— Ровно в одиннадцать будем измерять ваше давление, будьте готовы.
— Да мне что, Юрий Порфирьевич, я всегда...
— Путаешь гарниры, — закончил несколько неожиданно и безапелляционно Касопов, — сегодня завтрак номер восемь, так что напряги усилия и не передержи яйца, — и, обращаясь к ней: — Перекаливать яйца — хроническая и, боюсь, роковая ошибка Петрония.
— Почему роковая?
— Постоянство в ошибках — привилегия некоторых мужчин и красивых женщин, а у таких, как наш милый Петроний, это попахивает склеротическим тленом безнадёжности.
— А сами склероза не опасаетесь?
— Что?
— Питать слабость к яйцам в вашем возрасте...
Они вошли в прихожую, в нише Касопов подхватил двухпудовую гирю, стал выжимать. Выдохнув: “Десять!” — толкнул гирю в угол, эффектно распрямился и распахнул перед ней дверь ванной.
Сверкающий кафель стен, волчья шкура на полу, вычурные полки с набором шампуней на самый взыскательный дамский вкус, ворсистые полотенца и льняные расшитые утирки, три зеркала в резных ореховых рамах. Утопленная в полу огромная ванна. И среди этого парфюмерно-галантерейного разгула — телефонный аппарат на инкрустированном янтарём поставце: сочетание изощрённого культа тела с деловитостью... Неужели тут хозяйничает не дама? Краски для волос и даже перекись водорода... интересно бы глянуть на жену этого утопающего в неге Персея... Сколько лет не попадалось такое мыло?.. аромат сохраняется не меньше трёх дней... лаванда, розовое масло; каждая вещица вопиет о лелеемой плоти — как не почувствовать в этой ванной, в каком незаслуженном пренебрежении было у тебя собственное тело... Обидно до растроганности.
Будь ты проклята, незыблемая освящённая Бедность! Комнатка в коммуналке, полуподвальная мастерская. Корм и слава давно распределены, и таланту оставлено лишь раздумывать, кому он этим обязан: завистливой злобе или злобной зависти? Раздумья вгоняют в блеклость безразличия: шагнуть в небытие?.. Ледяной смех над бессилием.
Крылья для бегства — лучшее средство...
В одно утро ты выглядываешь на улицу и вдруг ловишь себя на желании выпить стакан газировки у облепленного пчёлами автомата... пена, газ, щекотка в носу, слепящее солнце, шипенье сковородки за чьим-то окном, кухонные запахи, ярко-зелёный лук в чьей-то кошёлке и приступ смешливости, и чувство — саднящее на миг отпустило! Крылья для бегства — лучшее средство от болезни сердца... Крылья заменила “Ракета” на подводных крыльях, устремившаяся вверх по Дону; от пристани до Табунского на попутке, в обществе небритого угрюмого мужика в кепке, погружённого в мысли об ожидающей его пятёрке. Пыль в окно, незаметно проглоченные ухабы петлявшего просёлка, мать, отец... вечер с ними. А спозаранок — на реку! и вот ты — ни много ни мало — в изысканно оборудованной ванной некоего начальника строительства, мецената или кто он там ещё. Как же отомстится ему за то, что приходится выходить сейчас к его гостям в простецком розовеньком платьице!
* * *
Он скромно ждёт в прихожей, ни следа лоска: отнюдь не отутюженные цвета хаки брюки, канареечная рубашка, одной пуговицы не хватает, и эта улыбка... вот каким вы бываете, милейший Далмат Олегович.
— Я не слишком навязчив со своим... гостеприимством?
И это-то надменный хозяин?! Если она сейчас назовёт его очаровательным — покраснеет. Наверняка. Она вдруг делает книксен — ему одному.
— Пожалуйста, — говорит он тихо, — по лестнице наверх.
Сконфужен! Потупился в смущении... у неё нет слов!
Голоса гостей на веранде, лай Ажана, куча обуви в углу прихожей — и, между прочим, ни одной женской пары, и на вешалке тоже ничего женского.
Она взбегает по ступенькам.
— Однако, как мило! Милый домик, милая лесенка! милый... чердачок!
— Вы правы.
— Что-что?
— На кабинет он не тянет.
— Почему же?
— Дилетант сведёт любой кабинет к чердаку.
— Это что — поза или саморазоблачение?
— Истина.
Любопытно. В неожиданно скудно обставленном мезонине он похож на художника. Художника в полосе неудач. Апатия, разочарованность, а глаза одухотворены талантом. Уставшим талантом.
— Что это в столь претенциозно чёрной рамке?
— Мне ли вам объяснять? Портрет под названием “Энтузиаст”.
— Ка-а-к? Убили!
— Шоссе Энтузиастов, Площадь Новаторов... Вам страшно? Не потому ли, что за этим — тайна египетских пирамид, сфинкса? тайна жрецов майя, неисчислимых человеческих жертвоприношений? Ваш страх — страх высокий. Священный. Энтузиазм, оргазм — нечто высшее и в то же время низшее...
— Поэтому автор так старательно зачёркивал своё творение?
— Вас смущает хаос. Отметёте лишнее — и увидите позитивное.
Она всмотрелась. Замысловато закрученной линией — перо ни разу не оторвалось от бумаги — было выведено лицо.
— Заметили, как подмигивает? — спросил он.
— Идиотски.
— Это можно понять как предсмертную агонию. И как оргазм.
— Ваш художник — очень злой человек. Это вы?
— Мой брат. Он цветовод по профессии, а в графике любитель. Я попросил его изобразить энтузиаста, овладевающего земным шаром... а брат так любит цветочки!
Его усмешка, и эта чёрная рамка картины. И вдруг он подмигивает, как тот, на портрете.
— Не надо так со мной, при чём тут я... вы... вы очень...
— Несчастлив? Да, мне плохо. Но от меня не ушла жена, я ничем не болен, я силён, талантлив, признан, обожаю кухню, охоту, красоту...
— Всё вместе?
— Именно. Пойдёмте вниз — Петроний вот-вот передержит яйца.
— Погодите. Ваше... амплуа? Всё-таки занятно...
— Сумейте занять женщину, и она будет вашей.
— Ну, это уже пошлость!
Она резко повернулась, почувствовав скуку.
— Это сказал Стендаль.
— Я говорю о вашей пошлости.
— Не уходите. Дело в том... что мы добрались до сути — мне плохо по причине пошлости.
— Пресыщенным патрицием вам лучше бы предстать в той вашей вишнёвой тоге...
— А это уже щипок с вывертом, Алина Власовна! Добавьте мозаичную черепицу, Петрония, коллекцию камней — поинтересуйтесь, не высыпаю ли я их в чашу и не погружаю ли туда руки? так, кажется, делал герой одной известной книжки?.. Нет у меня никакой коллекции — мне вот так хватает этой дачи, завтраков номер восемь и прочего антуража! Патриций... Вы знаете, что такое начальник строительства атомки? Объяснить? Или представили сами? Ну, взгляните, взгляните же на меня вашим художническим глазом, напрягитесь! Похож я на патриция?
На переносице у него влажно блеснуло, он стоял перед ней чуть пригнувшись, нервный, злой до исступления, и медленно сцепил руки. Она подумала, какие они, должно быть, сильные: согнуть кочергу, сломать подкову или что там ещё делали силачи прошлого — это весьма шло ему.
— Психика под постоянной магнетической щекоткой, вырываешься — куда? Разумеется, на дачу, куда ж ещё? на даче, как положено, всё дачное:
1 2 3 4 5 6 7
— Да мне что, Юрий Порфирьевич, я всегда...
— Путаешь гарниры, — закончил несколько неожиданно и безапелляционно Касопов, — сегодня завтрак номер восемь, так что напряги усилия и не передержи яйца, — и, обращаясь к ней: — Перекаливать яйца — хроническая и, боюсь, роковая ошибка Петрония.
— Почему роковая?
— Постоянство в ошибках — привилегия некоторых мужчин и красивых женщин, а у таких, как наш милый Петроний, это попахивает склеротическим тленом безнадёжности.
— А сами склероза не опасаетесь?
— Что?
— Питать слабость к яйцам в вашем возрасте...
Они вошли в прихожую, в нише Касопов подхватил двухпудовую гирю, стал выжимать. Выдохнув: “Десять!” — толкнул гирю в угол, эффектно распрямился и распахнул перед ней дверь ванной.
Сверкающий кафель стен, волчья шкура на полу, вычурные полки с набором шампуней на самый взыскательный дамский вкус, ворсистые полотенца и льняные расшитые утирки, три зеркала в резных ореховых рамах. Утопленная в полу огромная ванна. И среди этого парфюмерно-галантерейного разгула — телефонный аппарат на инкрустированном янтарём поставце: сочетание изощрённого культа тела с деловитостью... Неужели тут хозяйничает не дама? Краски для волос и даже перекись водорода... интересно бы глянуть на жену этого утопающего в неге Персея... Сколько лет не попадалось такое мыло?.. аромат сохраняется не меньше трёх дней... лаванда, розовое масло; каждая вещица вопиет о лелеемой плоти — как не почувствовать в этой ванной, в каком незаслуженном пренебрежении было у тебя собственное тело... Обидно до растроганности.
Будь ты проклята, незыблемая освящённая Бедность! Комнатка в коммуналке, полуподвальная мастерская. Корм и слава давно распределены, и таланту оставлено лишь раздумывать, кому он этим обязан: завистливой злобе или злобной зависти? Раздумья вгоняют в блеклость безразличия: шагнуть в небытие?.. Ледяной смех над бессилием.
Крылья для бегства — лучшее средство...
В одно утро ты выглядываешь на улицу и вдруг ловишь себя на желании выпить стакан газировки у облепленного пчёлами автомата... пена, газ, щекотка в носу, слепящее солнце, шипенье сковородки за чьим-то окном, кухонные запахи, ярко-зелёный лук в чьей-то кошёлке и приступ смешливости, и чувство — саднящее на миг отпустило! Крылья для бегства — лучшее средство от болезни сердца... Крылья заменила “Ракета” на подводных крыльях, устремившаяся вверх по Дону; от пристани до Табунского на попутке, в обществе небритого угрюмого мужика в кепке, погружённого в мысли об ожидающей его пятёрке. Пыль в окно, незаметно проглоченные ухабы петлявшего просёлка, мать, отец... вечер с ними. А спозаранок — на реку! и вот ты — ни много ни мало — в изысканно оборудованной ванной некоего начальника строительства, мецената или кто он там ещё. Как же отомстится ему за то, что приходится выходить сейчас к его гостям в простецком розовеньком платьице!
* * *
Он скромно ждёт в прихожей, ни следа лоска: отнюдь не отутюженные цвета хаки брюки, канареечная рубашка, одной пуговицы не хватает, и эта улыбка... вот каким вы бываете, милейший Далмат Олегович.
— Я не слишком навязчив со своим... гостеприимством?
И это-то надменный хозяин?! Если она сейчас назовёт его очаровательным — покраснеет. Наверняка. Она вдруг делает книксен — ему одному.
— Пожалуйста, — говорит он тихо, — по лестнице наверх.
Сконфужен! Потупился в смущении... у неё нет слов!
Голоса гостей на веранде, лай Ажана, куча обуви в углу прихожей — и, между прочим, ни одной женской пары, и на вешалке тоже ничего женского.
Она взбегает по ступенькам.
— Однако, как мило! Милый домик, милая лесенка! милый... чердачок!
— Вы правы.
— Что-что?
— На кабинет он не тянет.
— Почему же?
— Дилетант сведёт любой кабинет к чердаку.
— Это что — поза или саморазоблачение?
— Истина.
Любопытно. В неожиданно скудно обставленном мезонине он похож на художника. Художника в полосе неудач. Апатия, разочарованность, а глаза одухотворены талантом. Уставшим талантом.
— Что это в столь претенциозно чёрной рамке?
— Мне ли вам объяснять? Портрет под названием “Энтузиаст”.
— Ка-а-к? Убили!
— Шоссе Энтузиастов, Площадь Новаторов... Вам страшно? Не потому ли, что за этим — тайна египетских пирамид, сфинкса? тайна жрецов майя, неисчислимых человеческих жертвоприношений? Ваш страх — страх высокий. Священный. Энтузиазм, оргазм — нечто высшее и в то же время низшее...
— Поэтому автор так старательно зачёркивал своё творение?
— Вас смущает хаос. Отметёте лишнее — и увидите позитивное.
Она всмотрелась. Замысловато закрученной линией — перо ни разу не оторвалось от бумаги — было выведено лицо.
— Заметили, как подмигивает? — спросил он.
— Идиотски.
— Это можно понять как предсмертную агонию. И как оргазм.
— Ваш художник — очень злой человек. Это вы?
— Мой брат. Он цветовод по профессии, а в графике любитель. Я попросил его изобразить энтузиаста, овладевающего земным шаром... а брат так любит цветочки!
Его усмешка, и эта чёрная рамка картины. И вдруг он подмигивает, как тот, на портрете.
— Не надо так со мной, при чём тут я... вы... вы очень...
— Несчастлив? Да, мне плохо. Но от меня не ушла жена, я ничем не болен, я силён, талантлив, признан, обожаю кухню, охоту, красоту...
— Всё вместе?
— Именно. Пойдёмте вниз — Петроний вот-вот передержит яйца.
— Погодите. Ваше... амплуа? Всё-таки занятно...
— Сумейте занять женщину, и она будет вашей.
— Ну, это уже пошлость!
Она резко повернулась, почувствовав скуку.
— Это сказал Стендаль.
— Я говорю о вашей пошлости.
— Не уходите. Дело в том... что мы добрались до сути — мне плохо по причине пошлости.
— Пресыщенным патрицием вам лучше бы предстать в той вашей вишнёвой тоге...
— А это уже щипок с вывертом, Алина Власовна! Добавьте мозаичную черепицу, Петрония, коллекцию камней — поинтересуйтесь, не высыпаю ли я их в чашу и не погружаю ли туда руки? так, кажется, делал герой одной известной книжки?.. Нет у меня никакой коллекции — мне вот так хватает этой дачи, завтраков номер восемь и прочего антуража! Патриций... Вы знаете, что такое начальник строительства атомки? Объяснить? Или представили сами? Ну, взгляните, взгляните же на меня вашим художническим глазом, напрягитесь! Похож я на патриция?
На переносице у него влажно блеснуло, он стоял перед ней чуть пригнувшись, нервный, злой до исступления, и медленно сцепил руки. Она подумала, какие они, должно быть, сильные: согнуть кочергу, сломать подкову или что там ещё делали силачи прошлого — это весьма шло ему.
— Психика под постоянной магнетической щекоткой, вырываешься — куда? Разумеется, на дачу, куда ж ещё? на даче, как положено, всё дачное:
1 2 3 4 5 6 7