы на стене и всю эту большую, уютную комнату, полную запахами сдобного теста, помады и лампадного масла. Волосы на висках у неё растрепались, и голова казалась окрылённой тёмными крыльями. Матвей наклонился над тетрадкой, продолжая:
- "А он дважды сказал - нет, нет, и - помер. Сегодня его торжественно хоронили, всё духовенство было, и оба хора певчих, и весь город. Самый старый и умный человек был в городе. Спорить с ним не мог никто. Хоть мне он и не друг и даже нажёг меня на двести семьдесят рублей, а жалко старика, и когда опустили гроб в могилу, заплакал я", - ну, дальше про меня пошло...
- Чем он занимался? - спросила постоялка, вставая.
- Всем вообще... деньги в рост давал тоже.
Она бледно и натянуто улыбнулась.
- Ну, благодарю вас! Довольно, я не стану больше слушать...
И протянула ему руку, говоря:
- Странный вы человек, удивительно! Как вы можете жить в этом... спокойно жить? Это ужасно!.. И это стыдно, знаете! Простите меня, - стыдно!
Он ничего не успел сказать в ответ ей - женщина быстро ушла, бесцветно повторив на пороге двери:
- Благодарю вас!..
Кожемякин сошвырнул тетради на пол, положил локти на стол, голову на ладони и, рассматривая в самоваре рыжее, уродливое лицо, горестно задумался:
"Стыдно? А тебе какое дело? Ты - кто? Сестра старшая али мать мне? Чужая ты!"
Спорил с нею и чувствовал, что женщина эта коснулась в груди его нарыва, который давно уже безболезненно и тайно назревал там, а сейчас вот - потревожен, обнаружился и тихонько, но неукротимо болит.
- Убирать самовар-то? - сладко спросила Наталья, сунув голову в дверь.
- Бери! Помоги-ка сапог снять...
Она села на пол перед ним, её улыбка показалась Матвею обидной, он отвёл глаза в сторону и угрюмо проворчал:
- Чего оскалилась? Что ты понимаешь?
Напрягаясь, она покорно ответила:
- Я, батюшка, ничего не понимаю, - зачем?
- А - смеёшься! - топая онемевшей ногой, сказал он миролюбивее. Ужинать не ждите, гулять пойду...
- Какой теперь ужин! - воскликнула кухарка. - Ты гляди-кося час пополуночи время. И гулять поздно бы...
- Твоё дело? - крикнул он. - Что вы все учите меня?
Через полчаса он шагал за городом, по чёрной полосе дороги, возражая постоялке:
"Живу я не хуже других, для смеха надо мной - нет причин..."
Луна зашла, звёзды были крупны и ярки. По сторонам дороги синевато светились пятна ещё не стаявшего снега, присыпанные вновь нанесённым с вечера сухим и мелким снежком. Атласное зимнее платье земли было изодрано в клочья, и обнажённая, стиснутая темнотою земля казалась маленькой. От пёстрых стволов и чёрных ветвей придорожных берёз не ложились тени, всё вокруг озябло, сморщилось, а холмы вздувались, точно тёмные опухоли на избитом, истоптанном теле. Под ногою хрустели стеклянные корочки льда, вспыхивали синие искры - отражения звёзд.
Было тихо, как на дне омута, из холодной тьмы выступало, не грея душу, прошлое: неясные, стёртые лица, тяжкие, скучные речи.
...Краснощёкая, курносая Дуняша косит стеклянными глазами и, облизывая языком пухлые, десятками мужчин целованные губы, говорит, точно во сне бредит:
- Ты бы, Мотенька, женился на мне, хорошу девицу за тебя, всё равно, не дадут...
Он - выпил, и ему смешно слышать её шепелявые слова.
- Почему?
Она заплетает толстыми пальцами мочальные волосы в косу и тянет:
- А слухи-то? Вона, бают, будто ты с татарином своим одну бабу делишь...
"Зря она это говорила - научили её, а сама-то и не верила, что может замуж за меня выйти!" - думал он, медленно шагая вдаль от города.
Была ещё Саша Сетунова, сирота, дочь сапожника; первый соблазнил её Толоконников, а после него, куска хлеба ради, пошла она по рукам. Этой он сам предлагал выйти за него замуж, но она насмешливо ответила ему:
- А ты полно дурить!
Была она маленькая, худая, а ноги толстые; лицо имела острое и злые, чёрные, как у мыши, глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128