Дверь открыла она, наспех завернутая в купальное полотенце.
За ее спиной маячил молодой смуглый мужчина, совершенно голый, с глуповатым лицом и мутным взглядом. Вид у него был остолбенелый, но вместе с тем вызывающий. Всклокоченные волосы, жиденькая бородка, пышные усы.
В этот вечер репетиция оправдала – или даже превзошла – его ожидания. Певице Инес Прада в роли Маргариты, главной героини оперы, удалось совершить почти чудо: раскрыть свою обнаженную душу, когда мир ограбил ее любовь, ее страсть – чувства, которые Мефистофель и Фауст предлагают женщине как недосягаемые плоды, подобно тем, что не дано было вкусить Танталу.
Благодаря такому убедительному самоотречению Инес – Маргарита еще раз подтвердила правоту Паскаля: безудержные страсти пагубны, словно яд. Пока огонь дремлет, кажется, что он питает сердце, но в действительности неосознанная всепоглощающая страсть лишь разъедает бедную обманутую душу. Быть может, были правы другие еретики, катары, которые верили, что единственный способ освободиться от страсти – это объявить о ней всему свету и утолить ее, исчерпать до дна, невзирая ни на что.
Вместе Габриэль и Инес смогли облечь в видимую форму невидимые миру скрытые страсти. Глаза увидели то, что музыка как искусство вынуждена была скрывать. И вместе с тем Атлан-Феррара на протяжении всей нескончаемой репетиции понимал, что если бы на месте музыки в этот раз была поэзия, не возникла бы необходимость раскрываться, выставлять себя напоказ, воплощаться. В то же время удивительный голос Инес заставлял его думать, что, возможно, благодаря некоторому несовершенству, – переходу от сопрано к меццо, – произведение становилось более доступным, а Маргарита – более убедительной, лучше передавая смысл музыки именно за счет этого несовершенства.
Установилось поразительное взаимопонимание и единодушие между дирижером и певицей. Единодушие, целью которого было не дать столь несовершенному и незавершенному произведению вновь стать достоянием лишь узкого круга избранных лиц. Инес и Габриэль, с дьявольской изобретательностью не давая «Фаусту» закрыться, делали его доступным, любящим, почти достойным восхищения… Они низвергали Мефистофеля.
Было ли это каким-нибудь образом связано с непредвиденной встречей тем утром?
Инес любила, она уже не была наивной девушкой, как девять лет назад, когда ей было двадцать, а ему тридцать три. С кем она потеряла свою невинность? Вот уж это его совершенно не заботило, и он не мог представить себе виновником этого несчастного вульгарного молодого человека, который возмущался, ругался и всячески выражал свой протест против вторжения незнакомца, моментально пресеченный безапелляционным приказом Инес:
– Оденься и убирайся отсюда.
Его предупреждали относительно внезапных, но неизбежных дождей в Мехико летом. Утром еще светило солнце, но к двум часам пополудни небо окрашивалось в чернильно-черный цвет, а к четырем тропический ливень, словно принесенный азиатскими муссонами, накрывал некогда прозрачную долину, прибивая к земле пыль над высохшим озером и мертвыми каналами.
Габриэль лежал, заложив руки за голову, и вдыхал обновленный вечерний воздух. Свежий аромат земли манил его. Он встал и подошел к окну. Габриэль почувствовал, что доволен жизнью, и это ощущение должно было насторожить его; ведь счастье – всего лишь преходящий обман, который на время скрывает от нас извечные горести и делает нас еще более уязвимыми перед слепой неотвратимостью беды.
На Мехико опустилась ночь, но мнимое спокойствие природы и прохладный воздух долины не обманули Габриэля. Вернулись запахи, вытесненные ароматом грозы. Зыбкая луна испускала неверный, обманчивый свет, казалось, ее серебристый диск подмигивает. Позавчера еще полная, ущербная накануне, сегодня она напоминала изогнутый турецкий ятаган, но и в самом этом подобии таился обман: все ароматы дождя не в силах были скрыть скульптурные очертания этой земли, куда Габриэль Атлан-Феррара приехал без предубеждения и предрассудков, руководствуясь лишь одной целью: дирижировать «Фаустом» с Инес в главной роли, руководить ею и направлять на тернистом пути поисков новых возможностей ее голоса.
Он стоял и смотрел, как она спит, лаская взглядом ее нагое тело и задавая себе вопрос: возможно, весь мир был создан только для того, чтобы появилась эта совершенная грудь, как две полные луны без малейшего изъяна, эта талия как ласковый, но надежный берег на карте наслаждений, шелковистые завитки волос между ее ног, словно говорящие об извечном одиночестве, которое, как мы думаем, можно нарушить, но в действительности оно бросает нам вызов, будто неприятель, снова и снова отступающий лишь для того, чтобы заманить нас и взять в плен. Мы никогда ничему не учимся. Секс преподносит нам уроки. И только наша вина, что мы не усваиваем эти уроки и вновь оказываемся все в той же восхитительной западне…
Быть может, тело Инес было подобно самой опере. Ведь искусство в видимой форме показывает то, что мы переживаем в отсутствие человека, как мы вспоминаем о нем, как желаем его…
Из открытого окна на обнаженное тело Инес струились потоки лунного света, как на картинах Энгра или Вермеера, и Габриэль испытал искушение прикрыть сползшей простыней эту целомудренную наготу. Он поборол соблазн, ведь завтра, во время репетиции, наготу женщины скроют покровы музыки, ибо музыка будет исполнять свою всегдашнюю миссию – утаивать нечто от взгляда, чтобы дать волю воображению.
Неужели музыка лишала не только силы зрения, но и дара речи?
Была ли музыка великой мистификацией, ниспосланной нам небом, или подлинным олицетворением нашего стыда и страхов, высшей сублимацией – далеко за пределами смерти – всех проявлений нашей бренной природы: тело, слова, литература, живопись; лишь музыка абстрактна, свободна от видимых уз, сковывающих наше убогое бренное существование.
Габриэль смотрел, как спит Инес. Он так жаждал этой любви, канувшей в небытие на долгих девять лет и таившейся в его подсознании. Любви столь страстной из-за своей непредсказуемости. Габриэлю расхотелось накрыть Инес простыней, он понимал, что сейчас стыдливость была бы сродни предательству. Однажды, очень скоро, на следующей неделе, Маргарита падет жертвой страсти, обольщенная Фаустом при хитроумном пособничестве великого искусителя Мефистофеля; в своей интерпретации Берлиоза Атлан-Феррара мечтал, что когда сонм ангелов спасет героиню из ада, она вознесется на небеса обнаженной, и эта очистительная и вызывающая нагота станет искуплением ее грехов: я грешила, наслаждалась, страдала, получила прощение, но не отказываюсь от радостей плоти, от своего женского права получать удовлетворение от соития, это не грех, и вы, ангелы, это знаете, вы несете меня в рай против своей воли, ибо вынуждены допустить и смириться с тем чувственным наслаждением, которое я испытала в объятиях любовника;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36