Среди населения царили усталость и пессимизм. И только недоумки вроде сеньора Браулио видели жизнь в розовом цвете.
– В Барселоне столько возможностей для тех, у кого есть желание ими воспользоваться и кто не лишен воображения, – разглагольствовал он в тот же вечер, сидя за обеденным столом и обращаясь в основном к Онофре Боувиле, в то время как постоялец прихлебывал бесцветный горьковатый суп, который подала ему Дельфина, – а вы производите впечатление человека честного, смышленого и трудолюбивого. У меня нет ни малейшего сомнения, что все ваши проблемы разрешатся скорейшим и в высшей степени благоприятным для вас образом. Подумайте, юноша, история человечества не знала еще эпохи, подобной нашей: электричество, телефонизация, субмарины… Вам нужно продолжение списка чудес? Одному Богу известно, как далеко мы еще можем зайти. Кстати, вам не трудно будет заплатить вперед? Моя жена, с которой вы уже знакомы, слишком скрупулезна в расчетах с клиентами. Бедняжка очень больна, вы ведь знаете?
Онофре Боувила тотчас после ужина вручил все свои деньги сеньоре Агате. Этого хватило, чтобы заплатить за неделю, но он остался без единого реала в кармане. На следующее утро, чуть забрезжил рассвет, он устремился на улицу в поисках работы.
2
Хотя в конце XIX века бытовало мнение, что Барселона жила, «повернувшись спиной к морю», повседневная реальность опровергала подобное утверждение. В Барселоне всегда царил, а в те времена как никогда ранее, дух портового города: она жила морем и для моря, кормилась им и отдавала ему плоды своего усердия; улицы Барселоны сами собой направляли стопы всякого путника к морю, и через него же осуществлялась связь с остальным миром; море наполняло легкие города свежим ветром, определяло его климат, насыщало его отнюдь не благоуханными ароматами, вязкой влажностью и покрывало ядовитым налетом соли, которая разъедала древние стены. Море обволакивало Барселону успокаивающим рокотом своих волн и, прорываясь сквозь полудрему сиесты, будоражило ее воем пароходных сирен, отсчитывая застывшее в послеполуденном зное время и заставляя его идти вперед; пронзительно-печальные крики чаек предупреждали о том, как недолговечна и иллюзорна манящая прохлада тени, отбрасываемой кронами деревьев на улицы города. Море наводняло его закоулки подозрительными личностями с режущим слух чужеземным выговором, нетвердой походкой и темным прошлым, готовыми тут же схватиться за нож, пистолет или дубинку; море скрывало от правосудия проходимцев и тех, кто бежал с родины, оставляя за собой гнусные преступления и душераздирающие крики, одиноко звучавшие в ночи. Цвет домов и площадей Барселоны был цветом, в который окрасило их море, – ослепительно белым в ясные дни и матово-серым, когда налетал сильный ветер, приносивший непогоду. Все это волей-неволей неудержимо притягивало к себе любого выходца из глубинки, каковым и являлся Онофре Боувила. Вот почему в то утро он первым делом направился в порт искать работу на погрузке судов.
Экономическое развитие Барселоны началось в конце XVIII века и продолжалось вплоть до второй декады ХХ, но в нем не прослеживалось стабильности. Периоды подъема чередовались с периодами глубокого спада. При том, что миграционный приток продолжал расти, спрос на рабочую силу имел тенденцию к снижению, и в этих условиях получить работу было почти несбыточной мечтой. В тот день, когда Онофре Боувила вышел на улицу с твердым намерением найти себе хоть какое-нибудь занятие, Барселона как раз переживала один из таких спадов, длившийся уже несколько лет, вопреки клятвенным заверениям сеньора Браулио, которые он так щедро расточал прошлым вечером.
Дорогу к пристани перегородил полицейский кордон. Онофре Боувила спросил, что происходит, и ему ответили, что среди портовых рабочих было зафиксировано несколько случаев холеры, несомненно завезенной из дальних стран на одном из судов. Он изо всех сил вытянул шею и из-за плеча полицейского агента смог разглядеть печальную картину: несколько грузчиков, сбросив со спин тюки с поклажей, корчились в приступах рвоты на каменных плитах, другие харкали желто-коричневой слюной, ухватившись за опоры кранов. После приступа, все еще содрогаясь в конвульсиях, они возвращались к погрузке, чтобы не потерять дневной заработок. Здоровые сторонились зараженных и, вооружившись цепями и баграми, не позволяли им приближаться к себе ни на шаг. Горстка женщин пыталась прорвать санитарный кордон, чтобы прийти на помощь своим мужьям и просто друзьям, полицейские же отталкивали их без малейшей жалости.
Онофре Боувила отвернулся и продолжил свой путь. Он пошел вдоль моря, в сторону Барселонеты. В те времена большинство судов были парусными, портовые сооружения давно отжили свой век, конструкция причалов не позволяла швартоваться бортом, а лишь кормой. Это сильно затрудняло погрузочно-разгрузочные работы, и тогда приходил черед баркасов и шлюпок. Днем и ночью целые флотилии этих неутомимых суденышек бороздили прибрежные воды, переправляя товары с пристани на суда и назад. Гавань и прилегавшие к порту улочки кишмя кишели старыми моряками с заскорузлыми от соленого ветра лицами. Они с завидным постоянством носили подвернутые до колен штаны, матросские блузы в горизонтальную полоску и фригийские колпаки. Курили только тростниковые трубки, пили водку, закусывая ее вяленым мясом и специально высушенными, твердыми, как камень, галетами, с жадностью сосали лимон. Они были сдержанны на слова, однако между собой могли разговаривать без устали целыми часами; избегали контактов с незнакомыми людьми, но если это случалось, вели себя дерзко, нередко заканчивая драками любое общение. Их постоянно видели в сопровождении собак, попугаев, черепах либо других животных, на которых они изливали всю накопившуюся в душе нежность. В действительности участь их была печальна: они уходили в море юнгами и возвращались домой глубокими стариками, храня образ родины лишь в разрозненных островках памяти. Затянувшееся на всю жизнь плавание превратило их в морских бродяг, чуждых семейным узам и дружеским привязанностям. И теперь, ступив на родную землю, они чувствовали себя изгоями. В отличие от иностранцев, худо-бедно, но как-то умудрявшихся приноровиться к обычаям приютившей их страны, наши соотечественники тащили за собой тяжкий груз воспоминаний, извращенных за долгие годы странствий и вынужденной праздности несбыточными грезами и безумными проектами. Эти идеализированные воспоминания, столь далекие от реальности, лишали их малейшей возможности приспособиться к настоящему. Кое-кто, чтобы заглушить горькие мысли, кончал свои дни на чужбине, вдалеке от родных мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
– В Барселоне столько возможностей для тех, у кого есть желание ими воспользоваться и кто не лишен воображения, – разглагольствовал он в тот же вечер, сидя за обеденным столом и обращаясь в основном к Онофре Боувиле, в то время как постоялец прихлебывал бесцветный горьковатый суп, который подала ему Дельфина, – а вы производите впечатление человека честного, смышленого и трудолюбивого. У меня нет ни малейшего сомнения, что все ваши проблемы разрешатся скорейшим и в высшей степени благоприятным для вас образом. Подумайте, юноша, история человечества не знала еще эпохи, подобной нашей: электричество, телефонизация, субмарины… Вам нужно продолжение списка чудес? Одному Богу известно, как далеко мы еще можем зайти. Кстати, вам не трудно будет заплатить вперед? Моя жена, с которой вы уже знакомы, слишком скрупулезна в расчетах с клиентами. Бедняжка очень больна, вы ведь знаете?
Онофре Боувила тотчас после ужина вручил все свои деньги сеньоре Агате. Этого хватило, чтобы заплатить за неделю, но он остался без единого реала в кармане. На следующее утро, чуть забрезжил рассвет, он устремился на улицу в поисках работы.
2
Хотя в конце XIX века бытовало мнение, что Барселона жила, «повернувшись спиной к морю», повседневная реальность опровергала подобное утверждение. В Барселоне всегда царил, а в те времена как никогда ранее, дух портового города: она жила морем и для моря, кормилась им и отдавала ему плоды своего усердия; улицы Барселоны сами собой направляли стопы всякого путника к морю, и через него же осуществлялась связь с остальным миром; море наполняло легкие города свежим ветром, определяло его климат, насыщало его отнюдь не благоуханными ароматами, вязкой влажностью и покрывало ядовитым налетом соли, которая разъедала древние стены. Море обволакивало Барселону успокаивающим рокотом своих волн и, прорываясь сквозь полудрему сиесты, будоражило ее воем пароходных сирен, отсчитывая застывшее в послеполуденном зное время и заставляя его идти вперед; пронзительно-печальные крики чаек предупреждали о том, как недолговечна и иллюзорна манящая прохлада тени, отбрасываемой кронами деревьев на улицы города. Море наводняло его закоулки подозрительными личностями с режущим слух чужеземным выговором, нетвердой походкой и темным прошлым, готовыми тут же схватиться за нож, пистолет или дубинку; море скрывало от правосудия проходимцев и тех, кто бежал с родины, оставляя за собой гнусные преступления и душераздирающие крики, одиноко звучавшие в ночи. Цвет домов и площадей Барселоны был цветом, в который окрасило их море, – ослепительно белым в ясные дни и матово-серым, когда налетал сильный ветер, приносивший непогоду. Все это волей-неволей неудержимо притягивало к себе любого выходца из глубинки, каковым и являлся Онофре Боувила. Вот почему в то утро он первым делом направился в порт искать работу на погрузке судов.
Экономическое развитие Барселоны началось в конце XVIII века и продолжалось вплоть до второй декады ХХ, но в нем не прослеживалось стабильности. Периоды подъема чередовались с периодами глубокого спада. При том, что миграционный приток продолжал расти, спрос на рабочую силу имел тенденцию к снижению, и в этих условиях получить работу было почти несбыточной мечтой. В тот день, когда Онофре Боувила вышел на улицу с твердым намерением найти себе хоть какое-нибудь занятие, Барселона как раз переживала один из таких спадов, длившийся уже несколько лет, вопреки клятвенным заверениям сеньора Браулио, которые он так щедро расточал прошлым вечером.
Дорогу к пристани перегородил полицейский кордон. Онофре Боувила спросил, что происходит, и ему ответили, что среди портовых рабочих было зафиксировано несколько случаев холеры, несомненно завезенной из дальних стран на одном из судов. Он изо всех сил вытянул шею и из-за плеча полицейского агента смог разглядеть печальную картину: несколько грузчиков, сбросив со спин тюки с поклажей, корчились в приступах рвоты на каменных плитах, другие харкали желто-коричневой слюной, ухватившись за опоры кранов. После приступа, все еще содрогаясь в конвульсиях, они возвращались к погрузке, чтобы не потерять дневной заработок. Здоровые сторонились зараженных и, вооружившись цепями и баграми, не позволяли им приближаться к себе ни на шаг. Горстка женщин пыталась прорвать санитарный кордон, чтобы прийти на помощь своим мужьям и просто друзьям, полицейские же отталкивали их без малейшей жалости.
Онофре Боувила отвернулся и продолжил свой путь. Он пошел вдоль моря, в сторону Барселонеты. В те времена большинство судов были парусными, портовые сооружения давно отжили свой век, конструкция причалов не позволяла швартоваться бортом, а лишь кормой. Это сильно затрудняло погрузочно-разгрузочные работы, и тогда приходил черед баркасов и шлюпок. Днем и ночью целые флотилии этих неутомимых суденышек бороздили прибрежные воды, переправляя товары с пристани на суда и назад. Гавань и прилегавшие к порту улочки кишмя кишели старыми моряками с заскорузлыми от соленого ветра лицами. Они с завидным постоянством носили подвернутые до колен штаны, матросские блузы в горизонтальную полоску и фригийские колпаки. Курили только тростниковые трубки, пили водку, закусывая ее вяленым мясом и специально высушенными, твердыми, как камень, галетами, с жадностью сосали лимон. Они были сдержанны на слова, однако между собой могли разговаривать без устали целыми часами; избегали контактов с незнакомыми людьми, но если это случалось, вели себя дерзко, нередко заканчивая драками любое общение. Их постоянно видели в сопровождении собак, попугаев, черепах либо других животных, на которых они изливали всю накопившуюся в душе нежность. В действительности участь их была печальна: они уходили в море юнгами и возвращались домой глубокими стариками, храня образ родины лишь в разрозненных островках памяти. Затянувшееся на всю жизнь плавание превратило их в морских бродяг, чуждых семейным узам и дружеским привязанностям. И теперь, ступив на родную землю, они чувствовали себя изгоями. В отличие от иностранцев, худо-бедно, но как-то умудрявшихся приноровиться к обычаям приютившей их страны, наши соотечественники тащили за собой тяжкий груз воспоминаний, извращенных за долгие годы странствий и вынужденной праздности несбыточными грезами и безумными проектами. Эти идеализированные воспоминания, столь далекие от реальности, лишали их малейшей возможности приспособиться к настоящему. Кое-кто, чтобы заглушить горькие мысли, кончал свои дни на чужбине, вдалеке от родных мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154