Молчание длится долго. Молчание продолжается даже тогда, когда
второй окурок "Родопи" ложится у кресла рядом с пеплом первого. И
только потом опомнившийся Сатчьяван включает свой бас, и
торжествующе звучит начало "Апокрифа". И снова в пурпурных снегах
потерян наш след. Мы уходим за дождем.
Когда же окончен и "Сон", и "Всадник", и - в десятый раз -
"Апокриф", и Т.Б. удовлетворяет свою потребность в естественной
музыке, а Сатчьяван - в басовом поппури из Бэрри и Клэптона, и все
упаковано, и ключ сдан, и роздан "Беломор" - снова наступает
молчание, но уже другого рода. Вкус "Беломора", смешанного с
февральским вечером и ветром, требует внимания к себе - и все
молчат, внимая зиме, табачному дыму и мыслям о будущем, неоспоримом
и блестящем. И тут, едва не задевая акустическую гитару краем
кованого ящика, проходит вышедший из-за угла человек с коловоротом,
висящим через плечо. Грязен его тулуп; непонятен его взгляд.
- Что, мужики, - говорит он, картавя. - А слабо в фа-диез миноре на
тринадцать восьмых? - И, подмигнув Сатчьявану, уходит в сторону
черной громадины какого-то НИИ, где Тимошенко, сидя на Динаккорде,
лелеет грязные планы по смешению с землей всей петербуржской
рок-музыки.
- Да, кстати, - спохватывается Сатчьяван, хитро мерцая глазами из
недр белой шапки, - завтра и послезавтра я занят, а в пятницу
позвоню. Кто будет дома?
Т.Б. хмыкает, и обещание принести Орбисона лишь усугубляет его
ироническую ухмылку.
- Да, - ловя за рукав уходящего Сатчьявана, говорит Христофор, -
постарайся до пятницы не сдохнуть, как собака.
Тот клятвенно заверяет, что такого произойти до пятницы не может, и
исчезает в снежных вихрях. Тогда двое оставшихся пускаются в
ненадежный путь по обледенелой неровной тропе, по которой ходить
легко и изящно впору лишь эквилибристам. Вероятно, они думают о
многообразии тайн, скрывающихся в кованых ящиках гуманоидов IV
типа. Хотя, может быть и нет. Уже на подходе к парадной Майка,
Т.Б. говорит, глядя в падающий снег:
- Странная штука. Подхожу я к окну, и кажется - кто-то танцует.
Жизнь, что ли, начинается?
Христофор, по обыкновению, молчит, когда Т.Б. пускается в подобные
рассуждения. Так и на этот раз. И поэтому, привыкший к подобной
реакции, Т.Б. не видит его лица. А пятью этажами выше Майк ставит
на плиту чайник, интуитивно чувствуя, что гости не заставят себя
ждать.
23 февраля 1976 г.
РОМАН,
КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ОКОНЧЕН
Глава первая
Вечерело. Солнце описывало последние круги над горой Крукенберг, и
в зарослях кричащего камыша уже пробовали голоса молодые копнощаги.
Время от времени один из них, должно быть, самый молодой, путал
строчки распевки, и тогда фоома начинал что-то сердито бормотать. А
с реки доносилось хлопанье и сопенье пожилого криппенштрофеля,
который пытался перебраться на тот берег, и вот уже полчаса
неуклюже топтался перед водой, мутными зелеными глазами
бессмысленно смотря на мелькающих в глубине рыбок.
- Что-то кум Фостерклосс сегодня не торопится, - сказал старик Дер
Иглуштоссер своему соседу и глубоко затянулся.
Старик ван Оксенбаш прослушал эту тираду, глубокомысленно почесал
себе за ухом, поудобнее устроился на мешке с дурью, и, распечатав
новую пачку колес, сказал, ни к кому особенно не обращаясь:
- Говорят, кум Фостерклосс не торопится сегодня.
Старик фон Фостерклосс почесал затекшую со сна ногу и полез в
карман за часами. Потом, передумав, вздохнул и тяжело под- нялся с
места. Старик дер Иглуштоссер проводил взглядом его удалявшиеся
валенки, кокетливо обшитые по верху брабантскими кружевами.
- Что-то наш кум Фостерклосс стал больно тяжел на подъем, -
раздумчиво проговорил он, окутываясь после каждого слова клубами
ароматного зеленого дыма.
- Подъем, подъем, подъем, подъем, - встрял в разговор мохнатый
ревербер, высунувшись из-за кипы пустых мешков. Старик ван Оксенбаш
кинул в него колесом, и ревербер весело ускакал, зажав его в
передних лапах.
- Так ить несладко ему, почитай, уже лет сорок он его через мост
переводит, коли не больше, a погоды-то нынче разные стоят, хорошо,
ежели как сегодня, все тихо, а вон позапрошлым летом как тухлый
туман стоял неделю, так он аж скафандер надевал, чтобы до моста
дойти... или вон давеча - криппенштрофель заснул на бережку, а кум
круг него ходит, шшупом его шпыняет, да будит, будит, чтобы ему
вовремя на погост дойти. Тоже волнениев-то ему на долю хватает,
хотя, ежели здраво рассудить, так ить порядок такой вышел, что хошь
не хошь, а надо ему криппенштрофеля через мост перевести, а то
иначе как же он через речку перейдет, воды-то он боится. Так
сказал старик ван Оксенбаш и съел еще одно колесо. Между тем тьма
сгущалась. Над Гнилой Деревней поднялся огромный корявый палец и
уставился в небо. С погоста Тарталак донесся чей-то сдавленный
крик, и два матерых прустня соскочили с гребня крыши и, тяжело
перебирая крыльями, полетели в ту сторону. Заскрипел песок под
ногами возвращающегося старика фон Фостерклосса. За ним тянулись
унылые трипплеры. Увидев сидящих стариков, они присмирели и побрели
обратно к реке.
- А что, кум Фостерклосс, - сказал старик ван Оксенбаш, - не
осталось ли у тебя крутой Азии?
Старик фон Фостерклосс раскашлялся, затем ворчливо сказал:
- У самого будто бы нет!
Однако, он потянулся к мешку, но тут старик дер Иглуштоссер
подергал его за рукав:
- Что-то у тебя, кум Фостерклосс, трипплеры пошаливают! А и
вправду, один из трипплеров не только не ушел обратно в реку, а,
напротив, приблизился к старикам, и, вежливо стянув с головы
огромную шляпу с перьями, представился:
- Приветствую вас, о мудрые старики! Имя мое Рип ван Винкль!
Cтарик ван Оксенбаш недоуменно воззрился на пришельца и,
внимательно осмотрев того с головы до ног, пришел к выводу, что
вышеупомянутый вовсе не является трипплером, и даже выглядит как
подобает воспитанному молодому человеку. Действительно, незнакомец
был одет в весьма солидный, хотя и малость заплатанный хитон, на
ногах у него были добротные дорожные сапоги, кудри его были уложены
в аккуратную косу, и имел он весьма приятное усатое и бородатое
лицо. Молчание прервал старик дер Иглуштоссер, который, видимо, не
полностью доверившись своим глазам, на всякий случай осведомился:
- Да уж не трипплер ли вы, о вьюнош?
- Нисколько, о почтенный старец. Настолько нисколько, что даже
отдаленно не подозреваю, о каких именно трипплерах идет речь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19