– В нашей аптеке никто эритрицын не брал. Залежался. Но заболела девочка у соседки…
– Чем?
– Головная боль и температура…
– Да вроде бы она жаловалась на внутренности, – отозвалась от шестка Анна Петровна.
– Это возможно, – кротко соглашается Колобухин. – Боль, она хоть и чувствуется в голове, но причинную связь имеет с внутренними органами. Так вот я и говорю соседке: Марья, не ходи ты за лошадью в колхоз. День потратишь, а то и два – не отвезешь девчонку в больницу. Сама видишь – уборочная кампания в разгаре. Вот тебе записка – сбегай в аптеку и скажи: Тихон Спиридонович Колобухин для себя, мол, просит этого лекарства. Принесешь – дай девочке. Оно и боль снимает, и аппетит дает. Лучшего лекарства не придумано.
– И помогло? – спрашиваю я.
– Как рукой сняло.
– С той поры это лекарство прямо нарасхват берут, – радостно подхватывает Анна Петровна. – Так и говорят аптекарю: дай нам лекарства Колобухина – ото всех болезней помогает.
Пил он как бы нехотя, морщился и так медленно тянул из стакана, словно в нем была не водка, а медвежья желчь. Я попытался подобраться к его загадочной истории издалека, благо думал, что выпивка погасит его бдительность. Но не тут-то было…
– Это правда, что вы от капитанской пенсии отказались?
Улыбается:
– До пенсии я еще не дотянул.
– Года два-три.
– Неважно.
– Но вы служили в милиции?
– Двадцать пять лет…
– Уволили?
– Сам ушел.
– Куда?
– В колхоз.
– Кем? На какую ставку?
– Садовником… На тридцать трудодней.
Я невольно улыбаюсь:
– Веселый вы человек.
– Ага. Нюра, принеси-ка гитару.
Анна Петровна мягкой увалистой походкой сходила в горницу, принесла гитару. Тихон Спиридонович быстро настроил ее и протянул мне:
– Может, вы попробуете?
– Нет, уж лучше вы сами…
– Как хотите.
Он артистически откинул голову, выдавил из себя кадык и запел приятным с хрипотцой баритончиком:
Где-е же те лу-у-унны-ые ночи…
Где же тот пел со-о-лове-е-ей…
От шестка тоненьким детским голоском вплелась в песню Анна Петровна:
Где же те кари-и-ие очи?
Кто и-их ласкает теперь?..
Потом Тихон Спиридонович включил магнитофон, и по всей избе рассыпались лихие гитарные переборы «цыганочки».
– Под настроение наигрываю в магнитофон и вот вроде как по радио себя слушаю…
Так бы я и не добрался, наверно, до цели своего разговора, кабы не случай. В тот самый момент, когда Тихон Спиридонович, прикрыв глаза и сцепив на коленке пальцы, слушал свою «цыганочку», с улицы донеслись пронзительные крики.
Анна Петровна метнулась к окну:
– Опять к тебе на усмирение.
– Кто это? – спросил я.
– Да тут одни… Ревнует мужа. И дерутся каждый вечер, – ответил Колобухин, с опаской поглядывая на дверь.
– Молодожены, что ли?
– Какие там молодожены! Дураки старые. Под шестьдесят лет обоим, – ответила, отходя от окна, Анна Петровна.
В избу вошла, закрывая лицо руками, взвизгивая и причитая, простоволосая, голопятая баба и села на скамью у порога:
– Ой, Тихон Спиридонович! Помогите ж вы мне ради бога. Убивают меня… Ой-е-ей!..
– Будет тебе дурить-то, Марфа! Хоть бы людей постыдилась, – сказала Анна Петровна.
– Ну, что за беда? Что за беда? – не то спрашивал, не то утешал ее Тихон Спиридонович.
– Ну как же! Обидно мне… Ой, обидно! Говорят – он от скуки к ней ходит. Ты его в общество, мол, определи, потому что он совсем одичал. Ну, я его ввела в общество: двое партийных, трое беспартийных. Мы в «козла», в карты играем. В домино! Наряжались на Новый год. Я в Деда Мороза, он тоже во все в белое. Чего ж ему еще надо? Ой-е-ей!..
– Ну и хорошо… Он поймет, оценит, – сказал Тихон Спиридонович.
– Чего ж хорошего? Ой, пропала я совсем, пропала…
Мельком взглянув на меня, она опять закрылась руками.
– Сидим мы, в карты играем. Приходит эта женщина. Она из Больших Бочагов. Ее там два раза поджигали из озорства. Один раз мужик от нее в подштанниках выпрыгнул, а она в одной рубахе. Это дело сурьезное. Как определить – кто из них с кем спал…
– А чего ж ты за нее волнуешься? – сказала Анна Петровна. – Ее грех, ее и ответ.
– Да как же! Она всю жизнь не работала, а у меня вон ноги пухнут… Я к нему в Муром, в тюрьму ходила. В вальницы ему вина напихивала. Сама не пила, а ему покупала. И теперь вот какое дело получилось… Не нужна стала. Он говорит – бить я тебя не буду, но уничтожу. Ой, милые, помогите! Конец решающий подходит.
– Он что, бил тебя? – спросил я.
– Бил где придется. Ой-е-ей! Матушка моя родная!
– Зачем ты врешь, Марфа? Ну покажи, где синяки? – спросил Тихон Спиридонович.
– У меня синяки раньше были, да прошли. А теперь она его научила: ты ее бей вот в это самое место, – Марфа нагнула голову и ударила себя по загривку, – и она сама исчахнет. Вот проста моя жизнь – конец решающий подходит. Или нам жить или разойтись… Но он меня все равно уничтожит. Ой, милые, помогите!
– Ну так разведитесь, – сказал я.
Она сквозь пальцы взглянула на меня:
– У нас хозяйство… Как же нам разводиться?
– Ну тогда живите, – сказала Анна Петровна.
– Я и то ему говорю: давай денег, я куплю вина, бригадира позовем. Он придет к нам, выпьем… Станет нас на легкую работу ставить. Дак не хочет. Все к ней норовит…
– Ну, ладно, ладно… Тебе чего хочется? – спросил ее Тихон Спиридонович.
– Я ноне чуть было не умерла на нервной почве… Грыбов поела.
– А-а! Так бы и сказала, – облегченно заметил Тихон Спиридонович. – Нюра, принеси-ка квасу!
Анна Петровна принесла из сеней ковш квасу. Убитая горем Марфа как ни в чем не бывало выпила квасу, утерлась рукавом и пошла вон. На пороге ее качнуло, она вовремя схватилась за косяк. И только здесь я догадался, в чем дело, – пьяная.
– Ничего себе, потешила, – усмехнулся я.
– Распущенность, – озабоченно отозвался Тихон Спиридонович.
Он как-то нахмурился, внутренне погас.
– Не боремся мы с пьянством, вот какая история. Я сказал председателю: что ж, мол, не смотришь, а он мне в ответ: «Кто я вам? Поп? Заблудшими душами заниматься. У меня от одного хозяйства голова кругом идет». И то правда.
– Да что говорить! – отозвалась Анна Петровна. – А нас разве не из-за этой проклятой пьянки прогнали?
– Вы что, запивали? – удивился я.
– Пил, да не я… – сказал Тихон Спиридонович. – На чужом пиру нам похмелье вышло… Весной были гости из соседнего колхоза, приглашенные из района. Ужин устроили… Четыреста рублей истратили… Председатель в курсе… Ладно! Уехал наш Батурин в отпуск. Собрались без него… И еще триста пятьдесят рублей пропили да съели пятьсот яиц. Руководил Марягин, заместитель. Этому только дай волю – полколхоза пропьет. Я, как председатель ревкомиссии, ставлю вопрос – взыскать с виновников! А Пупынин, есть у нас такой, говорит: «Подумаешь, семьсот пятьдесят рублей на пять сел пропили».
1 2 3
– Чем?
– Головная боль и температура…
– Да вроде бы она жаловалась на внутренности, – отозвалась от шестка Анна Петровна.
– Это возможно, – кротко соглашается Колобухин. – Боль, она хоть и чувствуется в голове, но причинную связь имеет с внутренними органами. Так вот я и говорю соседке: Марья, не ходи ты за лошадью в колхоз. День потратишь, а то и два – не отвезешь девчонку в больницу. Сама видишь – уборочная кампания в разгаре. Вот тебе записка – сбегай в аптеку и скажи: Тихон Спиридонович Колобухин для себя, мол, просит этого лекарства. Принесешь – дай девочке. Оно и боль снимает, и аппетит дает. Лучшего лекарства не придумано.
– И помогло? – спрашиваю я.
– Как рукой сняло.
– С той поры это лекарство прямо нарасхват берут, – радостно подхватывает Анна Петровна. – Так и говорят аптекарю: дай нам лекарства Колобухина – ото всех болезней помогает.
Пил он как бы нехотя, морщился и так медленно тянул из стакана, словно в нем была не водка, а медвежья желчь. Я попытался подобраться к его загадочной истории издалека, благо думал, что выпивка погасит его бдительность. Но не тут-то было…
– Это правда, что вы от капитанской пенсии отказались?
Улыбается:
– До пенсии я еще не дотянул.
– Года два-три.
– Неважно.
– Но вы служили в милиции?
– Двадцать пять лет…
– Уволили?
– Сам ушел.
– Куда?
– В колхоз.
– Кем? На какую ставку?
– Садовником… На тридцать трудодней.
Я невольно улыбаюсь:
– Веселый вы человек.
– Ага. Нюра, принеси-ка гитару.
Анна Петровна мягкой увалистой походкой сходила в горницу, принесла гитару. Тихон Спиридонович быстро настроил ее и протянул мне:
– Может, вы попробуете?
– Нет, уж лучше вы сами…
– Как хотите.
Он артистически откинул голову, выдавил из себя кадык и запел приятным с хрипотцой баритончиком:
Где-е же те лу-у-унны-ые ночи…
Где же тот пел со-о-лове-е-ей…
От шестка тоненьким детским голоском вплелась в песню Анна Петровна:
Где же те кари-и-ие очи?
Кто и-их ласкает теперь?..
Потом Тихон Спиридонович включил магнитофон, и по всей избе рассыпались лихие гитарные переборы «цыганочки».
– Под настроение наигрываю в магнитофон и вот вроде как по радио себя слушаю…
Так бы я и не добрался, наверно, до цели своего разговора, кабы не случай. В тот самый момент, когда Тихон Спиридонович, прикрыв глаза и сцепив на коленке пальцы, слушал свою «цыганочку», с улицы донеслись пронзительные крики.
Анна Петровна метнулась к окну:
– Опять к тебе на усмирение.
– Кто это? – спросил я.
– Да тут одни… Ревнует мужа. И дерутся каждый вечер, – ответил Колобухин, с опаской поглядывая на дверь.
– Молодожены, что ли?
– Какие там молодожены! Дураки старые. Под шестьдесят лет обоим, – ответила, отходя от окна, Анна Петровна.
В избу вошла, закрывая лицо руками, взвизгивая и причитая, простоволосая, голопятая баба и села на скамью у порога:
– Ой, Тихон Спиридонович! Помогите ж вы мне ради бога. Убивают меня… Ой-е-ей!..
– Будет тебе дурить-то, Марфа! Хоть бы людей постыдилась, – сказала Анна Петровна.
– Ну, что за беда? Что за беда? – не то спрашивал, не то утешал ее Тихон Спиридонович.
– Ну как же! Обидно мне… Ой, обидно! Говорят – он от скуки к ней ходит. Ты его в общество, мол, определи, потому что он совсем одичал. Ну, я его ввела в общество: двое партийных, трое беспартийных. Мы в «козла», в карты играем. В домино! Наряжались на Новый год. Я в Деда Мороза, он тоже во все в белое. Чего ж ему еще надо? Ой-е-ей!..
– Ну и хорошо… Он поймет, оценит, – сказал Тихон Спиридонович.
– Чего ж хорошего? Ой, пропала я совсем, пропала…
Мельком взглянув на меня, она опять закрылась руками.
– Сидим мы, в карты играем. Приходит эта женщина. Она из Больших Бочагов. Ее там два раза поджигали из озорства. Один раз мужик от нее в подштанниках выпрыгнул, а она в одной рубахе. Это дело сурьезное. Как определить – кто из них с кем спал…
– А чего ж ты за нее волнуешься? – сказала Анна Петровна. – Ее грех, ее и ответ.
– Да как же! Она всю жизнь не работала, а у меня вон ноги пухнут… Я к нему в Муром, в тюрьму ходила. В вальницы ему вина напихивала. Сама не пила, а ему покупала. И теперь вот какое дело получилось… Не нужна стала. Он говорит – бить я тебя не буду, но уничтожу. Ой, милые, помогите! Конец решающий подходит.
– Он что, бил тебя? – спросил я.
– Бил где придется. Ой-е-ей! Матушка моя родная!
– Зачем ты врешь, Марфа? Ну покажи, где синяки? – спросил Тихон Спиридонович.
– У меня синяки раньше были, да прошли. А теперь она его научила: ты ее бей вот в это самое место, – Марфа нагнула голову и ударила себя по загривку, – и она сама исчахнет. Вот проста моя жизнь – конец решающий подходит. Или нам жить или разойтись… Но он меня все равно уничтожит. Ой, милые, помогите!
– Ну так разведитесь, – сказал я.
Она сквозь пальцы взглянула на меня:
– У нас хозяйство… Как же нам разводиться?
– Ну тогда живите, – сказала Анна Петровна.
– Я и то ему говорю: давай денег, я куплю вина, бригадира позовем. Он придет к нам, выпьем… Станет нас на легкую работу ставить. Дак не хочет. Все к ней норовит…
– Ну, ладно, ладно… Тебе чего хочется? – спросил ее Тихон Спиридонович.
– Я ноне чуть было не умерла на нервной почве… Грыбов поела.
– А-а! Так бы и сказала, – облегченно заметил Тихон Спиридонович. – Нюра, принеси-ка квасу!
Анна Петровна принесла из сеней ковш квасу. Убитая горем Марфа как ни в чем не бывало выпила квасу, утерлась рукавом и пошла вон. На пороге ее качнуло, она вовремя схватилась за косяк. И только здесь я догадался, в чем дело, – пьяная.
– Ничего себе, потешила, – усмехнулся я.
– Распущенность, – озабоченно отозвался Тихон Спиридонович.
Он как-то нахмурился, внутренне погас.
– Не боремся мы с пьянством, вот какая история. Я сказал председателю: что ж, мол, не смотришь, а он мне в ответ: «Кто я вам? Поп? Заблудшими душами заниматься. У меня от одного хозяйства голова кругом идет». И то правда.
– Да что говорить! – отозвалась Анна Петровна. – А нас разве не из-за этой проклятой пьянки прогнали?
– Вы что, запивали? – удивился я.
– Пил, да не я… – сказал Тихон Спиридонович. – На чужом пиру нам похмелье вышло… Весной были гости из соседнего колхоза, приглашенные из района. Ужин устроили… Четыреста рублей истратили… Председатель в курсе… Ладно! Уехал наш Батурин в отпуск. Собрались без него… И еще триста пятьдесят рублей пропили да съели пятьсот яиц. Руководил Марягин, заместитель. Этому только дай волю – полколхоза пропьет. Я, как председатель ревкомиссии, ставлю вопрос – взыскать с виновников! А Пупынин, есть у нас такой, говорит: «Подумаешь, семьсот пятьдесят рублей на пять сел пропили».
1 2 3