Она заволновалась и послала нашего старика доктора на помощь молодому деревенскому врачу.
Целую ночь провели доктора у постели больной, и к утру она начала говорить. Но рассказ ее был так фантастичен, что его приписали бреду.
* * *
Она бормотала, что черный господин прыгнул на забор, а потом в сад, запрокинул ей голову руками и впился в шею, но это уже был не господин, а большая черная кошка…, все это она говорила несвязно и со стонами, все время боязливо озираясь по сторонам.
Молодой врач рассказы объяснил нервностью, галлюцинациями, а слабость малокровием.
Наш старый эскулап молчал у постели больной.
– Не могу же я у молодой деревенской красавицы допустить нервы и малокровие! – признался он отцу.
Больше всего его занимали ранки на шее.
– Несомненно укус! – бормотал он, – но кого?
Опять прошло несколько дней. Девушка оправилась, но была слаба и бледна.
На расспросы матери, «как положение больной?», доктор отвечал:
– Должен признаться, правда, что у нее малокровие и в сильной степени.
Нужно хорошее питание, молоко, вино, – добавлял он. Мать распорядилась все это послать в дом вдовы.
Наконец беда разразилась и над нашим замком. Умерла одна из служанок, веселая хохотунья Марина, та самая, которую пугал Петро американцем.
Накануне она, по обыкновению, работала за троих и шутила, и хохотала при каждом удобном случае. Утром, не видя ее на работе, пошли в ее комнату.
Комната, где она жила, была под самой крышей и туда вела маленькая крутая лесенка. Дверь оказалась незапертой.
На кровати лежала Марина, поза и лицо были совершенно спокойны, никакого беспорядка в комнате также не было и только ветер, врываясь в открытое окно, путал волосы покойницы. В первую минуту думали, что она спит, но потом убедились, что несомненно она была мертва, мертва и даже начала уже застывать. На шее зловеще краснелось пятно ранки с белыми, как бы обсосанными краями.
Весть об этой смерти поразила всех, как громом. Страшное, незнакомое чудовище вошло в наш дом!…
На женщин напала паника, мужчины угрюмо молчали. Покойницу обрядили и положили в притворе капеллы. В этот притвор-прихожую был ход не только из зала замка, но и со двора. Старые слуги замка взялись по очереди читать положенные молитвы.
* * *
Ночь от 12 часов до утра досталась конюху. И он уверял, что покойница не иначе, как самоубийца, так как ее душа всю ночь билась за окном, скреблась, выла и мяукала. Одни верили, другие смеялись, потому что в кармане рассказчика нашли пустой штоф из-под водки. Марину похоронили. Колокол капеллы печально вторил колоколу на деревне.
Родители и мы, дети, проводили гроб до ворот замка, большинство же дворни отправилось на деревенское кладбище.
Ни на прощанье, ни на похоронах не было американца, а когда приходили мимо его сторожки, то ставни и дверь были плотно заперты.
– А старик-то боится смерти, – заметил отец.
Вскоре умерла девочка лет трех, круглая сиротка, жившая в замке из милости. Ее нашли на краю обрыва между камнями. Плакать о ней было некому, и ее живо похоронили.
Но так как труп нашли недалеко от площадки, где моя мать проводила время после обеда, то отец вздумал переменить место отдыха хотя бы на несколько дней.
Он выбрал большой балкон, с которого был прекрасный вид на долину и на заходящее солнце.
Балкон примыкал к парадным, вернее, к нежилым комнатам замка, и был во втором этаже. Комнаты эти служили прежним владельцам для шумных пиров, при отце они совсем не открывались, но сохраняли всю свою богатую и старинную обстановку.
Балкон очистили и убрали цветущими растениями, коврами и легкой мебелью.
Несколько прекрасных дней мы провели на нем.
Из-за глупой случайности опять все пошло вверх дном.
Как-то раз, кончив беседу, мать встала, чтобы под руку с отцом идти вниз в свои комнаты. Мы и гости двинулись следом.
Лакей распахнул дверь.
Мать сделала два или три шага по зале, вдруг страшно, дико вскрикнула и, протягивая руки в соседний зал, проговорила:
– Он смотрит, смотрит…, это смерть моя! – Упала в обморок на руки отца.
Все невольно взглянули по указанному ею направлению и у многих мороз пробежал по коже.
* * *
В соседней комнате, как раз против двери, висел портрет одного из предков нашего рода.
Высокий, сухощавый старик, в бархатном колете и в большой шляпе, точно живой смотрел из рамы. Тонкие губы сжаты, а злые, с красными белками глаза прямо наводили ужас своей реальностью. Они жили.
Общество было поражено. Царствовало молчание.
К счастью, один из молодых гостей сообразил, в чем дело; он бросился к большому готическому окну и силою открыл его. Сразу глаза портрета потухли.
Перед нами висел простой, заурядный портрет – правда, мастерской кисти, но и только. Теперь в лучах заходящего солнца блестела и сверкала дорогая золоченая рама.
Весь эффект произошел оттого, что луч солнца, падая на разноцветное готическое окно, прошел как раз через красную мантию изображенного на нем короля и придал адскую жизнь глазам портрета.
– Чей это портрет? – спросил один из гостей.
– Предполагают, что это портрет того самого родственника, чей труп недавно привезли в гробу из Америки, – ответил доктор.
– Чтобы он провалился в преисподнюю! – сказал Петро, грозя портрету кулаком.
– Ну, чего рты разинули, убирайте все! – крикнул он на лакеев. – Больше сюда не придем!
Мать, против всякого ожидания, скоро успокоилась, когда ей объяснили причину.
Несмотря на видимое спокойствие матери, с этого дня ей часто казалось, что злые, с красным оттенком глаза смотрят на нее. В комнатах они не появлялись, но все чаще и чаще преследовали ее в саду; то они смотрели из-за выступа обрыва, то сверкали между листьями хмеля.
Когда она сообщила это отцу, он засмеялся и сказал:
– Полно, милая, даже портрета-то, тебя напугавшего, нет больше в замке; я послал его в ссылку.
А все же, милый Альф, мать была права: глаза на нее смотрели и смотрели с жадностью… Я сам видел их, но не один, между листьями хмеля мелькали и нос, и губы, а все вместе напоминало американского слугу.
* * *
Я не догадался тотчас же броситься к стене хмеля, а когда сообразил, то там никого уже не было. Американец сидел на крыльце своей сторожки.
Теперь мне предстоит перейти к заключительным ужасным дням, но я прямо чувствую себя не в силах сделать это сегодня, итак, до завтра или вернее до следующего раза.
Твой Д.
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
«Вот видишь, милый Альф, я делаюсь аккуратным и пишу тебе на другой же день. Это оттого, что радость моя так велика, что один я не могу ее вместить в себя!
Представь, я богат, несметно богат!
Сегодня утром ко мне явился Петро, старый слуга отца и бывший мой дядька: он передал мне книгу вкладов в банки. Оказывается, отец жил последние годы совсем отшельником, и вклады сильно возросли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42