Ставь хоть посередь леса, хоть на поле. А крестовину срубить – плевое дело.
– Дед, у нас в музее и пчел-то нет! – крикнула девица.
Дядя Петра подозрительно посмотрел на нее:
– Тогда зачем же вы дуплянку торгуете?
– На обозрение выставим.
Дядя Петра опять часто заморгал и уставился вопросительно на председателя:
– Какое это еще обозрение? Протокол составлять будут, что ли?
– А тебе не все равно, куда выставят твой хлам?
– Какой это хлам? – насупился дядя Петра. – У меня стан кляновый. А челнок из красного дерева. Еще век проткет.
– Ага, так в городе и ждут твой стан. А то там портки не на чем ткать, – усмехнулся Николай Иванович. – Ты вот стан продаешь, а за подножку к нему отдельно просишь два пуда. Это ж нечестно!
– Дак я же сам покупал все по отдельности. В двадцать втором годе заплатил за стан десять мер проса, а за подножку сорок аршин холста отвалил… А за воробамя в Сапожок ездил.
– Ну, кончай канитель, дядя Петра! Бери десять пудов, а не хочешь – скатертью дорога. У меня тут и без тебя забот полон рот.
– Я те говорю – за один стан десять мер проса отвалил, – упрямо повторял свое дядя Петра.
– То были двадцатые годы, а теперь шестидесятые… Разница, голова! – всплеснула руками девица.
– Как был он стан, так и остался. Какая же разница?
– Ты и при коммунизме, видать, не расстанешься со своим станом. Вот они корни частной собственности! – девица посмотрела с укором на председателя. Тот уклончиво разглядывал тетрадный листок.
– Коммунизм коммунизмом, а война случится – без стана не обойтись, – словно бы оправдывался дядя Петра. – Сколь мы в войну холстин поткали? Да и теперь, кабы не запрет, и одеяла ткали б, и тик.
– У вас что же здесь, фабрика ручного труда была? – спросила девица.
– Да ну, какая там фабрика! Так, артель ткачей-надомников при колхозе. Тик на матрасы ткали, – ответил Николай Иванович. – Четвертый год как запретили… Промышленное производство. Нельзя.
– А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше? – сердито спрашивал дядя Петра.
– Как в отход? Что это значит? – девица опять требовательно смотрела на председателя.
Но отвечал дядя Петра:
– На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.
– А кто больше нас платит? – спросил Николай Иванович.
– Я говорю про отходников, – сказал дядя Петра.
– Ах, это шабашники! – радостно догадалась девица. – Вы тоже шабашник?
– Нет, я уж отшабашил.
– Ты будешь продавать или нет? – спросил Николай Иванович.
– Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, – твердо ответил дядя Петра.
– Нет, столько я не смогу заплатить, – сказала девица.
– Тогда пусть сам музей приезжает, – сказал дядя Петра, вставая.
– Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, – усмехнулся председатель.
– Вот видите, какой вы неуступчивый, – девица тоже встала. – А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.
– То тряпье, а это струмент, – нехотя пояснил дядя Петра. – Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот! – дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах. – Берите. За рупь отдам.
– Да это ж обыкновенный ширпотреб! – девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. – Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
– А эти чем не рукодельные? И старинные…
– Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, – сказал Николай Иванович.
– А тогда что ж, не выпускали таких?
– Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри – клеймо! Красный треугольник. И написано – Ленинград.
– Он и есть Петроград.
– На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– А плуг вам не нужен?
– Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу… – не выдержал Николай Иванович. – И вы идите. Хватит с меня и своих забот, – выпроводил он и девицу в клетчатых штанах – Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра… Севка, заводи машину! – крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
– Ну, что еще? – сердито спросил Николай Иванович, подходя.
– Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, – она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. – Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
– Чего же тут расчудесного?
– Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси… Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
– Спартак Ласточкин, – представился парень с фотоаппаратом на животе.
– Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
– Почему?
– Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете – и кули прикроют.
– Почему же?
– А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
– По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье – сказал Спартак Ласточкин. – Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
– Ну что ж, садитесь, – угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. – Что же вам показать? – спросил он в машине своих навязчивых гостей.
– Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? – сказал Спартак Ласточкин.
– Севка, давай на скотный!
«Волга», ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники… дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
– Это все на кули построено, – сказал Николай Иванович.
– На рогожи? – удивилась девица.
– Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
– А кто же их покупает?
– Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
– Невероятно! – воскликнул Спартак Ласточкин. – Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
– Давай в село! – приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: – А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят – неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается.
1 2 3 4 5 6 7 8
– Дед, у нас в музее и пчел-то нет! – крикнула девица.
Дядя Петра подозрительно посмотрел на нее:
– Тогда зачем же вы дуплянку торгуете?
– На обозрение выставим.
Дядя Петра опять часто заморгал и уставился вопросительно на председателя:
– Какое это еще обозрение? Протокол составлять будут, что ли?
– А тебе не все равно, куда выставят твой хлам?
– Какой это хлам? – насупился дядя Петра. – У меня стан кляновый. А челнок из красного дерева. Еще век проткет.
– Ага, так в городе и ждут твой стан. А то там портки не на чем ткать, – усмехнулся Николай Иванович. – Ты вот стан продаешь, а за подножку к нему отдельно просишь два пуда. Это ж нечестно!
– Дак я же сам покупал все по отдельности. В двадцать втором годе заплатил за стан десять мер проса, а за подножку сорок аршин холста отвалил… А за воробамя в Сапожок ездил.
– Ну, кончай канитель, дядя Петра! Бери десять пудов, а не хочешь – скатертью дорога. У меня тут и без тебя забот полон рот.
– Я те говорю – за один стан десять мер проса отвалил, – упрямо повторял свое дядя Петра.
– То были двадцатые годы, а теперь шестидесятые… Разница, голова! – всплеснула руками девица.
– Как был он стан, так и остался. Какая же разница?
– Ты и при коммунизме, видать, не расстанешься со своим станом. Вот они корни частной собственности! – девица посмотрела с укором на председателя. Тот уклончиво разглядывал тетрадный листок.
– Коммунизм коммунизмом, а война случится – без стана не обойтись, – словно бы оправдывался дядя Петра. – Сколь мы в войну холстин поткали? Да и теперь, кабы не запрет, и одеяла ткали б, и тик.
– У вас что же здесь, фабрика ручного труда была? – спросила девица.
– Да ну, какая там фабрика! Так, артель ткачей-надомников при колхозе. Тик на матрасы ткали, – ответил Николай Иванович. – Четвертый год как запретили… Промышленное производство. Нельзя.
– А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше? – сердито спрашивал дядя Петра.
– Как в отход? Что это значит? – девица опять требовательно смотрела на председателя.
Но отвечал дядя Петра:
– На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.
– А кто больше нас платит? – спросил Николай Иванович.
– Я говорю про отходников, – сказал дядя Петра.
– Ах, это шабашники! – радостно догадалась девица. – Вы тоже шабашник?
– Нет, я уж отшабашил.
– Ты будешь продавать или нет? – спросил Николай Иванович.
– Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, – твердо ответил дядя Петра.
– Нет, столько я не смогу заплатить, – сказала девица.
– Тогда пусть сам музей приезжает, – сказал дядя Петра, вставая.
– Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, – усмехнулся председатель.
– Вот видите, какой вы неуступчивый, – девица тоже встала. – А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.
– То тряпье, а это струмент, – нехотя пояснил дядя Петра. – Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот! – дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах. – Берите. За рупь отдам.
– Да это ж обыкновенный ширпотреб! – девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. – Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
– А эти чем не рукодельные? И старинные…
– Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, – сказал Николай Иванович.
– А тогда что ж, не выпускали таких?
– Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри – клеймо! Красный треугольник. И написано – Ленинград.
– Он и есть Петроград.
– На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– А плуг вам не нужен?
– Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу… – не выдержал Николай Иванович. – И вы идите. Хватит с меня и своих забот, – выпроводил он и девицу в клетчатых штанах – Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра… Севка, заводи машину! – крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
– Ну, что еще? – сердито спросил Николай Иванович, подходя.
– Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, – она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. – Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
– Чего же тут расчудесного?
– Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси… Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
– Спартак Ласточкин, – представился парень с фотоаппаратом на животе.
– Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
– Почему?
– Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете – и кули прикроют.
– Почему же?
– А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
– По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье – сказал Спартак Ласточкин. – Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
– Ну что ж, садитесь, – угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. – Что же вам показать? – спросил он в машине своих навязчивых гостей.
– Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? – сказал Спартак Ласточкин.
– Севка, давай на скотный!
«Волга», ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники… дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
– Это все на кули построено, – сказал Николай Иванович.
– На рогожи? – удивилась девица.
– Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
– А кто же их покупает?
– Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
– Невероятно! – воскликнул Спартак Ласточкин. – Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
– Давай в село! – приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: – А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят – неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается.
1 2 3 4 5 6 7 8