Он что-то бормотал, то стягивая с головы укаль, то возвращая его на место. Он то надвигал его на лоб, то сдвигал на затылок, то садился на корточки, то, вытянув ногу, принимался мять ее руками, словно от долгого сидения она онемела.
– Иезекиль добивался не только шейхства в нашем племени, – продолжала Нахва. – Вместе с шейхом племени румов, которого он только что назвал величайшим шейхом, а племя его – величайшим племенем нашего времени, он хотел заполучить все наше племя целиком. А вот я назвала бы того шейха вместе с Иезекилем двумя самыми бесстыдными людьми. Племя румов – вовсе не величайшее из племен ни по нравственным критериям, ни по численности населения.
– А я, выходит, самый бесстыдный из двух самых бесстыдных людей, так тебя понимать? – вмешался Иезекиль.
– Уважай себя, Иезекиль. В племени меня ценят, а если тебе не по вкусу такая характеристика, выбери другую. Но поскольку наши слова ничего не значат по сравнению с делом, придется тебе приобрести новые черты вместо всем известных и всеми порицаемых. Добиться этого можно только делами, за которые люди будут тебя уважать.
Иезекиль молчал, а Нахва продолжала, обращаясь к племени.
– Когда вы сместили моего отца, вы поступили по справедливости и по его заслугам. Но вы совершили ошибку, когда решили, что вашей надеждой и опорой может стать чужеземец. Вы сделали Иезекиля шейхом над племенем, но забыли в этом в корне неверном решении учесть самые простые закономерности. Забыли, кем был Иезекиль до прихода к нам. Забыли о том, какая молва докатилась до нас, опережая его. Неужели никто не помнит, что Ибрагим, этот почтенный старец, изгнал его, лишив своей благосклонности и покровительства, за то, что он презрел его наставления и опозорил перед людьми? И Юсуф с Махмудом тоже прогнали его. Когда Иезекиль стал шейхом племени, этого ему показалось мало. Его далеко идущие и изощренные планы должны были привести его от небольшой лавки к господству его интересов над всеми нами. Говорю вам, звания шейха было ему недостаточно, и он замыслил жениться на моей матери. Из-за того, что она жила в одиночестве и не было у нее покровителя, из-за того, что не состояла она с нами в родстве, и увлек ее Иезекиль своими медовыми речами, а она не нашла ничего предосудительного в намерении Иезекиля жениться на ней.
Из глаз Нахвы покатились слезы, потому что она знала, что этим отношения матери с Иезекилем не ограничивались, что они зашли гораздо дальше. Дыхание ее сперло, и слезы полились ручьем. На какое-то время Нахва утратила способность говорить. Этим воспользовалась толпа, собравшаяся за рядами сидевших на земле мужчин, и заявила о себе бурей аплодисментов. Волна аплодисментов перешла на сидящих, и вот уже все хлопали от всей души. Кто-то встал и произнес стихи:
Брат мой, угнетатель перешел все границы мыслимые,
Настало, значит, время бороться, время жертвовать
жизнями.
А кто-то запел:
Если встречаешь меня криком радостным
И полюбили люди меня за дела достойные,
Копьем будем мы и мечом Господними,
Пусть трепещут предатели вероломные,
Вставайте и посмотрите на нас, благородные.
Зашевелились, забродили группы мужчин и женщин. Люди восторженно переговаривались между собой, подбадривали Нахву и проклинали Иезекиля. А Иезекиль сидел ни жив ни мертв с таким бледным лицом, словно в нем не осталось ни кровинки, и бранил себя:
– Почему же я, глупец, не сел сразу на коня и не ускакал прочь, как только Нахва объявила всем, что предпочла Салима? Неужели она им все теперь расскажет? Если расскажет, то они, пожалуй, не только шейхство с меня снимут, но и голову с плеч. Нет, нет, ведь я под их покровительством, я пришел со стороны и жил под их зашитой, а арабы не убивают того, кого защищают. Впрочем, когда я стал их шейхом, тем самым я лишил себя и права на их защиту.
Никто уже не говорил об Иезекиле учтиво даже как о человеке. А уж от былого почтения к нему как к шейху племени после того, как Нахва отвергла его предложение, и следа не осталось. Дошло до того, что когда он попросил огниво для трубки, ему бросили это огниво, а не поднесли, как бывало прежде, когда все, кто сидел рядом с ним, почитали за честь высечь ему искру.
– А теперь они швыряют тебе огниво, Иезекиль! Ну, ничего. Главное сейчас, чтобы мои деньги им не достались. Как бы не вздумали они завладеть моей башней, – подумал он, но постарался себя успокоить:
– Нет, башня не под их покровительством, она под защитой моего друга, шейха румов. Моя башня стоит рядом с его башней, он защитит их обе, сохранит мое золото и серебро и те книги, где записано, кто и сколько мне должен.
Иезекиль понемногу стал успокаиваться, но вдруг очередная тревожная мысль посетила его.
– Если Нахва расскажет им все обо мне, они просто убьют меня! Нет, она не посмеет вот так при всех рассказать о том, что может ее опорочить. Она рассказала только о том, как я сватался к матери, но не стала рассказывать, что было дальше.
В это время Нахва справилась наконец со слезами.
– Хоть и постыдно женщине, нуждающейся в опеке и бывшей когда-то женой шейха племени, выходить замуж за не самого благородного из мужей племени, мать моя согласилась на предложение Иезекиля.
Иезекиль от таких слов снова ожил.
– Этого оскорбления я вынести не могу!
Решив воспользоваться этим удобным случаем, чтобы уйти, он попытался подняться с места. Но Салим вовремя дал сигнал, и двое парней, стоявших за спиной Иезекиля, положили ему руки на плечи и усадили обратно. А отец Салима несколько раз ударил в железную миску, призывая всех замолчать и сесть по местам.
– Мать моя, пусть будет Аллах к ней милосерден, приняла предложение Иезекиля, а Иезекиль, решив, что она ничего мне не рассказала, пришел потом и ко мне и объявил, что желает ко мне свататься. Пришлось мне взять себя в руки. Я не стала бранить его и прогонять, опасаясь, как бы он не задумал против меня или матери чего дурного, если я ему откажу или если он заподозрит, что мне все про него известно. Я не лишала его надежды, затягивая дело всеми способами, чтоб не прервалась моя связь с женщинами племени, чтобы я могла готовить их к восстанию, как Салим готовил мужчин. Затем, когда наша организация окрепла, Салим попросил моей руки, и я приняла его предложение. У нас случилась помолвка, и Аллах тому свидетель, а после Него в свидетели мы призвали сестру Салима, его мать и отца. А когда Иезекиль пригласил меня танцевать с ним, я отказала ему не только потому, что люблю Салима, но и потому, что дала уже обещание выйти за него замуж по законам Аллаха, потому что, братья мои и сестры, не пожелала поставить вас в неудобное положение, и не хотелось мне, чтобы хоть что-то могло изменить отношение женщин ко мне. Подумала я тогда, что если бы я согласилась пойти с ним, то осрамила бы вас всех и все идеи, к которым сама вас призывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Иезекиль добивался не только шейхства в нашем племени, – продолжала Нахва. – Вместе с шейхом племени румов, которого он только что назвал величайшим шейхом, а племя его – величайшим племенем нашего времени, он хотел заполучить все наше племя целиком. А вот я назвала бы того шейха вместе с Иезекилем двумя самыми бесстыдными людьми. Племя румов – вовсе не величайшее из племен ни по нравственным критериям, ни по численности населения.
– А я, выходит, самый бесстыдный из двух самых бесстыдных людей, так тебя понимать? – вмешался Иезекиль.
– Уважай себя, Иезекиль. В племени меня ценят, а если тебе не по вкусу такая характеристика, выбери другую. Но поскольку наши слова ничего не значат по сравнению с делом, придется тебе приобрести новые черты вместо всем известных и всеми порицаемых. Добиться этого можно только делами, за которые люди будут тебя уважать.
Иезекиль молчал, а Нахва продолжала, обращаясь к племени.
– Когда вы сместили моего отца, вы поступили по справедливости и по его заслугам. Но вы совершили ошибку, когда решили, что вашей надеждой и опорой может стать чужеземец. Вы сделали Иезекиля шейхом над племенем, но забыли в этом в корне неверном решении учесть самые простые закономерности. Забыли, кем был Иезекиль до прихода к нам. Забыли о том, какая молва докатилась до нас, опережая его. Неужели никто не помнит, что Ибрагим, этот почтенный старец, изгнал его, лишив своей благосклонности и покровительства, за то, что он презрел его наставления и опозорил перед людьми? И Юсуф с Махмудом тоже прогнали его. Когда Иезекиль стал шейхом племени, этого ему показалось мало. Его далеко идущие и изощренные планы должны были привести его от небольшой лавки к господству его интересов над всеми нами. Говорю вам, звания шейха было ему недостаточно, и он замыслил жениться на моей матери. Из-за того, что она жила в одиночестве и не было у нее покровителя, из-за того, что не состояла она с нами в родстве, и увлек ее Иезекиль своими медовыми речами, а она не нашла ничего предосудительного в намерении Иезекиля жениться на ней.
Из глаз Нахвы покатились слезы, потому что она знала, что этим отношения матери с Иезекилем не ограничивались, что они зашли гораздо дальше. Дыхание ее сперло, и слезы полились ручьем. На какое-то время Нахва утратила способность говорить. Этим воспользовалась толпа, собравшаяся за рядами сидевших на земле мужчин, и заявила о себе бурей аплодисментов. Волна аплодисментов перешла на сидящих, и вот уже все хлопали от всей души. Кто-то встал и произнес стихи:
Брат мой, угнетатель перешел все границы мыслимые,
Настало, значит, время бороться, время жертвовать
жизнями.
А кто-то запел:
Если встречаешь меня криком радостным
И полюбили люди меня за дела достойные,
Копьем будем мы и мечом Господними,
Пусть трепещут предатели вероломные,
Вставайте и посмотрите на нас, благородные.
Зашевелились, забродили группы мужчин и женщин. Люди восторженно переговаривались между собой, подбадривали Нахву и проклинали Иезекиля. А Иезекиль сидел ни жив ни мертв с таким бледным лицом, словно в нем не осталось ни кровинки, и бранил себя:
– Почему же я, глупец, не сел сразу на коня и не ускакал прочь, как только Нахва объявила всем, что предпочла Салима? Неужели она им все теперь расскажет? Если расскажет, то они, пожалуй, не только шейхство с меня снимут, но и голову с плеч. Нет, нет, ведь я под их покровительством, я пришел со стороны и жил под их зашитой, а арабы не убивают того, кого защищают. Впрочем, когда я стал их шейхом, тем самым я лишил себя и права на их защиту.
Никто уже не говорил об Иезекиле учтиво даже как о человеке. А уж от былого почтения к нему как к шейху племени после того, как Нахва отвергла его предложение, и следа не осталось. Дошло до того, что когда он попросил огниво для трубки, ему бросили это огниво, а не поднесли, как бывало прежде, когда все, кто сидел рядом с ним, почитали за честь высечь ему искру.
– А теперь они швыряют тебе огниво, Иезекиль! Ну, ничего. Главное сейчас, чтобы мои деньги им не достались. Как бы не вздумали они завладеть моей башней, – подумал он, но постарался себя успокоить:
– Нет, башня не под их покровительством, она под защитой моего друга, шейха румов. Моя башня стоит рядом с его башней, он защитит их обе, сохранит мое золото и серебро и те книги, где записано, кто и сколько мне должен.
Иезекиль понемногу стал успокаиваться, но вдруг очередная тревожная мысль посетила его.
– Если Нахва расскажет им все обо мне, они просто убьют меня! Нет, она не посмеет вот так при всех рассказать о том, что может ее опорочить. Она рассказала только о том, как я сватался к матери, но не стала рассказывать, что было дальше.
В это время Нахва справилась наконец со слезами.
– Хоть и постыдно женщине, нуждающейся в опеке и бывшей когда-то женой шейха племени, выходить замуж за не самого благородного из мужей племени, мать моя согласилась на предложение Иезекиля.
Иезекиль от таких слов снова ожил.
– Этого оскорбления я вынести не могу!
Решив воспользоваться этим удобным случаем, чтобы уйти, он попытался подняться с места. Но Салим вовремя дал сигнал, и двое парней, стоявших за спиной Иезекиля, положили ему руки на плечи и усадили обратно. А отец Салима несколько раз ударил в железную миску, призывая всех замолчать и сесть по местам.
– Мать моя, пусть будет Аллах к ней милосерден, приняла предложение Иезекиля, а Иезекиль, решив, что она ничего мне не рассказала, пришел потом и ко мне и объявил, что желает ко мне свататься. Пришлось мне взять себя в руки. Я не стала бранить его и прогонять, опасаясь, как бы он не задумал против меня или матери чего дурного, если я ему откажу или если он заподозрит, что мне все про него известно. Я не лишала его надежды, затягивая дело всеми способами, чтоб не прервалась моя связь с женщинами племени, чтобы я могла готовить их к восстанию, как Салим готовил мужчин. Затем, когда наша организация окрепла, Салим попросил моей руки, и я приняла его предложение. У нас случилась помолвка, и Аллах тому свидетель, а после Него в свидетели мы призвали сестру Салима, его мать и отца. А когда Иезекиль пригласил меня танцевать с ним, я отказала ему не только потому, что люблю Салима, но и потому, что дала уже обещание выйти за него замуж по законам Аллаха, потому что, братья мои и сестры, не пожелала поставить вас в неудобное положение, и не хотелось мне, чтобы хоть что-то могло изменить отношение женщин ко мне. Подумала я тогда, что если бы я согласилась пойти с ним, то осрамила бы вас всех и все идеи, к которым сама вас призывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45