Глазычев снял с ветки вторую рукавицу.
– Молодец, – сказал он Мухтару. – Умница!
– Поощрять собаку надо уставными словами, – поправил проводника начальник учебной части. – Если каждый курсант начнет заниматься самодеятельностью…
Дальше Глазычев не расслышал: Мухтар понесся вперед и он побежал за ним.
Прокладчик в ватном тренировочном костюме сидел в дровах и докуривал папиросу, пуская дым себе за пазуху. Он задумался, высчитывая, сколько дней осталось до получки, когда прямо с поленницы Мухтар прыгнул на него, повалил на дрова и стал рвать на нем толстый комбинезон.
Подоспел Глазычев и за ошейник отодрал пса от прокладчика. Мухтар не совсем понимал, почему у него отнимают добычу, которую сперва так настойчиво приказывали выследить. Задыхаясь в крепких руках проводника, он хрипел, лаял и рвался к врагу.

Приблизились и члены комиссии. Начальник учебной части недовольным голосом произнес:
– Собака еще сырая. Она способна причинить покусы.
После долгих споров Мухтару выставили за следовую работу пятерку.
К вечеру испытания закончились. В оценочном листе был выведен средний балл – 4,6.
Мухтар вернулся из школы в питомник оформленным для милицейской службы. В чистенькой новой папке на него завели «личное дело». Оно было тоненькое, как у всякого начинающего работника.
3

Каждый день по две собаки дежурили круглосуточно в Управлении городской милиции. Их привозили на машине с Крестовского острова, из питомника, и уводили на задний двор Управления, где в каменном здании стояли две большие клетки. В ожидании происшествий псы скучали здесь, зевали, спали. Они не умели играть в «козла», как делали это их проводники в комнате отдыха, покуда не требовался выезд с собакой к месту происшествия.
График дежурств сложился у Мухтара так, что ему чаще всего приходилось дежурить вместе с Доном. Взаимная ненависть их со временем не ослабла. А может, они и чувствовали, что их проводники тоже недолюбливают друг друга.
Дуговец был постарше Глазычева. Ему оставалось несколько лет до выхода в отставку, и эти последние годы он остерегался на чем-нибудь оступиться. За тридцать лет службы Дуговец достиг звания старшего лейтенанта, скрывал свою досаду на это, сочиняя сложные теории, как его постоянно обносили чинами и наградами и как ему наплевать на все это, ибо самое важное – честно исполнять свой долг.
Легкомыслие Глазычева раздражало его. Дуговец не доверял людям, которые любят слишком много шутить. Глазычеву же нравилось донимать его и «заводить» пустыми разговорами.
– Слушай, Степан Палыч, почему ты никогда не поешь? – спрашивал его Глазычев.
– То есть как не пою?
– Ну, я никогда не слышал, чтобы ты чего-нибудь напевал.
– Что ж, я псих, что ли, один буду петь?.. На демонстрации или в клубе – другое дело.
– А почему ж все люди сами для себя напевают?
– Кто это, интересно, все?
– Ну я, например…
– Дуракам закон не писан, – сердился Дуговец. – Ты много чего делаешь как не положено.
В первые месяцы работы с новой собакой Глазычеву не везло. Во время его дежурств ничего особенного не случалось, а если что-нибудь и происходило, то отправляли к месту происшествия Дуговца с Доном.
Как бы ни складывались у Дуговца обстоятельства, возвращаясь, он в подробностях рассказывал, что именно было предпринято им для раскрытия преступления. Операция лежала перед слушателями как на ладони: Дуговец чертил на листке план местности, помечал крестиками, где стоял вор, в какую сторону пошел, откуда Дон взял его след, и если при всем этом задержать преступника все-таки не удавалось, то невольно выходило, что преступник совершил какую-то непоправимую ошибку, из-за которой Дон не смог его найти.
Однажды, приехав с Мухтаром утром в Управление, Глазычев посадил его в клетку на заднем дворе и зашел к дежурному доложиться. В этот день дежурил тот самый капитан, который когда-то послал Глазычева на Финляндский вокзал за взбунтовавшейся собакой.
Перед столом дежурного сидела аккуратная маленькая старушка, с головой, повязанной двумя косынками – белой снизу и темной поверху. Она внимательно слушала капитана, поправляя все время свои косынки глянцевыми подагрическими пальцами и кивая головой.
Капитан объяснял, вероятно, уже долго и рассчитывал, что старушка сейчас подымется и уйдет. Но она не уходила.
Глазычев тотчас же понял, что дежурному до смерти не хочется принимать от старухи заявление и он старается во что бы то ни стало убедить ее не возбуждать дела.
Наклонившись через стол, он ласково спрашивал:
– Ведь сарай-то ваш был не закрыт? Так? Замка на дверях не было, так?
Старушка кивала.
– Вот видите! Как же можно, бабушка? И клетка с кроликами тоже была не на запоре, так?.. Сколько, говорите, у вас там штук сидело?
– Двое. Самец и самочка.
– Ну вот. А может, они взяли да ушли… Почем кролики-то?
– По пятнадцать брала, – ответила старуха.
– Значит, итого тридцать целковых. И вы хотите, чтобы мы расследовали такое малозначительное дело, посылали к вам проводника с собакой, когда и сам факт кражи не установлен.

– Давеча приносила им корм, – сказала старуха, – они сидели, а нынче утром нету.
– Так я же вам объясняю. Они, может, сами ушли. – Капитан через силу улыбнулся. – Погода хорошая, надоело им сидеть в клетке, видят, замка нет, взяли да пошли… Вот как, бабушка, – попробовал заключить он. – Никакого заявления подавать вам не надо, горе ваше небольшое, другой раз будете замыкать сарай.
Протянув ей листок с ее заявлением, он взялся за телефонную трубку.
Старуха держала свою бумагу на весу. Капитан уже разговаривал по телефону, а она все не уходила. Когда он положил наконец трубку на место, старуха спокойно сказала ему:
– Жаловаться на тебя буду.
Глазычев шепотом обратился к дежурному:
– Может, мне съездить к ней, товарищ капитан? С утра пораньше время тихое, я вам не понадоблюсь…
Дежурный раздраженно посмотрел на него.
– Вас, между прочим, Глазычев, не спрашивают. И не имейте привычки встревать в разговор.
Однако, взглянув боком на старуху и заметив, что она достала из-за пазухи свернутый конвертом носовой платок, развернула его и вынула оттуда чистый лист бумаги и авторучку, дежурный сказал ей:
– Нехорошо, бабушка, делаете, несознательно… Сейчас поедете с нашим работником и со служебно-розыскной собакой.
Бабушка снова согласно кивала головой.
В машине она без всякого страха, с любопытством рассматривала огромного Мухтара и даже хотела погладить его, очевидно задабривая собаку, чтобы она добросовестней искала украденных кроликов.
Дом, в котором старуха жила, находился на Охте. Это был старый кирпичный трехэтажный домина, стоявший в глубине двора; посреди же двора, вероятно, когда-то помещался каретный сарай, поделенный сейчас дощатыми перегородками на клетушки-дровяники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17