После всего, что произошло с ним в той школе, мало ли чего могли написать?…
– Как поживает Людмила? – спросил он со вздохом про классную.
– Нормально!… Часто вспоминает тебя, жалеет, что ушел от нас. Честно говоря, мне тоже кажется, что ты поторопился… Мог бы…
– А Наталья свет Георгиевна как? – торопливо перебил ее Колюня.
– Она всех нас удивила! На днях привела своего сынишку в школу. У него в саду карантин, что ли?… И знаешь, с ним она была на себя не похожа! Смеется, целует его. И голос у нее теплый-теплый. По-моему, она просто без ума от него. А вот с нами она… всегда над нами… Хотя нет! – самой себе тут же возразила Оля. – Последнее время она и с нами разговаривает немного по-другому. Представляешь, ведет урок и вдруг спросит: «Все согласны со мной?… Может, кто-то думает иначе?»
– Обо мне вспоминает?
– Нет, – виновато улыбнулась Оля.
– И то н-неплохо, – грустно покивал головой Колюня и, набравшись духу, спросил Олю: – Можно, я почитаю, что вы написали про меня?
– Если интересно, что мы о тебе думаем, – вспыхнула она, – пожалуйста!…
Колюня читал и время от времени потряхивал головой. Дочитал, свернул как было, пополам.
– Олька, зачем это? Трудолюбивый, исполнительный, пользовался большим уважением… А?
– Пойми, тебе сейчас, как никогда, нужна хорошая характеристика…
– Но это же липа, Олька!… Сама сколько раз долбала меня за то, за другое… – невесело засмеялся Колюня.
– А вот теперь, когда ты ушел от нас, многие о тебе по-другому говорят. Даже Светка Зарецкая и та считает, что тебя в классе не хватает… И пожалуйста, не думай, что характеристику я одна составляла. Всем бюро вчера с четырех до шести сидели…
– И все были за?
– Все! – клюнула головой Оля.
– И Коробкин в том числе?
– Да! Хочешь знать, он больше всех старался, чтобы характеристика была хорошей. Заметил: в ней говорится, что ты надежный товарищ, морально устойчив?… – Она с торжеством сообщила: – Это его слова!…
– Лицемер, – еле слышно обронил Колюня.
Но Оля всегда была чутка к его словам – услышала она и это.
– Ты не прав! – горячо и поспешно возразила она. – Когда Ольга Михайловна узнала про характеристику и подняла в школе шум, не кто-нибудь, а Валерка встал на уроке и сказал ей, что она мстит тебе. И что одной ей кажется, будто этого никто не понимает. Она его за эти слова потащила к директору. А он и директору чего-то наговорил… Нет, я считаю, что он как раз искренний. Может, даже чересчур. Он очень дорожит своими чувствами. Но забывает, что чувства есть и у других…
Слушая ее, Колюня низко опустил голову.
– То есть я хотела сказать, что он в то же время большой эгоист. – Чувство справедливости в Оле срабатывало как условный рефлекс. – Правда, классная со мной не согласна. Говорит, что я путаю эгоизм с эгоцентризмом, а это не совсем одно и то же.
– Нет, ты, меня удивляешь! – нервозно перебил ее Колюня. – Сколько тебе крови попортил. А ты бегаешь, хлопочешь за меня…
– Как тебе не стыдно?! Я комсорг. Это моя обязанность! – закричала Оля, вся опять вспыхнула, уши у нее стали розовыми и прозрачными. – Ты правильно против меня выступал, только слова не те подбирал. Мне и классная часто говорит, что я люблю общественную работу, но мало думаю, что она дает людям…
Колюне стало не по себе: она еще и оправдывается перед ним. И он сказал ей:
– Брось клепать на себя. Ты девчонка что надо…
– Ты меня не знаешь, – сразу заторопилась она, стала в беспорядке заталкивать в сумку учебники. – Слышал бы, например, как я на мать кричу, когда она опять звонит отцу, унижается.
Колюня глядел на нее, а что еще сказать – не нашелся.
– Я пошла. До свиданья… – попрощалась Оля и продолжала стоять.
– Перовскому передай, – попросил он, – будет еще приставать – схлопочет…
– Передам! – благодарно улыбнулась она. – Он трусишка, напугается.
У Колюни перехватило дыхание – до того захотелось сделать для нее что-нибудь хорошее. А что? Он взял свою фирменную сумку, выпростал ее на стол. То же самое сделал и с Олиной сумкой. Она сначала не поняла, что он задумал. А когда поняла, вцепилась в свою сумку, точно она была инкассатором, а Колюня – грабителем.
– Пусти! – плачущим голосом требовала она. – Отдай мою сумку!…
– Мы с тобой махнулись, – не отдавал Колюня. – Поняла?
– Нет! – продолжала Оля выдергивать свою сумку. – Пусти!
– Так?! – Колюня схватил со стола характеристику и двумя руками поднял ее над головой. – Слабо порвать на мелкие кусочки?!
– Нельзя! – взмолилась Оля. – Это же официальный документ…
Из лоджии он увидел, как она вышла из подъезда и испуганно шарахнулась от тихо ехавшей ей наперерез свадебной машины. Колюнину фирменную сумку она, словно кем-то забытую вещь, несла на отлете. А как она, свернув за угол дома, побежала и как у нее по щекам полились слезы, этого Колюня уже не видел…
ЗДРАВСТВУЙ! И – ПРОЩАЙ!…
В большом городе переносить одиночество ничуть не легче, чем в маленькой деревне, – от себя и своих душевных неустроенностей, как и от угрызений совести, никуда не спрячешься. Но затеряться, сделаться невидимым для друзей и знакомых, коль встречи с ними для тебя тяжелы, – куда проще. Для этого достаточно сдвинуть свои обычные маршруты чуть в сторону, и река твой жизни побежит по руслу других улиц и переулков, в теснинах других кварталов.
Колюня так и сделал: там, где он всегда сворачивал налево, стал заворачивать направо – и наоборот. С тех пор, как он перешел в другую школу, Оля Самохвалова была единственным человеком из его бывшей школы, с которым он встречался лицом к лицу и разговаривал. Звонили «братья», звонил Мишулин, даже Светка Зарецкая была не прочь поболтать с ним. Но Колюня со всеми держался одинаково. Тусклым голосом бросал в трубку свои «аха» и «лана» и в конце концов добивался, чего хотел, – на том конце провода ему говорили: «Пока!…» Звонила и классная. Но его не было дома. Через бабулю она просила позвонить ей. Колюня так и не позвонил и не смог даже объяснить самому себе почему…
Бывало, он замечал, в толпе прохожих кого-нибудь из своей бывшей школы – у того, кто прячется, зрение острее. Тут же сворачивал в другую сторону и шел себе дальше, или подходил к столбу, улепленному, как пластырями, объявлениями об обмене квартир, и делал вид, что его сильно интересуют разъезды, съезды и кто какой породы собаку потерял.
Но порой нужда, заставляла его ходить до прежним тропкам. Однажды, он торопливо огибал дом, в котором жил Коробкин. Боролся с искушением посмотреть на знакомое окно. И не удержался – взглянул. Возможно, у него просто разыгралось воображение, но он явственно увидел, что окно приоткрыто и что на него ружьем наставлена телескопическая труба. Колюня резко повернулся к дому спиной, прибавил шагу, но еще долго чувствовал на своем затылке горячий кружок такого же диаметра, как труба…
Долго, долго шла зима с ее днями, похожими на затяжные сумерки, низким небом и серыми снегами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Как поживает Людмила? – спросил он со вздохом про классную.
– Нормально!… Часто вспоминает тебя, жалеет, что ушел от нас. Честно говоря, мне тоже кажется, что ты поторопился… Мог бы…
– А Наталья свет Георгиевна как? – торопливо перебил ее Колюня.
– Она всех нас удивила! На днях привела своего сынишку в школу. У него в саду карантин, что ли?… И знаешь, с ним она была на себя не похожа! Смеется, целует его. И голос у нее теплый-теплый. По-моему, она просто без ума от него. А вот с нами она… всегда над нами… Хотя нет! – самой себе тут же возразила Оля. – Последнее время она и с нами разговаривает немного по-другому. Представляешь, ведет урок и вдруг спросит: «Все согласны со мной?… Может, кто-то думает иначе?»
– Обо мне вспоминает?
– Нет, – виновато улыбнулась Оля.
– И то н-неплохо, – грустно покивал головой Колюня и, набравшись духу, спросил Олю: – Можно, я почитаю, что вы написали про меня?
– Если интересно, что мы о тебе думаем, – вспыхнула она, – пожалуйста!…
Колюня читал и время от времени потряхивал головой. Дочитал, свернул как было, пополам.
– Олька, зачем это? Трудолюбивый, исполнительный, пользовался большим уважением… А?
– Пойми, тебе сейчас, как никогда, нужна хорошая характеристика…
– Но это же липа, Олька!… Сама сколько раз долбала меня за то, за другое… – невесело засмеялся Колюня.
– А вот теперь, когда ты ушел от нас, многие о тебе по-другому говорят. Даже Светка Зарецкая и та считает, что тебя в классе не хватает… И пожалуйста, не думай, что характеристику я одна составляла. Всем бюро вчера с четырех до шести сидели…
– И все были за?
– Все! – клюнула головой Оля.
– И Коробкин в том числе?
– Да! Хочешь знать, он больше всех старался, чтобы характеристика была хорошей. Заметил: в ней говорится, что ты надежный товарищ, морально устойчив?… – Она с торжеством сообщила: – Это его слова!…
– Лицемер, – еле слышно обронил Колюня.
Но Оля всегда была чутка к его словам – услышала она и это.
– Ты не прав! – горячо и поспешно возразила она. – Когда Ольга Михайловна узнала про характеристику и подняла в школе шум, не кто-нибудь, а Валерка встал на уроке и сказал ей, что она мстит тебе. И что одной ей кажется, будто этого никто не понимает. Она его за эти слова потащила к директору. А он и директору чего-то наговорил… Нет, я считаю, что он как раз искренний. Может, даже чересчур. Он очень дорожит своими чувствами. Но забывает, что чувства есть и у других…
Слушая ее, Колюня низко опустил голову.
– То есть я хотела сказать, что он в то же время большой эгоист. – Чувство справедливости в Оле срабатывало как условный рефлекс. – Правда, классная со мной не согласна. Говорит, что я путаю эгоизм с эгоцентризмом, а это не совсем одно и то же.
– Нет, ты, меня удивляешь! – нервозно перебил ее Колюня. – Сколько тебе крови попортил. А ты бегаешь, хлопочешь за меня…
– Как тебе не стыдно?! Я комсорг. Это моя обязанность! – закричала Оля, вся опять вспыхнула, уши у нее стали розовыми и прозрачными. – Ты правильно против меня выступал, только слова не те подбирал. Мне и классная часто говорит, что я люблю общественную работу, но мало думаю, что она дает людям…
Колюне стало не по себе: она еще и оправдывается перед ним. И он сказал ей:
– Брось клепать на себя. Ты девчонка что надо…
– Ты меня не знаешь, – сразу заторопилась она, стала в беспорядке заталкивать в сумку учебники. – Слышал бы, например, как я на мать кричу, когда она опять звонит отцу, унижается.
Колюня глядел на нее, а что еще сказать – не нашелся.
– Я пошла. До свиданья… – попрощалась Оля и продолжала стоять.
– Перовскому передай, – попросил он, – будет еще приставать – схлопочет…
– Передам! – благодарно улыбнулась она. – Он трусишка, напугается.
У Колюни перехватило дыхание – до того захотелось сделать для нее что-нибудь хорошее. А что? Он взял свою фирменную сумку, выпростал ее на стол. То же самое сделал и с Олиной сумкой. Она сначала не поняла, что он задумал. А когда поняла, вцепилась в свою сумку, точно она была инкассатором, а Колюня – грабителем.
– Пусти! – плачущим голосом требовала она. – Отдай мою сумку!…
– Мы с тобой махнулись, – не отдавал Колюня. – Поняла?
– Нет! – продолжала Оля выдергивать свою сумку. – Пусти!
– Так?! – Колюня схватил со стола характеристику и двумя руками поднял ее над головой. – Слабо порвать на мелкие кусочки?!
– Нельзя! – взмолилась Оля. – Это же официальный документ…
Из лоджии он увидел, как она вышла из подъезда и испуганно шарахнулась от тихо ехавшей ей наперерез свадебной машины. Колюнину фирменную сумку она, словно кем-то забытую вещь, несла на отлете. А как она, свернув за угол дома, побежала и как у нее по щекам полились слезы, этого Колюня уже не видел…
ЗДРАВСТВУЙ! И – ПРОЩАЙ!…
В большом городе переносить одиночество ничуть не легче, чем в маленькой деревне, – от себя и своих душевных неустроенностей, как и от угрызений совести, никуда не спрячешься. Но затеряться, сделаться невидимым для друзей и знакомых, коль встречи с ними для тебя тяжелы, – куда проще. Для этого достаточно сдвинуть свои обычные маршруты чуть в сторону, и река твой жизни побежит по руслу других улиц и переулков, в теснинах других кварталов.
Колюня так и сделал: там, где он всегда сворачивал налево, стал заворачивать направо – и наоборот. С тех пор, как он перешел в другую школу, Оля Самохвалова была единственным человеком из его бывшей школы, с которым он встречался лицом к лицу и разговаривал. Звонили «братья», звонил Мишулин, даже Светка Зарецкая была не прочь поболтать с ним. Но Колюня со всеми держался одинаково. Тусклым голосом бросал в трубку свои «аха» и «лана» и в конце концов добивался, чего хотел, – на том конце провода ему говорили: «Пока!…» Звонила и классная. Но его не было дома. Через бабулю она просила позвонить ей. Колюня так и не позвонил и не смог даже объяснить самому себе почему…
Бывало, он замечал, в толпе прохожих кого-нибудь из своей бывшей школы – у того, кто прячется, зрение острее. Тут же сворачивал в другую сторону и шел себе дальше, или подходил к столбу, улепленному, как пластырями, объявлениями об обмене квартир, и делал вид, что его сильно интересуют разъезды, съезды и кто какой породы собаку потерял.
Но порой нужда, заставляла его ходить до прежним тропкам. Однажды, он торопливо огибал дом, в котором жил Коробкин. Боролся с искушением посмотреть на знакомое окно. И не удержался – взглянул. Возможно, у него просто разыгралось воображение, но он явственно увидел, что окно приоткрыто и что на него ружьем наставлена телескопическая труба. Колюня резко повернулся к дому спиной, прибавил шагу, но еще долго чувствовал на своем затылке горячий кружок такого же диаметра, как труба…
Долго, долго шла зима с ее днями, похожими на затяжные сумерки, низким небом и серыми снегами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27