Или это опять мой антропоцентризм, как говорит профессор? А ведь и правда, я невольно помещаю себя в твою шкуру и думаю, как был бы я несчастлив, бегая всю жизнь по лабиринту в дурацкой лаборатории… Но тебе-то все равно, не так ли, Новичок?
Белый хомячок опять остановился и посмотрел вверх.
– Какие у тебя грустные глаза… – удивился Андрей. – Тьфу, ты! И правда, я переношу собственное настроение на объект исследования! Наверное, профессор прав…
Андрей отошел от лабиринта и сел на стул рядом с рабочим столом. Стол был почти полностью завален папками и бумагами. Свободным оставался только небольшой кусочек в центре. Тут Андрей обычно заполнял ежедневные отчеты.
– Так все равно тебе или нет? – ассистент продолжил свои размышления. – Или ты чувствуешь, что живешь не настоящей хомячьей жизнью? Что тебя обманули и поместили в искусственный лабиринт, лишив солнца, травы, летнего ветерка, спелой осенней пшеницы?…
Андрей вдруг усмехнулся:
– Как хорошо, что меня сейчас не слышит Арнольд Яковлевич! Задал бы он мне за такие мысли!… Наверное, он прав, и ты, Новичок, всего лишь сильно усложненный электрон, перемещающийся под влиянием инстинкта. Что такое инстинкт? Это непререкаемый закон для вас, биологических электронов. Амеб, червяков и хомяков… Вот и все.
Андрей вдруг замер. Потом взял ручку, пододвинул к себе чистый лист бумаги и, сам того не замечая, стал выводить на нем бесконечные закорючки, похожие на сильно искаженные, связанные друг с другом восьмерки. Потом бросил ручку и продолжил:
– А для нас?… Так ли уж мы, люди, отличаемся от вас? Чем?! У нас те же законы. Мы работаем, чтобы было что есть, было где спать и с кем, чтобы обеспечить себе надежное существование… Все наши действия тоже можно объяснить инстинктивными законами! Вон человек изо всех сил стремится подняться по служебной лестнице… Для чего? Чтобы иметь хорошую клетку для сна ночью, хороший корм и красивых самок… Вон другой с утра до ночи пашет на заводе. Для чего? Чтобы было все, как у людей… Так в чем отличие?! Все наши действия объясняются инстинктивными или социальными законами! И если поверить профессору и принять то, что амебы – это просто усложненные электроны, а хомяки – усложненные амебы, значит, человек – это просто большой и сложный хомяк, лишенный шерсти и ходящий на двух ногах! В чем разница?! – Андрей схватил карандаш, но тут же сломал грифель, с силой ткнув его в лист бумаги. – В том, что у нас есть разум?… А в чем это проявляется? Может, у хомяков тоже есть разум и богатый внутренний мир, но мы никогда этого не узнаем, так как видим только их бег по лабиринту… А наш бег? Сон, работа, еда, подружка, сон, работа, еда… Чем наш бег по жизни отличается от их бега по лабиринту? Тем, что теоретически мы можем остановиться и попрать законы, которые непререкаемы для них? И все?!
Андрей увидел сломанный карандаш у себя в руках, вытащил из шкафчика стола точилку и стал остервенело, резкими движениями, крутить в ней карандаш.
– Да, и можем ли? Не теоретически, а практически… Какие там примеры приводил Арнольд Яковлевич? Терпеть физические лишения ради научного открытия? А само открытие ради чего? Чтобы наилучшим образом избавиться от тех же самых физических лишений! Чтобы было больше пищи, внимания женщин и меньше беспокойств… Самоубийство? Якобы пренебрежение основным инстинктом… Но когда совершается самоубийство? Когда появляются большие проблемы с выполнением каких-то других законов: банкротство (человек лишается защиты и пищи), бросает возлюбленная (потеря самки), слишком тяжело и больно существовать (инстинкт самосохранения)… Все можно уложить в схему! Так все-таки люди – это всего лишь большие и сложные хомяки, бегущие по своему большому и сложному лабиринту?…
Андрей встал и принялся ходить из стороны в сторону.
– Получается, что так… Но я же нутром чувствую – нет! Кстати, что это за нутро такое, которым можно чувствовать? Может, верующие люди правы, и в человеке есть душа, которая вечно куда-то рвется, что-то ищет? И это главное отличие между человеком и «живыми электронами»? Только что она ищет? Что чувствует?… – Андрей остановился и посмотрел на лабиринт. Он оказался напротив седьмого куба, из которого на Андрея сквозь полупрозрачную стенку грустными глазами-пуговками смотрел Новичок. – Свободы?…
Слово вырвалось как бы само собой. Андрей прислушался, словно убеждаясь, что это он сам сказал.
– Мое тело, как и у хомяков, ищет пищи, самок, удобств и сна, мой ум – карьеры, уважения и признания других людей, а чего хочет эта невидимая и неведомая душа, которой, как говорят многие, нет, но неясные желания которой отравляют жизнь каждого человека-хомяка?…
Андрей легонько постучал пальцем по стенке куба, в котором сидел Новичок. Хомячок сразу встал на задние лапы и заперебирал передними – словно старался выбраться.
– Что скажешь? – спросил его Андрей. – Может, именно свободы не хватает моей душе? Может, она хочет остановить этот бесконечный и бессмысленный бег по лабиринту в поисках пищи, самок и развлечений? Но разве одной свободой она насытится? Я чувствую, что нет. Есть еще что-то, но я не могу подобрать… – Андрей зашевелил губами. – Я смутно чувствую, но не могу подобрать слова… Может, ты знаешь?…
Андрей присел, почти вплотную разглядывая сквозь стекло маленького беленького хомячка. Тот по-прежнему перебирал лапками.
– Наверное, ты тоже хочешь свободы? – спросил его Андрей. – Но обречен всю жизнь бегать по лабиринту, который десять лет назад построил некий профессор, чтобы оправдать получение зарплаты для собственного бега по лабиринту…
Стараясь понять только что сказанное, Андрей вдруг замолчал. Новичок перестал пытаться бежать вверх по стенке куба, сел и стал смотреть сквозь стекло.
– Что же ты такой грустный-то? – повторил Андрей и, не дождавшись ответа, отошел к столу.
– А что такое свобода? Для тебя, Новичок, понятно. Для тебя свобода – это вырваться из искусственного лабиринта с его тоннелями, придуманными правилами и законами… А что будет свободой для меня, для человека? Большого и сложного хомяка!… – Андрей усмехнулся. – Может быть, то же самое?
Андрей посмотрел на часы. До конца рабочего дня еще два часа.
– Через два часа поеду домой… – тихо сказал Андрей. – Среди тысяч и миллионов таких же, как я. Давка в метро, поезда, со свистом уносящиеся в тоннель. Дома – немудреный холостяцкий ужин и телевизор…
Андрей вдруг подскочил со стула, словно мысль, пришедшая ему в голову, имела материальное воплощение в виде острого шила.
– А плевать!…
Ассистент подошел к двери в профессорский кабинет и осторожно заглянул в нее: Арнольд Яковлевич с обеда не вернулся, а, как обещал, поехал домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Белый хомячок опять остановился и посмотрел вверх.
– Какие у тебя грустные глаза… – удивился Андрей. – Тьфу, ты! И правда, я переношу собственное настроение на объект исследования! Наверное, профессор прав…
Андрей отошел от лабиринта и сел на стул рядом с рабочим столом. Стол был почти полностью завален папками и бумагами. Свободным оставался только небольшой кусочек в центре. Тут Андрей обычно заполнял ежедневные отчеты.
– Так все равно тебе или нет? – ассистент продолжил свои размышления. – Или ты чувствуешь, что живешь не настоящей хомячьей жизнью? Что тебя обманули и поместили в искусственный лабиринт, лишив солнца, травы, летнего ветерка, спелой осенней пшеницы?…
Андрей вдруг усмехнулся:
– Как хорошо, что меня сейчас не слышит Арнольд Яковлевич! Задал бы он мне за такие мысли!… Наверное, он прав, и ты, Новичок, всего лишь сильно усложненный электрон, перемещающийся под влиянием инстинкта. Что такое инстинкт? Это непререкаемый закон для вас, биологических электронов. Амеб, червяков и хомяков… Вот и все.
Андрей вдруг замер. Потом взял ручку, пододвинул к себе чистый лист бумаги и, сам того не замечая, стал выводить на нем бесконечные закорючки, похожие на сильно искаженные, связанные друг с другом восьмерки. Потом бросил ручку и продолжил:
– А для нас?… Так ли уж мы, люди, отличаемся от вас? Чем?! У нас те же законы. Мы работаем, чтобы было что есть, было где спать и с кем, чтобы обеспечить себе надежное существование… Все наши действия тоже можно объяснить инстинктивными законами! Вон человек изо всех сил стремится подняться по служебной лестнице… Для чего? Чтобы иметь хорошую клетку для сна ночью, хороший корм и красивых самок… Вон другой с утра до ночи пашет на заводе. Для чего? Чтобы было все, как у людей… Так в чем отличие?! Все наши действия объясняются инстинктивными или социальными законами! И если поверить профессору и принять то, что амебы – это просто усложненные электроны, а хомяки – усложненные амебы, значит, человек – это просто большой и сложный хомяк, лишенный шерсти и ходящий на двух ногах! В чем разница?! – Андрей схватил карандаш, но тут же сломал грифель, с силой ткнув его в лист бумаги. – В том, что у нас есть разум?… А в чем это проявляется? Может, у хомяков тоже есть разум и богатый внутренний мир, но мы никогда этого не узнаем, так как видим только их бег по лабиринту… А наш бег? Сон, работа, еда, подружка, сон, работа, еда… Чем наш бег по жизни отличается от их бега по лабиринту? Тем, что теоретически мы можем остановиться и попрать законы, которые непререкаемы для них? И все?!
Андрей увидел сломанный карандаш у себя в руках, вытащил из шкафчика стола точилку и стал остервенело, резкими движениями, крутить в ней карандаш.
– Да, и можем ли? Не теоретически, а практически… Какие там примеры приводил Арнольд Яковлевич? Терпеть физические лишения ради научного открытия? А само открытие ради чего? Чтобы наилучшим образом избавиться от тех же самых физических лишений! Чтобы было больше пищи, внимания женщин и меньше беспокойств… Самоубийство? Якобы пренебрежение основным инстинктом… Но когда совершается самоубийство? Когда появляются большие проблемы с выполнением каких-то других законов: банкротство (человек лишается защиты и пищи), бросает возлюбленная (потеря самки), слишком тяжело и больно существовать (инстинкт самосохранения)… Все можно уложить в схему! Так все-таки люди – это всего лишь большие и сложные хомяки, бегущие по своему большому и сложному лабиринту?…
Андрей встал и принялся ходить из стороны в сторону.
– Получается, что так… Но я же нутром чувствую – нет! Кстати, что это за нутро такое, которым можно чувствовать? Может, верующие люди правы, и в человеке есть душа, которая вечно куда-то рвется, что-то ищет? И это главное отличие между человеком и «живыми электронами»? Только что она ищет? Что чувствует?… – Андрей остановился и посмотрел на лабиринт. Он оказался напротив седьмого куба, из которого на Андрея сквозь полупрозрачную стенку грустными глазами-пуговками смотрел Новичок. – Свободы?…
Слово вырвалось как бы само собой. Андрей прислушался, словно убеждаясь, что это он сам сказал.
– Мое тело, как и у хомяков, ищет пищи, самок, удобств и сна, мой ум – карьеры, уважения и признания других людей, а чего хочет эта невидимая и неведомая душа, которой, как говорят многие, нет, но неясные желания которой отравляют жизнь каждого человека-хомяка?…
Андрей легонько постучал пальцем по стенке куба, в котором сидел Новичок. Хомячок сразу встал на задние лапы и заперебирал передними – словно старался выбраться.
– Что скажешь? – спросил его Андрей. – Может, именно свободы не хватает моей душе? Может, она хочет остановить этот бесконечный и бессмысленный бег по лабиринту в поисках пищи, самок и развлечений? Но разве одной свободой она насытится? Я чувствую, что нет. Есть еще что-то, но я не могу подобрать… – Андрей зашевелил губами. – Я смутно чувствую, но не могу подобрать слова… Может, ты знаешь?…
Андрей присел, почти вплотную разглядывая сквозь стекло маленького беленького хомячка. Тот по-прежнему перебирал лапками.
– Наверное, ты тоже хочешь свободы? – спросил его Андрей. – Но обречен всю жизнь бегать по лабиринту, который десять лет назад построил некий профессор, чтобы оправдать получение зарплаты для собственного бега по лабиринту…
Стараясь понять только что сказанное, Андрей вдруг замолчал. Новичок перестал пытаться бежать вверх по стенке куба, сел и стал смотреть сквозь стекло.
– Что же ты такой грустный-то? – повторил Андрей и, не дождавшись ответа, отошел к столу.
– А что такое свобода? Для тебя, Новичок, понятно. Для тебя свобода – это вырваться из искусственного лабиринта с его тоннелями, придуманными правилами и законами… А что будет свободой для меня, для человека? Большого и сложного хомяка!… – Андрей усмехнулся. – Может быть, то же самое?
Андрей посмотрел на часы. До конца рабочего дня еще два часа.
– Через два часа поеду домой… – тихо сказал Андрей. – Среди тысяч и миллионов таких же, как я. Давка в метро, поезда, со свистом уносящиеся в тоннель. Дома – немудреный холостяцкий ужин и телевизор…
Андрей вдруг подскочил со стула, словно мысль, пришедшая ему в голову, имела материальное воплощение в виде острого шила.
– А плевать!…
Ассистент подошел к двери в профессорский кабинет и осторожно заглянул в нее: Арнольд Яковлевич с обеда не вернулся, а, как обещал, поехал домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22