Я перевернул спинку и сел задом по движению. И колени в колени с малайцами, что сидели на второй лавке. Я давай с ними болтать. Весь трамвай загудел. Но, вижу, улыбаются. Кондуктор не посмел ничего сказать. Видно, в правилах не было предусмотрено такого случая, как бы сказать, ну такого... бузового.
Да-с, так вот еду. Говорю: я русский и вообще черт с ними, с правилами и с англичанами.
- У нас, - говорю, - этого нет, дорогие друзья. У нас в трамвае все навалом, и будь ты малаец, или эфиоп, или, говорю, китаец - все равно. У нас, говорю, даже англичан пускают.
Они как фыркнут! Однако осторожно. Крепко у них так в головах насчет англичан завинчено.
А тут вскоре сел англичанин. Позвал кондуктора, и пришлось спинку переворачивать. Англичанин даже не взглянул на меня, сел на один край, я на другой.
А вот еще одно английское гнездо. Тоже база. Гонконг. Тут уж китайцы. Они там все в отдельном квартале. Улочка узенькая, шагов десять ширины, и, как флаги на веревках, повешены вывески. Из материи. Живут до того скучно, что одни только двери, кажется, и есть. Стен будто совсем нет.
И валит по этой улочке полным ходом трамвай. И китайские мальчишки, как воробьи, прыскают из-под трамвая. Я прямо глаза жмурил - вот-вот задавит. Однако - никого. А улица полна народу. И за трамваем народ сейчас же смыкается, как вода.
- Что это, - спрашиваю соседа, - тесно так живут?
Сосед был голландец, он ответил:
- Места им отведено мало, а их много. Вы посмотрите их на воде.
Я пошел к воде. Правду сказать, не видать было воды. Под берегом все битком забито было китайскими шлюпками. Как мостовая. Я спросил:
- Нельзя ли покататься?
- Ах, пожалуйста! - И сейчас же меня один китаец повел через чужие шлюпки дальше и дальше по этой шлюпочной площади. Шлюпки все палубные, очень аккуратно сделаны, чистенькие. - Вот, - говорит, - это моя. - И стал подымать парус.
Я взялся за руль. Вышли мы из кучи шлюпок, все китайцы помогали, проталкивали. И надо всеми шлюпками стоит запах китайской пищи: кунжутного масла и чесноку. И у нас из люка шел тот же дух.
Тут ветерок покрепче нажал, я ногой уперся в брезент: впереди брезент пакетом лежал. Вдруг пакет зашевелился, как живой. Я даже струхнул сначала. Смотрю, из пакета - голова, круглая, как на шахматной пешке. Китайчонок. Жмурится на солнце.
- Это, - говорит хозяин, - мой сын.
Я достал две картинки от папирос, даю ему. Он взял и что-то по-китайски крикнул. И вдруг из люка - китайская девчонка. Мальчик побежал по палубе года ему три. Я кричу: "Упадет!" Китаец мой только смеется. Мальчишка стал с девчонкой картинки делить. Я нашарил еще одну в кармане и кричу: "На еще!" Он увидал. Смотрю, вылезает еще девчонка. Я говорю хозяину:
- Сколько же у тебя их?
Полез я по палубе, заглянул в люк. Там, на дне, на циновке сидела китаянка. На руках ребенок, а перед носом жаровня, на ней она рыбу жарила. А если там на ноги встать, то ровно по пояс придется ей палуба. Жить там можно только ползком.
- А дом у вас на берегу есть?
Китаец замахал руками:
- Нас на берег не очень и пускают.
Я говорю:
- Много вас на воде?
Китаец никак не мог сказать такого числа, он по-английски не знал, как и сказать, объяснил кое-как: выходило, несколько тысяч.
- А если буря?
Китаец серьезным стал.
- Было, - говорит, - раз такое. Мы все говорим полисмену: "Надо лодки вытягивать, будет страшная буря - тайфун, нас всех в черепки переколотит". А англичане: "Нет! Не врите. Сидите, где посажены. И вот отсюда досюда ваше место". А мы бурю эту за несколько дней чувствуем и чуем, как смерть. И были все в тоске. И мы хотели пойти к начальнику. Нет, не пустили.
И вот вы представьте себе, что все китайцы со всеми этими ребятишками сидели на воде и ждали смерти. И налетела эту буря - тайфун. Он обращает море в кипящий котел, он ветром срывает деревни на берегу, крыши пухом летят. Несет, как бумажки, целые ворота, скотину подымает в воздух. И тут же над головой, как из дыры в небе, льет дождь, что пригибает человека к земле. И вот такой тайфун налетел на эту плавучую деревню. Китаец не мог мне опять назвать числа, сколько пропало китайчат и больших китайцев. Все шлюпки разбило вдребезги, в щепки, растрепало по небу и по морю последние остатки. А кто выбрался на берег - ого! Тех сейчас же загнали полисмены в загон и заперли: на земле вам места нет, нечего вам тут вой подымать. И как оставшиеся китайцы потом оправились, не мог я понять. Китаец мой только говорил: "Хорошо, ух, как хорошо, что детей этих тогда не было!" Так радовался, как будто про счастье рассказывал, а не про бедствие.
- Чего ты радуешься? - говорю.
- А что они есть, - и сына за ухо подергал.
Я ему дал монету, говорю:
- Сдачи не надо. Все тебе.
Он испугался.
- Напиши, - говорит, - мне расписку по-английски, что это ты сам мне дал, а не я украл. Я боюсь, что нехорошо может быть. Полисмен...
А я говорю ему:
- К черту полисмена!
А он мне деньги назад сует: не надо, мол, никаких тогда денег. Пришлось писать. Я написал:
"Проклятые полисмены английские! Я дал этому китайцу доллар, не отнимайте у человека, что он заработал". И подписал, и свой адрес написал.
А китаец не столько доллару радовался, сколько боялся, как бы несчастья не было от такого богатства.

1 2